Кучер всё ещё уверенно вёл тройку вперёд, не смотря на то, что дорога становилась хуже и хуже. Следующим пунктом остановки для разгрузки был посёлок Залазнинский, где черемесы встречали долгожданный экипаж с почтой, похоже, всем населением, проживающим в нём. Дети, женщины, старики повыскакивали на улицу с радостными криками, встречая редких гостей. Они не жили бедно, или как-то плохо. Они занимались каждый своим делом, помогая друг другу и помогая государственной промышленности своими бесценными кадрами, но удалённость основных почтовых трактов разделяла их от остального мира даже больше, чем несколькими верстами. Продолжая путь дальше, путешественники снова взяли курс на восток, огибая поселение Бельское, коих по всей стране можно было сосчитать немало. Дорога стала дикой, местами заросшей непроходимой порослью, отчего приходилось вести лошадей немного в сторону, дабы исключить столкновения с выступающими тут и там крепкими кореньями и трухлявыми пнями, порой тщательно замаскированными в них. Воздух переполнила неожиданная спёртость и духота, а на небе как по щелчку начали появляться кучные клубы сереньких облаков, которые постепенно по мере продвижение вглубь леса стали формировать между собой объёмистые дождевые тучи, обещающие очень скорую и кардинальную смену погоды. Вдобавок ещё и усилился ветер, который начал со скрипом тревожить вековечные сосны. Карета неожиданно остановилась, и так редко подававший свой голос почтальон обратился к Сапожковскому:

– Государь, дорога будет непростой, в сухую погоду мы бы проскочили эти пару вёрст, но если дождь зальёт колею, то лошади подзавязнут по самую грудь, а экипаж начнёт воротить из стороны в сторону, пока он не наткнётся на какую-нибудь яму, а там…

– Какие твои предложения? – преспокойно задал вопрос профессор, откладывая в сторону свои бумажные исследования.

– Лучше поехать в объезд, через Бельское и выйти на Глазов, а там по основному тракту мы преспокойно доберёмся до Перми, с заездом в Гординское, – интонация возничего была абсолютно идентична спокойствию Сапожковского, видимо, чтобы подобрать себе кучера, профессор устраивал ещё один свойственный его натуре конкурсный отбор.

«Как это в его духе…» – подумалось в этот момент Петру.

– Нет, – отвечал категорически профессор, мотая головой – Такой объезд нам совершенно не к месту. Мы потеряем уйму времени, – затем Сапожковский, несколько сменив тон, обратился к кучеру, как к своему другу, чем весьма поразила Петра, но не самого возницу – Дорогой, Назар Прокопьевич, я надеюсь на ваше мастерство! А погода нам ещё даёт отсрочку. Так что только вперёд!

На сказанное почтмейстер преспокойно и молча кивнул, принимая слова профессора, как нечто должное, будто не требующее никаких уточнений и возражений. Кнут змейкой колыхнул воздух над спинами лошадок, и тройка снова поволокла экипаж по ухабистому и рассыпчатому пути, пыхтя ноздрями как раскалённые печки. Пётр приготовился к худшему, крепко вцепившись в один из бортов, начиная внимательнее рассматривать состояние дороги, при этом, вовсе не пытаясь заниматься нравоучениями кучеру. Тот и так прекрасно знал, как ему следует вести коней, да и предъявление каких-либо претензий к его езде было бы совершенно не уместным – его концентрации мог бы позавидовать самый усидчивый канцелярист.

Чем дальше продвигались в лес, тем он становился гуще и темнее. Колоссальные сосны нависали над головами, образуя ветвистыми кронами естественный живой свод, способный хоть как-то уберечь дорогу от размытия. Дождь тем временем совершенно не спешил начинаться. Кучные тучи, казалось, вовсе остановили свой ход и теперь еле тащились едва не зацепляя острые макушки исполинских дерев, которые с упоением готовились встретить пришествие непогоды. Ветер совершенно стих, и над окружающим миром навис обманчивый купол тишины, в котором то и дело слышались посторонние скрипы крепких вовсе неподвижных стволов и жуткие шорохи невидимых обитателей бора, которые тревожили высохший полог, будоража воображение юноши. Кони продолжали усиленно пыхтеть, продираясь между очередных цепких кустарников и вездесущего валежника. Невозмутимый Сапожковский, присоединившись к Петру, стал посматривать с противоположного борта на дорогу и окружную обстановку, но на его лице нельзя было разглядеть ни грамма беспокойства, он скорее выражал свойственное только ему одному учёное любопытство. Глаза его как-то сверкали огоньком, и проявляли необычайную степень блаженного состояния. Предстоящая непогода словно вызывала в нём эйфорические чувства, влекущие за собой самые приятные ощущения, которые, видимо, исходили откуда-то из раннего детства.

