Литмир - Электронная Библиотека

– Катенька, – смеялась мама, – что ты крутишься вокруг него?

– Он у нас такой красивый!

– Ещё бы, наш ведь!

Никогда не заводила с матерью разговор: вдруг умрёт. Суеверно боялась произнести мысль вслух.

Катя хорошо запомнила тот поздний вечер, мама была на работе, а она сидела рядом с люлькой. Видение было или задремала… В красном углу стояло на Божнице три иконы: Казанская Божья Матерь, Господь Иисус Христос и Святитель Николай. Вдруг Катя увидела, что со стороны иконостаса вышла Божья Матерь. Она приблизилась и сказала: «Ты не беспокойся, братик твой будет жить». Затем развернулись и молча ушли в иконостас.

Эта картина по сей день ярко стоит перед глазами.

Судьба разбросала их с братом. Екатерина Петровна уехала в шестидесятые годы с мужем Сибирь, брат осел в Казани. Каждый год Екатерина Петровна ездила летом к Феде. Брат, бывало, в лепёшку расшибётся для сестры. Обязательно устроит отдых на Волге или в устье Камы. Екатерина Петровна волжанка – и этим всё сказано. С детства любила необъятные речные просторы с храмом небес, вольным ветром, кручами берегов, так бы сорвался и полетел, непрестанным движением огромного поля воды.

Собирались сестра с братом летом семьями и проводили отпуск на берегу Волги. Федя был страстным рыбаком, специально купил вместительный катер «Прогресс» большой компанией выезжать на волжские просторы. И всегда брату с сестрой было радостно рядом друг с другом.

– Феденька, – вспоминала Екатерина Петровна, – кто бы только знал, как я боялась за тебя. Сижу у люльки и плачу: «Боженька, оставь его в живых. Что Тебе стоит, нет у меня кроме него ни братика, ни сестры!» Встану у иконы Богородицы: «Матушка сохрани Феденьку, Матушка, сохрани!»

Размышляя о своей жизни, приходила к мысли: насколько беднее была бы она без брата. Муж хороший, дочь, слава Богу, а утром в молитве произнесёт имя брата, и посветлеет на душе.

Федя так и не воцерковился. По настоянию Екатерины Петровны, когда та приезжала в Казань в последние годы, исповедовался и причащался, но не более.

– Какие у вас храмы, монастыри! – восхищалась Екатерина Петровна. – Раифский монастырь – райское место. В Казани обретена чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Помнишь, у нас в доме в Астрахани была икона?

– Три стояло у мамы.

– Одна из них Казанская. Ты бы, Феденька, только знал, как это хорошо молиться Богу.

Федя улыбался:

– Сестра, ты уж помолись и за меня.

– Всю жизнь молюсь, но я старше на двенадцать лет, умру, кто за тебя молиться будет?

– Значит, мне надо раньше.

– Типун тебе на язык.

Умер Федя раньше. В семьдесят три года. Екатерина Петровна приехала на похороны и настояла, чтобы отпевали в храме. Пришлось даже с фирмой ритуальных услуг вступить в полемику. Агент не хотел завозить в церковь, менять утверждённый маршрут «дом-кладбище». Пришлось припугнуть отменой заказа.

– Тогда мы не вернём аванс, – пригрозил агент.

– Через суд вернёте! – парировала Екатерина Петровна, она умела постоять за себя. – А мы похороны перезаказываем в другой фирме, время ещё есть.

И прекратила разговор. Тут же раздался звонок:

– Полчаса вам хватит?

– Не меньше.

– Ладно.

Екатерина Петровна впервые приехала в Казань в середине шестидесятых годов, и уже на второй день попросила брата сводить её в храм. Он широко заулыбался:

– Я знал, моя любимая Катенька-сестрёнка обязательно в церковь запросится, поэтому всё доподлинно разузнал. Есть в Казани две действующие, одна – на Арском кладбище, вторая – на улице Баумана.

Повёз сестру в Никольский собор на Баумана.

Екатерина Петровна, собираясь на похороны, решила: надо отпевать брата в этом храме. В нём первую свою литургию отстоял, в нём впервые в Казани причастился, исповедовался.

В Никольском отпели раба Божьего Фёдора…

– Вот и получился круг, – вздыхает Екатерина Петровна, – сначала молилась о рождении Феди, родился – просила Бога живым оставить, потом молилась о его здравии духовном и телесном, а теперь вот – об упокоении души…

Убрус

Миниатюрная миловидная проводница оказалась громкой. Бросив взгляд на мой билет, тут же потеряла к нему интерес, повернула голову в сторону киосков на перроне, зычно крикнула:

– Мне белое мороженое. Типа пломбира! Белое!

– Белое, конечно, лучше красного, – не смог я не подать реплику.

– Завсегда! – с интересом посмотрела на меня проводница и протянула билет. – У вас шестое купе.

