– Здесь от окна до навеса всего два метра, и ребенок справится, – Трошин подсадил любовницу на подоконник.

– Я же девочка, – простодушно отозвалась Танька, крепко хватаясь за простыню.

– Да неужели? – не смог сдержать ухмылку Николай и начал перебирать руками по простыне, позволяя ей медленно, но безостановочно скользить вниз.

Крики и шум в коридоре постепенно становились все ближе. Как только Трошин почувствовал, что натяжение простыни ослабло, он в несколько стремительных рывков втянул ее обратно в окно. Развязать затянутый слишком туго узел оказалось непросто, на это ушло еще несколько драгоценных секунд. Николай захлопнул окно в тот самый момент, когда дверь номера содрогнулась от оглушительного стука и еще более громких криков:

– Открывай! Открывай, кобель драный!

Быстро расстелив смятую простыню на кровати и накинув поверх нее одеяло, Николай подошел к двери. На всякий случай перекрестившись, он отодвинул задвижку. Супруга, ворвавшаяся в номер с энергией молодого бультерьера, замерла посреди комнаты настороженно озираясь по сторонам.

– Что-то с детьми? – особых усилий, чтобы придать лицу испуганное выражение Николаю не потребовалось.

День выдался тяжелым. Мало того, что так до конца и не поверившая ему жена вынудила Николая дать обещание уволить черноглазую продавщицу, а потом еще несколько часов изводила его расспросами и бесконечными беседами в явной надежде поймать мужа на каком-нибудь противоречии, так кроме всего этого Николаю дважды за день пришлось доказывать супруге, как сильно он ее любит, а с учетом того, что он уже успел утром осчастливить любовницу, это оказалось совсем непростым испытанием для почти сорокалетнего мужчины. Тем ни менее, Николай перенес все выпавшие на него в тот день тяготы достойно, и маленькая ячейка общества под кодовым обозначением «Трошины» была сохранена, хотя конечно несколько потеряла былую привлекательность. Таньку Николай рассчитал на следующий же день, сделав ей прощальный подарок в размере заработной платы за шесть месяцев, после чего надолго потерял привычку обращать внимание на проходящих мимо или где-то встречающихся ему девушек и молодых женщин. Обращать внимание на немолодых женщин, Николай не имел привычки и ранее.

В общем, жизнь постепенно вернулась в свою привычную, пусть и не самую широкую колею, но нелюбовь к «Восточному» и его сотрудницам в сознании Ленки засела накрепко и никуда исчезать не собиралась. Если все остальное время эту нелюбовь можно было фактически игнорировать, не раздражая супругу слишком частыми упоминаниями о принадлежащем им мотеле, то сейчас Трошину надо было набраться смелости и попытаться поговорить с женой откровенно.

…

Отправив охранников во второй люкс и приказав им сильно не расслабляться, Рассказов решил принять душ, чтобы уже потом, освежившись, спуститься вниз, в «Живаго» и немного перекусить. А можно будет и выпить малость. Никогда не злоупотреблявший алкоголем Павел Дмитриевич подмигнул своему отражению в зеркале. Такое дело провернул, грех не отметить. По-прежнему стоя перед зеркалом, Рассказов стянул с себя рубашку и бросил ее на кровать. Из зеркала за ним наблюдал мужчина лет пятидесяти с подтянутым, но не чрезмерно мускулистым телом. Кто скажет, что стоящему посреди комнаты мужчине уже пятьдесят девять? Павел Дмитриевич напряг мышцы живота и с удовлетворением убедился, что все кубики пресса отчетливо различимы. А ведь каким дохляком по молодости был! Рассказов бросил еще один взгляд в сторону зеркала и уже потянул пряжку на ремне, собираясь снимать брюки, когда в дверь номера негромко постучали.

Накинув рубашку, Павел Дмитриевич распахнул дверь. Стоящий в коридоре худощавый молодой человек пробежавшись взглядом по виднеющемуся из-под расстегнутой рубашки торсу, на мгновение задержал взгляд на кубиках пресса.

– Если не ошибаюсь, господин Рассказов? – теперь молодой человек смотрел Павлу Дмитриевичу прямо в глаза, а на лице его появилась едва заметная тонкая улыбка.

