Лида и хотела зайти в церковь, и трусила. Беспечная студентка мало думала, да и вообще не думала, что может выти боком поход в церковь, как-никак комсомолка. Это не заботило, и всё же что-то сдерживало. Постоит у храма, посмотрит на него и пойдёт дальше. Сподвигла подружка Гульнар. Татарка она никакого отношения к православию не имела, как впрочем, и к мусульманству, шли как-то вдвоём мимо церкви, Лида произнесла:

– Ты знаешь, хочу зайти и жим-жим.

На что Гульнар отреагировала с энтузиазмом:

– А в чём загвоздка – айда! Я уже была здесь.

В церкви царил полумрак, службы не было.

– Давай свечи поставим, – предложила Гульнар.

Они купили по две свечки, поставили. Уходить не хотелось. Чуть слышно потрескивали в тишине горящие фитильки свечей, смотрели с икон лики святых.

После того случая Лида осмелела – раз зашла, уже одна, другой. Узнала об исповеди, причастии. Года через два решилась пойти на исповедь, наплакалась под епитрахилью. С замиранием сердца впервые приняла в себя Тело и Кровь Христову. Перед этим покрестилась. В детстве бабушка Фрося крестила её дома сама, таинство миропомазание не было совершено.

Дочь Юлю в полгода понесла в церковь. Хотела вместе с мужем окрестить, тот отказался со всей категоричностью. Дочь – пожалуйста, если такая блажь влетела в голову, а его – уволь, не пойдёт в церковь.

И всё же уговорила в период массового крещения. Вместе с советской властью ушли препоны к церковным таинствам. Лида увидела в газете объявление о крещении в водах Иртыша. Муж согласился на такой вариант – Иртыш не церковь.

Выехали пораньше, Лида боялась опоздать. На городском пляже, куда газета приглашала на крещение, стояла по колено в воде группа мужчин и женщин в белых длинных рубахах.

– Во, – сказала Лида, – уже началось. Присоединяйся быстрее.

Муж оказался бдительнее.

– Не-е-е, – сказал недоверчиво, – это какие-то не такие. И священник должен быть.

Лида впала в панику – муж опять откажется.

– Это ведь не церковь, – с жаром стала убеждать супруга, – священник как все оделся в рубаху. Не лезть ему в полном облачении в Иртыш.

– Не знаю. Какое-то левое крещение.

Эти, в рубахах, произнося какие-то речёвки, пошли в глубину.

– Ты видишь, началось, – начала упрашивать Лида. – Иди уже.

– У меня рубахи нет, – заколебался он под напором жены. – В объявлении о рубахе разве говорилось что-то?

– Ничего не говорилось. Какая разница, в плавках иди. Плавки не забыл надеть?

– На мне.

Он почти готов был скидывать штаны и лезть в воду, когда на набережной показались три священнослужителя.

– Во, Олег Ворона, – узнал муж в одном из священников одноклассника. – Сейчас он меня по блату и окрестит.

Муж, вспоминая то своё крещение, смеялся и укорял Лиду:

– Без малого не осквернился из-за тебя с этими сектантами.

В рубахах неоязычники совершали в волнах Иртыша своё действо.

К церкви муж не прибился, хотя одноклассник звал в свой приход, пару раз звонил после крещения. Лида была готова идти, и когда приятельница пригласили на клирос в открывшийся неподалёку от дома храм, пошла туда одна. Музыкальную грамоту знала. Фортепиано в доме появилось задолго до рождения Лиды. Вовсе не было оно мебелью для сбора пыли. Мать любила, вернувшись с работы и переодевшись, сесть на полчаса за инструмент. «Я так отходу от всего», – говорила. Но дочери, как ни старалась, привить любовь к фортепиано не удалось. Отдала Лиду в семь лет в музыкальную школу, та проучилась три с половиной года и бросила. Та самая лень-матушка: подружки на улице гуляют, а ей до, ре, ми, фа, соль извлекай часами. Заявила со всей категоричность: не хочу, не буду. И всё же кое-какие, навыки приобрела, на клиросе ой как пригодилось.

***

Лида поймала себя на желании закурить. Давным-давно бросила, и вдруг остро захотелось затянуться сигаретным дымом. Вытерла глаза носовым платочком, быстрым шагом направилась в храм. Батюшка ещё не начал службу, был в алтаре, Лида остановилась у свечной лавки и стала перечислять имена на панихиду. Первой назвала бабушку Фросю –Ефросинию, за ней деда Василия, прадеда Евдокима, дальше пошли дяди и тёти, двоюродные братья и сёстры.

