Кроме художников Мира интересовалась биографиями самых богатых людей, к примеру, Джона Рокфеллера, любившего хлеб с молоком и до самой смерти заполняющего книгу доходов и расходов, и Генри Форда, доплачивающего за трезвость. Читала мемуары известных архитекторов, скульпторов, артистов и все пыталась вывести некий общий закон благополучия, изобилия, успеха. Отец не поддерживал ее исследований и утверждал, что эти люди просто чудаки и, возможно, везунчики, а мама переставляла все с ног на голову и приставала с одним и тем же вопросом:
– Неужели ты думаешь, что в этом счастье? В славе, богатстве, известности?
Она зависела от чтения. От сюжетов Теодора Драйзера, Набокова, Джека Лондона и Марка Твена. От размышлений Золя и Хемингуэя. Читала все подряд, и однажды нашла у родителей под подушкой книгу, завернутую в спортивную газету. Это была «Эммануэль». Она открыла и стала жадно выуживать фразы, краснея и стесняясь самой себя и своих ощущений. Перечитывала по несколько раз сцену в самолете и то, как Мари Анж ласкала себя двумя влажными пальцами, а потом умоляла подругу проделать то же самое.
Затем наткнулась на роман «Это я – Эдичка» и долго переваривала любовную сцену двух мужчин – белого и негра. Отплевывала ее, как песок с плохо промытых зеленушек. Чуть позже нашла информацию, что автор – русский эмигрант, как-то раз приковал себя наручниками к зданию штаб-квартиры газеты «Нью-Йорк Таймс», требуя опубликовать свои статьи. После старалась выхватить любые откровенные сцены в «Любви во время чумы» Маркеса и в романе «Жизнь» Ги де Мопассана, в котором муж главной героини придумал прозвище для ее сосков.
К семнадцати годам она была переполнена самой противоречивой информацией. Посмеивалась над институтом семьи, не верила в любовь, уважала закон Парето, говорящий о том, что «20% усилий дают 80% результата, а остальные 80% усилий – лишь 20% результата», и считала, что Бог – это энергия или эфир. Никогда не молилась и не носила крестик. Ее раздражала толстая нитка, которая быстро превращалась в серую и неопрятно выглядывала из-под платья или белой спортивной футболки. В ее голове все смешалось: отцовское, материнское, литературное и почерпнутое из запрещенных книг. И не было твердых истин и четких граней типа белого и черного. Не прослеживалось деления на хорошее и плохое, на правильное и абсолютно неверное. С мамой говорить не решалась, та была потеряна для самой себя. Отец ушел с головой в работу и во внебрачные отношения, а она оставалась один на один с книгами, журналами и собственными незрелыми мыслями.
Живописью Мира заболела еще в первом классе. Сперва изучила вдоль и поперек учебник «Русское искусство» с картиной «Не ждали» на обложке, а чуть позже мама стала приносить книги о художниках: «Творчество» Золя, «Луна и грош» Моэма и «Жажда жизни» Ирвинга Стоуна. В средней школе она перечитала все книги Анри Перрюшо и могла спросонья пересказать биографии Мане, Сезанна и Жоржа-Пьера Сёра. Каждый раз, когда брала новую книгу-историю, чувствовала сильнейшее возбуждение и подолгу не могла уснуть, перерисовывая стулья, башмаки, ирисы, лошадей, вытянутые модильяновские лица и гогеновских желтокожих девушек. Ей в тот момент казалось, что они по утрам натирают кожу морковным соком.
Мира обожала рисовать и делала это каждую свободную минуту. Когда все гоняли коридорами и играли в «Пионер, дай смену», пряталась за дверью и делала наброски карандашом: завуча в неизменном пальто-шинели, директора, разъезжающего на вишневых жигулях, географичку ростом с наперсток, техничку тетю Зину, вечно плачущую и собирающую по домам старые тряпки. Все были в курсе подробностей ее семейной жизни. Муж, отец семерых детей, периодически уходил за хлебом, а возвращался только через две недели. С хлебом.
В их городке не нашлось художественной студии, и мама, проникшись ее увлечением, договорилась о занятиях с генерал-майором в отставке. Он был членом Союза художников Украины и днями напролет стоял в тени плодовитой актинидии с огромным треногим мольбертом. Александр писал натюрморты и пейзажи для первого президента, парочки министров и всегда имел много заказов. Он согласился давать уроки за посильную помощь на огороде, и Вера много лет выращивала для него картошку, лук и его любимую цветную капусту.