Моё эгоистичное желание ехать без попутчиков сбывалось, в купе я оказался в единственном числе. Полистал журнал и задремал под уютное покачивание вагона.

Сквозь сон услышал голоса за окном. Поезд стоял, пронзительный женский крик подгонял кого-то: «Быстрее, что ты телепаешься?» В ответ басисто прозвучало: «Ещё мешок времени – успеем два раза!».

Моя мечта: «Хоть бы никого не подселили», – не осуществилась. Дверь в купе открылась, вошёл священник. Чёрная с проседью аккуратно постриженная борода, скуфейка, подрясник, дорожная сумка, очки в тонкой оправе. Невысокий, энергичный. На вид лет сорок пять.

– Здравствуйте, – пропел баритоном.

Я ответил, и когда он поставил баул, обратился к нему, склонив голову:

– Благословите, батюшка.

– О, брат во Христе, – расплылся иерей в улыбке, – это хорошо. Как звать-величать?

Познакомились. Батюшка представился отцом Михаилом.

Поезд тронулся, поплыли за окном сибирские равнины с рощицами, лугами… На берёзах одинокие жёлтые листочки среди подвижной зелени выглядели предупреждающими знаками: торопитесь радоваться лету, вот-вот истают тёплые денёчки. В синем небе сахарными глыбами стояли облака.

– Давайте будем трапезничать, – предложил батюшка. – Сёстры постарались, сумку до краёв набили. Племянницу замуж выдавал. Возвращаюсь со свадьбы. Ехать всего одну ночь, они на трое суток снарядили едой.

Я полез в свою сумку…

– Ничего не доставайте, – запротестовал батюшка, – вам вдвое дальше ехать, а моё надо всё уничтожить. Хотя бы ополовинить.

Батюшка говорил весело, зычно…

У меня имелась среди снеди бутылка красного крымского вина. На предложение «выпить по маленькой» батюшка засмеялся:

– Наш владыка говорит: «Первый бокал – для здоровья, второй – для веселья, третий – для безумства». Поэтому два можно спокойно употребить.

Мы выпили «для здоровья». Стол был завален закуской. Батюшку на самом деле снабдили более чем основательно: мясо трёх сортов (буженина, курица, ветчина), жареная рыба, помидоры, огурцы свежие и солёные, зелень, селёдка под шубой в пластмассовом контейнере, варёные яйца (как же без них), круглая буханка хлеба…

– Из армии демобилизовался, – сказал батюшка, – водку пил как воду. Месяца два. В июне вернулся и до Успенского поста гулял без продыху. Потом думаю, что я делаю? Это ведь гордыня! Служил во время первой Чеченской в госпитале медбратом. Начал себя отчитывать: подумаешь герой! Другие по-настоящему воевали… Кто-то погиб, кто-то инвалидом остался. А ты-то что за ветеран боевых действий? Ну, раненых обихаживал. Ну, крови насмотрелся. Стыдно перед воевавшими ребятами рубаху на себе рвать – я крутой боец. Ну, побывал пару раз в перестрелках. Ни про какой сан тогда и думать не думал. В Бога верил. Спасибо крёстной. Вовремя провела со мной катехизацию, я сам в пятнадцать лет принял решения креститься. В армию провожая, ленту с девяностым псалмом крёстная дала. Отругал себя пьющего и лет семь вообще не нюхал вино.

Заглянула громогласная проводница, предложила чай. Мы попросили принести попозже и покрепче. Прогрохотал встречный товарняк. Он летел на запад. Вёз уголь, лес-кругляк…

Я спросил батюшку, давно ли он рукоположен. Отец Михаил заулыбался:

– Вам на самом деле интересно?

Ещё как интересно. Наше поколение в девяностых годах оказалось свидетелем явлений, о которых в восьмидесятых и думать не могли. Среди них страшные – бурный расцвет наркомании, бандитизма и вселяющие надежду возрождение церкви. Один за другим стали восстанавливаться храмы, зазвенел колокольный звон, и возникла проблема – кому служить в новых церквях? Открытием прозы о современной церкви стал для меня Ярослав Шипов. Журнал «Наш современник» напечатал подборку рассказов «Отказываться не вправе» о буднях сельского священника из глубинки. Европейский север, деревни, почти начисто забывшие, что такое храм Божий. Захватывающе интересное чтение. Я-то по наивности считал, тема церкви вещь сугубо серьёзная, в ней нет места улыбке. Оказывается, ничего подобного, можно писать с юмором, иронией, самоиронией. Что подтверждал авторитет автора, рассказы написаны не кем-нибудь, а священником, и не кем-нибудь, а профессиональным писателем. В них была свежесть, достоверность, глубина и высота. Проза писателя и до рукоположения его в сан иерея была крепкой и основательной, однако не более того. Проза священника обрела новое звучание, расширила границы – «яко по высоте небесней от земли».

5
{"b":"683335","o":1}