– Деньги после службы, – сказала церковному казначею Вере, которая подменяла заболевшего продавца, – сейчас не успею.

– Хорошо-хорошо, – согласилась Вера и протянула список с именами на панихиду. – Передай батюшке.

Лида встала на клирос.

– Что с тобой? – спросила регент.

В этот момент вышел из алтаря батюшка с кадилом, возгласил:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков.

– Аминь, – громко произнесла Лида.

Служил отец Димитрий один, диакона в маленькой церкви не было…

Когда запели «Вечную память», перед глазами встало кладбище, на котором похоронена бабушка. В последний раз была на её могилке до всех майданов. Ездили с мамой. А теперь на месте бабушкиной могилы зияла воронка. Она ясно видела эту огромную яму. Не было большого деревянного креста с иконкой Божьей Матери «Казанская» под полукруглым металлическим козырьком, не было лавочки, покрашенной в зелёный цвет, металлической высокой оградки, ничего не было. Чёрная жирная земля, перемешанная с тяжёлой бурой глиной, лежала по сторонам безобразной воронки.

В Рождественский пост соборование на своём приходе я пропустил, пришлось ехать в Знаменский храм. Церковь приятно удивила, последний раз доводилось бывать в ней лет восемь назад, она ещё восстанавливалась, а тут – красавица. Бывает такое, заходишь в храм, и с первых шагов душа размягчатся – ты дома. И всё-то тебе нравится, и всё-то тебя радует, от всего исходит любовь. Зимнее утро выдалось пасмурным, но не хмурым, за окнами церкви белый пушистый снег празднично укрыл город, и в церкви господствовал белый снежный цвет. Тёплый, сердечный он служил торжественным фоном для святых образов. До соборования оставалось минут десять, я ходил от иконы к иконе, рассматривал лики святых, прикладывался.

Из алтаря вышел настоятель, батюшка Николай. Не видел его лет десять, не меньше. Быстро время летит. Очень быстро. Долгие годы он служил настоятелем госпитальной церкви в честь иконы Всех скорбящих Радость. На тот период, пожалуй, это была единственная в городе церковь, которая могла похвастаться мужским хором. Не все хористы были верующими, это мне рассказывал знакомый клирошанин, но пели хорошо. Ещё одна особенность – в церкви был свой устоявшийся приход. Я чаще ходил в кафедральный собор, там прихода как такого не было. Это и понятно, со всего города народ ехал. В госпитальной все друг друга знали, чувствовалась атмосфера семьи, где царят доброта и любовь… Три года назад батюшку Николая владыка перевёл в Знаменскую церковь. Рассказывали, батюшка очень переживал, он с нуля восстановил госпитальную церковь, лет пятнадцать служил в ней. Приход ушёл в Знаменскую вместе с ним…

Подошёл к батюшке Николаю за благословением. Постарел он, заметно постарел. Когда-то чёрная борода стала серебряно-седой…

Впервые в жизни я отстоял ночную пасхальную службу в Скорбящинской церкви. Всё было внове, необычно. В центре службы батюшка Николай – вдохновенный, подвижный. Расшитое золотом красное пасхальное облачение, зычный баритон, совершая каждение, летал по храму. Всякий раз, когда выходил на амвон, обращаясь к церкви с возгласом «Христос воскресе!», моё сердце счастливо замирало в готовности выкрикнуть вместе со всеми: «Воистину воскресе!» В конце службы батюшка Николай обнимал каждого мужчину. Мы по очереди подходили к нему, он обнимал, поздравлял. От бороды пахло ладаном…

Взяв у батюшки благословение, отошёл в сторону и тут меня тронули за плечо, обернулся. Бог ты мой, какая встреча, сестра во Христе Света-Фотиния. Обнялись. И с ней давно не виделись – года четыре.

– Познакомься, – сказала Фотиния, – это Аннушка.

Рядом с Фотинией стояла казашка лет тридцати пяти от роду, кожа цвета чая с молоком, тёмные глаза, слегка выпирающие скулы, брови чёрными дугами. Красивое лицо. Как узнал позже, Анной нарёк её батюшка при крещении. А от имени, что дали родители по рождению, веяло вольной степью, по которой под знойным ветром зелёными волнами ходит ковыль, – Айгуль.