После соборования мы вместе с Фотинией и Аннушкой пошли на автобусную остановку. Сразу подошёл Аннушкин автобус, она, распрощалась и уехала. Мы с Фотинией дождались нашего «семьдесят третьего», по дороге она мне рассказала историю Аннушки-Айгуль.

Они вместе лежали в больнице. Фотиния, человек тактичный, дабы не смущать соседку мусульманского рода-племени, молилась украдкой. Иконочку достанет из-под подушки, не афишируя своих действий, приложится, крестик, отвернувшись к стене, поцелует, молитвы пошепчет. Айгуль заметила ухищрения русской, улыбаясь, сказала:

– Не прячься, я ведь тоже православная, Анной крещена.

– Почему крестик не носишь? – прозвучал резонный вопрос.

– Крестик при мне, да не на мне, открыто не могу носить.

Заболела у будущей Анны дочь-отроковица. Восемь лет, тело опухло с шеи до ножек, а врачи понять ничего не могут. Положили в больницу, одно за другим лекарство назначают, уколы ставят, таблетки дают, опухоль не спадает. Районное село, доктора решили отправить пациентку в областную больницу, пусть городские светила разбираются с неведомой болезнью.

На счастье Айгуль нянечка перехватила её в уголке и тихонько посоветовала, чтобы та пояс с псалмом «Живый в помощи Вышняго…» надела на девочку. Айгуль так перепугалась за своё чадушко, что не только послушалась русскую женщину, пошла дальше – дала обет, если дочь выздоровеет, крестить её и самой принять православие.

В большом городе с его разобщённостью проще решиться на подобный шаг, но для Айгуль, сельской жительницы, у которой процент мусульманских родственников на один квадратный километр деревни имел двузначное значение, поступок был на грани подвига.

Повезла дочь в областной центр. Дорога не близкая – на автобусе шесть часов трястись не по самой лучшей в мире автотрассе. Пока мать с дочкой ехали, пока в больницу их положили, опухоль начала спадать, а потом и вовсе исчезла. Врачи осмотрели девочку, прослушали, потребовали анализы сдать, а потом выразили недовольство: «Вашим докторам только бы сбагрить пациента, всё у девочки в норме, незачем было приезжать».

Айгуль обет, данный Господу Богу, не забыла. Чаще случается наоборот: пока пожар – каких только обещаний ни даётся, пламя стихло, трагедия отступила – клятвенные заверения забываются, обеты откладываются на потом, мол, если вдруг ещё такое подобное случится… Айгуль оказалась не с короткой памятью, потерять единственное чадо для неё было смерти подобно, из больницы повела дочь в церковь.

– Вы хорошо подумали? – спросил священник.

– Да, – твёрдо ответила Айгуль.

– Не минутный порыв?

– Нет! – произнесла Айгуль и рассказала про обещание, данное Богу.

Ни матери своей, ни отцу и никому из родственников о крещении не обмолвилась. И дочь молчит.

Время от времени Аннушка звонит Фотинии, просит подать записки на проскомидию, заказать молебен, сорокоуст. Выбираясь в Омск, старается сходить на службу.

– Что интересно, – сказала Фотиния, – девочка у неё тоже серьёзно относится к тому, что крещена. Не сомневается, что Иисус Христос ей помог вылечиться. Пояс с Девяностым псалмом хранит как дорогую святыню.

Екатерина Петровна из настоящих церковных бабушек. Не тех, кто порог церкви впервые робко переступил в пожилом возрасте, а кто ходил на службы в атеистические советские годы, взрослел, старился с Богом в сердце. Таких древних экземпляров, практически, не осталось в наших церквях. Много-много лет назад Екатерина Петровна ушла на пенсию и попросилась на клирос. «Всю жизнь мечтала», – сказала регенту. На сегодняшний день она самая пожилая клирошанка в соборе. Пусть не та энергия, что переполняла в пятьдесят пять лет, зато голос не подводит. «Сколько Бог даст – буду петь», – твёрдо говорит. Недавно похоронила младшего и единственного своего брата.

