Каждый переживал пропажу Машки по-своему.

Петька, насосавшись смеси, срыгнул и уснул прямо на руках, распахнув широкий рот. Уложив его спать, Аяна без сил упала на скрипучий диван, набросила сверху одеяла, закрыла глаза.

…Спустя час встала осторожно, пытаясь никого не разбудить. Прошлепала на кухню. Сон никак не шел. Щелкнул выключатель, свет больно ударил по глазам. На столе замерла опустошенная прозрачная бутылка, в компании молчаливо стояли два стакана, вазочка с солеными огурцами и заплесневелый хлеб.

Скользнув на стул, Аяна скрестила на груди руки. Девушке до отчаяния хотелось поправить Машкино одеяльце, пригладить осторожно ладонью топорщащиеся светлые волосы. Без Машки было как-то странно – будто исчезла важная часть из ее, Аяны, жизни. Выдрали с корнем, оставили зияющую пустоту.

И теперь эта пустота отравляла все вокруг.

В углу сложили вещи – Аяна встала со стула, а затем села прямо так, в одной ночнушке на грязный и липкий пол, поджала под себя ноги. От холода по коже пробежали мурашки, но Аяна даже не почувствовала этого – полицейские принесли джинсы и свитер, заляпанные кровью. А еще кулончик – маленький и позеленевший, облезлая птичка на ветке. Страшный до жути – пучеглазая и дешевая птица без крыла, ветка облезла, а цепочка почернела.

Машка всегда носила эту птичку, не снимая. Как-то мама, то ли расчувствовавшись, то ли желая потратить сдачу с бутылок, купила Машке этот кривой кулон. Для девочки копеечная безделушка стала самым счастливым подарком.

Аяна сидела, сжавшись комком, и держала в пальцах маленький кулончик. Потом, разозлившись неведомо на что, швырнула его в мусорное ведро и расплакалась – безобразно и жалко, зажимая рот рукой…

Сколько она проплакала, сидя на холодном полу на кухне, она и не знала. Храпела за стенкой мама, в детской было тихо. Притащив на кухню забытый в коридоре маленький ранец, Аяна принялась вытаскивать из него вещи, перекладывая в одну стопку учебники, а в другую – всякие безделушки. Зеркальце от пудреницы, моток ниток, скрепки, желуди, обертки от карамели, перышки… Тетради Аяна сразу выбрасывала в мусорку.

В руках остался лишь дневник – розовый, с игривыми котятами на обложке. Аяна распахнула его, пролистнула наугад – пустой. Весь пустой. Учебный год только начался, сентябрь на дворе, и кроме записей о плохой успеваемости и безобразном поведении там ничего не было. Белые странички без единой буквы.

Нерастраченная жизнь.

Дневник улетел в мусорное ведро.

Набросив ветровку на ночную рубашку и натянув брюки, Аяна подхватила мусорку и пошла на улицу. Спать все равно не хотелось.

Уже в подъезде она нащупала что-то странное в кармане брюк – какой-то твердый и продолговатый предмет. Поставив ведро на ступеньки, Аяна вытащила вещицу, всмотрелась в нее. Тусклый свет закопченной лампочки в подъезде проигрывал ночному мраку по всем фронтам.

Но и этого света было достаточно. Аяна сжала вещицу в руке, крепко сжала, до хруста костяшек. Зажмурилась, привалилась к стенке, чувствуя, что ноги почти не держат.

Помада. Багровая помада, которую Машка утащила у старшей сестры, а потом густо намазала ею губы. Перед глазами возникло Машкино лицо – бледное и пучеглазое, с большим крючковатым носом. Только распухшие губы выделялись ярким пятном.

Аяна вспомнила испуганные глаза сестренки, когда та оправдывалась из-за сворованной помады. Аяна вспомнила и злость, и черную ненависть, и грубые слова.       «Воровка».

Аяна вспомнила все. И это было невыносимо.

Не понимая, что делает, девушка открыла помаду, посмотрела на кривой слом, поблескивающий в тусклом свете. Машка, наверное, до смерти боялась того мига, когда Аяна обнаружит испорченную помаду. Боялась злости, криков, болезненных пощечин.

Только вот злости в Аяне больше ни на грамм не было. Проведя багровой краской по губам, девушка бросила помаду в мусорное ведро – хорошая была помада, да и обломком еще можно было бы красить губы… Только вот теперь помада всегда будет напоминать о сестренке, о недалекой и светлой Машке, которая сегодня (или вчера уже?..) так глупо погибла.