Снова задул какой-то скользкий ветерок, а изо рта даже начинал исходить при дыхании парок. Ледяные мурашки пробегали вдоль каждого позвонка Петра, доходя до самой его макушки, отчего он даже ненароком вздрогнул. Кучер продолжал двигать своих покорных лошадок вперёд, заставляя волочить их скрипучую повозку. Голубоватый блеск, заставил животных жалобно издать протяжный вопль, но страх был мигом подавлен голосом отважного возницы. Гром сотряс небеса до самой земли, отчего та даже вздрогнула, словно где-то рядом случился горный обвал. Далёкая-далёкая непроглядная стена бесчинствующего ливня очень скоро начала приближаться к экипажу, неся за собой грозный плеск и бурные потоки водных масс, способные смести всё вокруг в одну сумасшедшую карусель. Кучер громко воззвал к своим подопечным, и те ему откликнулись понимающим ржанием, вытянувшись струной и насев на еле движимый дилижанс с особенным усилием. Показалось, что кони пошли куда лучше и колёса закрутились совсем веселее. Грациозные сосны безостановочно замелькали перед носом Петра, цепляясь и царапая деревянные борта экипажа. Комки бурой грязи и ледяные капли хлыстающегося дождя проникали в захламлённые апартаменты пассажиров, заставляя их укрываться от стихии только руками и ещё держащейся крышей. Возничий и того вовсе был беззащитен перед страшной бурей, но отступать было не в его компетенции.

Сапожковский не теряя ни минуты, достал свою единственную фризовую шинель – знак особо чинной государственной принадлежности – и, прямо как цирковой акробат, ловко выскочил на козлы к Назару Прокопьевичу, где с особой теплотой укрыл его своей одёжкой. Кучер в ответ только благодарил, поправляя свой картуз, постоянно норовивший куда-то улететь от усиления ветра. Через некоторое время профессор вновь вернулся под крышу, промокший и запачканный с ног до головы. Выражение физиономии его оставалось непоколебимым. Предстоящие трудности нисколько его не сломили, а даже подзадорили, сделав его без того притягательный вид ещё более мужественным и даже моложавым. Пётр прекрасно понимал, что в такой ситуации от него сейчас мало что зависит, но он в любой момент был готов ринуться на передовую, если то потребуют обстоятельства. Но судьба видимо очень благоволила путешественникам, и дождь также внезапно закончился, как до этого несколько минут назад неожиданно возник. Ветер, тем не менее, не стих и задул по-осеннему противно, пробирая путешественников холодком до мозга костей. Какого было на самом деле кучеру, совсем не известно. Мужичок с гордостью держался прямо, довольствуясь шинелью с барского плеча. Профессор и его юный помощник хоть и находились за деревянными стенками кузова, но теплее им от этого не становилось – сквозняки гуляли здесь по-хозяйски, а слишком повышенная влажность способствовала чувствовать себя в настоящей обстановке куда менее уютно, чем этого хотелось. Но жаловаться было нечего.

Лошадки месили грунтовку под копытами, волоча за собой замызганную тележку. Колёса прокручивались по нескольку раз на одном и том же месте, но темп экипажа не сбавлялся, и путешественники довольно быстро преодолевали последующий участок пути этого вынужденного испытания. Скользя по заброшенному тракту, словно в зимнюю пору на санях, путешественники начали замечать, что окружающий ландшафт заметно изменялся: дорога сильнее завиляла, а местность приобрела холмистую структуру, обзаведясь соснами с причудливыми формами стволов, которые закручивались то в петлю, то гнулись, словно натянутый лук.