Художник всегда пребывал в приподнятом настроении, несмотря на то, что обходился без левой ноги и был женат на очень ворчливой женщине. Маленькая, крикливая, страдающая астмой, она два раза в день смотрела «Санта-Барбару», не поднимала ничего тяжелее стакана воды, постоянно брюзжала и раздавала ценные советы: «слишком затемнил», «неестественно высветлил», «не передал настроение» или «исказил форму». Они познакомились во время войны. Женщина несколько месяцев прятала его раненого, тогда еще лейтенанта, от немцев. Когда война закончилась Александр вернулся, и в знак благодарности сделал ей предложение. В последствии всю жизнь винил в этом Бога, повторяя, что в целом счастлив, но дважды Всевышний его сильно обделил. Первый раз, когда дал такую невыносимую жену, а второй – когда отнял ногу.
Ногу он потерял на учениях в пятьдесят лет. В «бобике» ехали четверо: он, два полковника и водитель. Вечерело. На болоте распевались лягушки, выстраивая исключительно неприятные для слуха интервалы. Из открытых окон тянуло задохнувшейся водой и карболкой. Кое-где прямо посреди беспорядочной зеленеющей травы пошатывались фиолетовые кусты дербенника. Он засмотрелся, и вдруг стало жарко и слишком светло. Учебный снаряд случайно попал в машину, в итоге трое погибли, а ему оторвало ногу выше колена. Пришлось долго валяться в госпитале, а потом всему учиться заново: ходить, мыться в ванной, водить машину и спускаться по ступенькам. Первое время он очень тосковал, читал молитвы от уныния и не находил себе места. Через месяц вспомнил о своем юношеском увлечении и попросил купить акварель. Заочно закончил художественную академию и начал рисовать исключительно с натуры. Очень точно изображал капустные грядки, отсеченные разделочным ножом карьеры, акациевые заросли, стоячие пруды с капризными кувшинками, соломенные крыши, покосившиеся заборы, кукурузные початки и падающее, словно в земляной карман, солнце.
Мира прибегала к нему сразу после школы, не переодеваясь и не обедая. Маршировала, широко ступая длинными ногами-циркулями, чтобы побыстрее научиться правильно держать свободной рукой кисть и изображать румяную булку хлеба с помощью линий и пятен. В мастерской, до потолка залитой солнечным сиропом, непрерывно звучали песни Антонова, Тото Кутуньо и Адриано Челентано, а художник, таская за собой непослушную искусственную конечность, расхаживал из угла в угол и объяснял:
– Вот, смотри. У тебя дорога. По законам перспективы она должна сходиться в одной точке. А она у тебя уходит вдаль такой же широкой лентой, как и на переднем плане. Все линии обязаны соединяться, даже если они за пределами видимости.
Затем показывал, как правильно смешивать краски, подчеркивая, что один лишний цвет даст мутность и грязь:
– Прозрачные смешиваются с прозрачными, а плотные с плотными.
Постарайся избегать случайных движений, так как каждый мазок призван отвечать своему назначению. А у тебя две крайности: или анемичные рисунки, или петушиные хвосты.
Постепенно Мира освоила спичечные коробки, штриховку и простенькие натюрморты типа дыни Бухарки и веселой чашки с котятами.
Во время занятий он рассказывал о великих. О том, как маленький Лотрек любил лошадей и, бывало, пил лошадиное пойло и заедал черным хлебом, испеченным специально для собак. А когда крестили его брата, тоже пожелал оставить запись в метрической книге:
– Но ты же не умеешь писать.
– Ничего, я нарисую быка.
Вторым удовольствием после рисования были поездки к бабушке – бодрой, веселой и очень заводной маминой маме. Все каникулы они проводили вместе. По воскресеньям ходили на рынок и рассматривали товар. Бабушка восхищалась искусственными цветами, разноцветными тазиками и аляповатыми занавесками. Боялась грома, и каждый раз, когда начиналась гроза, пряталась под стол или в шкаф. Выращивала гладиолусы, пионы, гортензии. Жарила Мире толстые дрожжевые блины. Накрывала послеобеденный чай в саду, доставая праздничные мельхиоровые подстаканники, и кормила малиной, конопатым абрикосом и хвостатым крыжовником. Потом они ложились на кровать прямо под деревом, обнимались и засыпали.