Прыгнула ли Машка под поезд из-за этой несчастной помады?

Аяна надеялась, что нет. Не прыгнула.

Во мраке подъезда криво накрашенные губы казались черными. Притихло в ногах вонючее мусорное ведро, сверху насмешливо смотрели на Аяну с розового дневника беззаботные котята. Согнувшись вдруг, девушка воровато вытащила из мусорки уродливый кулон с птичкой и сунула его в карман.

– Машка… – прошептала в ночную тишину Аяна, чувствуя, как все дрожит внутри. – Что же ты, Машка…

Подъезд не ответил.

Тишина.

ГЛАВА 3

Санек

За окном бушевала вьюга – колкий снег россыпями бил в стекла, студеный ветер задувал в каждую щель растрескавшихся деревянных рам. Будильник, противно бьющий по мозгам, никак не затыкался.

– Янка! Выруби! – гаркнул Санек, пытаясь хоть куда-нибудь спрятаться от мерзкого звука. Будильник продолжать пищать.

Рыдал Петька – и откуда только в таком крошечном тельце есть силы орать без перерыва?! Кряхтел рядом Илья, дергался, ударяя светлыми пятками по ногам Саньки.

– ЯНА! – заорал взъерошенный и заспанный Санек, садясь на диване.

Аяна, одетая в толстый замызганный свитер прямо поверх ночной рубашки, вошла с черным лицом в комнату. Бледная и худая, с пылающими глазами, она походила то ли на растрепанную ведьму, то ли на дьявола.

Только алеющие прыщики на лице напоминали о том, что она человек.

– Чего орешь? – спросила Аяна неласково, подняла крикливого Петьку и заткнула ему рот соской на детской бутылочке. Петька сразу же принялся жадно есть. – Сам бы встал и выключил. Я еду греть пошла.

– Могла бы и будильник с собой взять, – огрызнулся Санек, сползая с дивана. Из-за пружин тупой болью ныли ребра.

– Ничего больше не сделать вам?! – вспылила Аяна. – Я и так тут как нянька, домработница и надзирательница – три в одном! Хоть один бы из вас что-то сделал: Петьку покачал или Илье памперсы поменял! Только орете, достали уже!

– Не вопи, – фыркнул Санек, напяливая на себя тонкие джинсы с дырами на коленях.

– Да пошел ты! – крикнула Аяна и перехватила Петьку покрепче. – Уроды вы, а не родственники!

Лидка, по обыкновению молчаливая, собирала в рюкзак свои тетрадки. Последние учебные дни перед Новым годом были спокойными – в школе царила радостная суматоха, повсюду висели дохлыми гусеницами пушистые гирлянды, в фойе стояла обглоданная елка, и даже учителя были расслабленными и веселыми. Только вот ходить в школу все равно надо было, а ведь так хотелось поспать…

– Заплести тебя сегодня? – спросила Аяна у Лидки, отвернувшись от невыносимого Санька. Петька, почти доевший свою кашу, с чавкающим звуком теперь высасывал воздух из бутылочки.

Лидка, уже одетая и все еще лохматая, лишь скользнула взглядом по Аяне:

– Нет. Не надо.

– Как хочешь, – Аяна набросила на плечо грязное полотенце, прижала к себе Петьку, погладила его по спинке. Снова глянула на Санька: – Хоть сегодня дойди до школы. Я говорила с Грымзой. Если ты опять не появишься, тебя вышибут.

– Не имеют права, – выпятив нижнюю губу, беззаботно отозвался Санек. Он искал какую-нибудь футболку в наваленной горе несвежих детских вещей.

– Всё они имеют. Опять будешь не аттестован – останешься на второй год. В седьмом классе, как дебил какой-нибудь. Тебе это надо?

– Отвали.

– Хоть раз послушай, – процедила Аяна. – У психиатра на учете, в полиции на учете… Еще и второгодником будешь, да?

– Захочу и буду. Моя жизнь. Ты мне не мать.

Аяна вспыхнула. Уложив икающего Петьку на матрасик, она скомкала в ладонях перепачканное полотенце и поднялась, не зная, что сказать. Да, она не мать им. И Виктория им матерью не была, но ее они порой слушали – старшая сестра всегда умела найти подход к каждому, а нотации Аяны все пропускали мимо ушей.