Екатерина Петровна волжанка, родилась в 1930 году в Астрахани. Была у матери с отцом третьей по счёту, два брата до неё умерли и после неё двоих снесли в крохотных гробиках на кладбище. Двое в полгода умерли, двое – в семь с небольшим месяцев. Сколько раз девчонкой Катя представляла: вот бы все они в живых остались – старшие братья, младшие. Завидовала большим семьям, уличные подружки были богаты братьями и сёстрами… Когда ни зайдёшь к ним – многолюдно, разноголосо, весёлая кутерьма. Вечером соберётся семья за столом – плечо к плечу, локоть к локтю… Вернётся Екатерина домой – тихо, скучно, тоскливо. Кошка сонная спрыгнет с печки навстречу и всё…

В конце улицы жили две монахини: Евдокия-маленькая – низкорослая, сухонькая, припадала при ходьбе на одну ногу, и Евдокия-большая – высокая, плечистая, издалека видно, когда по улице размашисто идёт. Екатерина Петровна затрудняется сказать, какого они были возраста. Ей, девчонке, казалось – совсем пожилые. Скорее всего, монахини пришли в мир из монастыря. Советская власть обители закрывала, монахов и монахинь в лучшем случае разгоняла. В худшем – отправляла в лагеря, расстреливала. Многие тысячи прошли скорбным путём гонений, сотни вошли в сонм святых новомучеников и исповедников российских.

Впервые к монахиням Катя пришла с матерью. Потом сама бегала в их домик о двух окнах с зелёными ставенками по фасаду, густые кусты сирени в палисаднике. В домике было много икон, церковных книг. Катя любила рассматривать роскошное Священное Писание с рисунками Доре. Листала его, а матушка Евдокия-маленькая рассказывала об Адаме и Еве, Аврааме, Ное и потопе, пророках Илие, Моисее, Божьей Матери, Иисусе Христе… Катя, затаив дыхание, слушала. Душа трепетала, прикасаясь к неведомому миру, непостижимо огромному, таинственному, притягательному…

Монахиням Катя пожаловалась: нет у неё ни братика, ни сестрёнки, а так хочется не одной быть.

– Проси у Бога, свет Катенька, – сказала Евдокия-большая, – молись.

– И не от случая к случаю, – добавила Евдокия-маленькая, – постоянно проси, Бог обязательно услышит.

– Они у нас младенчиками умирают, – вздыхала по-взрослому Катя, – совсем младенчиками. – И повторяла слова матери: – Задохликами рождаются…

– Проси, свет Катенька, для Господа Бога ничего невозможного нет…

Катя начала молиться. В школе говорили: Бога нет. Катя не спорила, но крестик тайком носила. Однажды классом шли на экскурсию, перепрыгивая через канаву, Катя запнулась, упала, невольно вырвалось:

– Господи, да что это такое?

Ух, молоденькая учительница напустилась, весь класс подозвала и отругала:

– Что это ещё за возгласы?! Советская школьница называется! Чтобы в дальнейшем я никаких «Господи» не слышала от тебя, Пирогова!

Кто бы только знал, как ей тогда обидно сделалось. Училась хорошо, поведения примерного, а будто на двоечника распоследнего зло накричала учительница. В начале девяностых годов поедет Екатерина Петровна к племяннице в Астрахань и в церкви увидит ту учительницу, свечку ставила на канун. Со страшной силой захочется подойти и сказать: «Помните, Антонина Сергеевна, вы меня перед классом отчитывали за то, что запнувшись Господа Бога помянула. Найди вы у меня тогда крестик, со света бы сжили. А вот уже и сами в церковь пришли». Нестерпимое искушение вспыхнуло высказаться учительнице. Благодарила Бога, что сдержалась, не пошла на поводу у давней обиды.

О братике, сестрёнке молилась Катя дома, по дороге в школу, на берегу Волги.

В июле 1941-го отца забрали на фронт. «Катя, молись за папу», – повторяла мать. Катя молилась и продолжала вымаливать у Бога братика или сестрёнку. В 1942 году отец после ранения пришёл на побывку домой, а в 1943 году родился Федя.

Катиной радости не было предела. Наконец-то у неё братик. Пока что совсем маленький, но скоро вырастет, и они всегда будут рядом – брат и сестра. Однажды Катя услышала разговор матери с соседкой. «Мальчишки у меня все грудничками умирают, ни один до восмь месяцев не дожил, – жаловалась мать, – уж так за Федю боюсь». Катя начала слёзно просить Бога, Пресвятую Богородицу, чтобы Федя дожил до восьми месяцев. Считала, если пройдёт роковой срок – выживет. То и дело подходила к люльке, прислушивалась к дыханию. Всматривалась в личико, поправляла крестик на малыше.