До чего они тут в Москве все лыбятся противно, промелькнула мысль в голове Рассказова, вслух же он произнес только:

– Он самый, – после чего вопросительно уставился на незваного посетителя.

Молодой человек кивнул и, сунув руку во внутренний карман темно-серого, почти черного пиджака, достал из него удостоверение.

– Ракицкий, – представился юноша, – референт Вадима Юрьевича. У вас все готово?

Молодой человек провел рукой по голове, приглаживая и без того идеальный пробор черных, смолянистых волос. Ошеломленный Рассказов попятился назад, под защиту своего люкса, однако молодой человек, сочтя это за приглашение пройти внутрь последовал за ним.

– У вас случайно брата нет? – пробормотал Павел Дмитриевич, чувствуя, что стены номера вовсе не защищают его, а наоборот, начинают кружиться, постепенно набирая все большую скорость. – Тоже референта.

И без того тонкие черты лица молодого человека еще больше заострились, а изящные черные брови удивленно подскочили прямо на середину лба.

– Брата? Нет, брата у меня нет. А референт Вадиму Юрьевичу всего один полагается. Он ведь только заместитель министра, – молодой человек грустно улыбнулся, давая понять, что подобное положение вещей не совсем устраивает и Вадима Юрьевича, и его самого, после чего уже более бодрым тоном добавил. – Пока. Пока только заместитель.

– Мать вашу за ногу, – Рассказов все же сумел ухватиться рукой за стену и остановить ее вращение, – ну-ка звони своему заместителю.

Увидев непонимающий взгляд молодого человека, Рассказов рявкнул:

– Вадиму звони, Юрьевичу. И упаси бог, если он вдруг не возьмет трубку.

После не очень продолжительного, зато весьма эмоционального разговора с заместителем министра, ситуация прояснилась, но к глубокому разочарованию Павла Дмитриевича облегчения эта ясность ему не принесла. Стало очевидно, что молодой человек, явившийся за деньгами первым, бывший очень похожим на настоящего референта и даже предъявивший соответствующие документы, никакого отношения к министерству дорожного строительства не имел. Имел ли он отношение непосредственно к заместителю министра было пока неясно, но вслух в телефонном разговоре высказать свои сомнения Рассказов так и не решился. На его справедливое замечание, что лжереферент прибыл точно в назначенное время, и, если бы настоящий посланец Вадима Юрьевича появился своевременно, аферист был задержан на месте, высокопоставленный чиновник дал четкий и несомненно такой же справедливый ответ:

– Это же Москва, Паша. Здесь приличные люди вовремя не приходят.

Закончив принесший ему лишь разочарование разговор, Рассказов машинально взглянул на часы. То, что в десять минут пятого представлялось исключительной, можно даже сказать, необыкновеннейшей удачей к половине пятого обернулось столь же необыкновеннейшей катастрофой. Распрощавшись с уже вторым по счету за день референтом, Павел Дмитриевич вновь, теперь уже не глядя в зеркало, стянул с себя рубаху, а затем и брюки. Стоя под нещадно бьющими по спине и затылку струями горячей воды в душе, Рассказов периодически повторял одну и ту же, наполненную глубокого смысла и тоски фразу:

– Пятьсот миллионов… сам… своими руками… отдал! Москвичи…, – после чего добавлял еще одно, не очень приличное слово, которым зачастую население различных провинциальных городов России как раз и именует жителей столицы, намекая, конечно совершенно необоснованно, на их, если и не поголовную, то во всяком случае весьма распространенную принадлежность к сексуальным меньшинствам.

…

– Ну ладно, чаю, так чаю, – Николай примирительно кивнул и достал из шкафа свою кружку, – попьешь со мной?

Уже изготовившаяся к скандалу и не ожидавшая такого развития событий Ленка, только и смогла, что молча кивнуть в ответ. Разливая чай по кружкам, Николай услышал, как за спиной у него негромко хлопнула дверца духового шкафа.

– Я пирог испекла, – услышал он голос жены, – со смородиной.

– Пирог, это шикарно, – улыбнулся он в ответ. Улыбка его была искренней, поскольку пироги Ленке действительно всегда удавались, хотя баловала мужа она ими совсем не часто.