Машина ворвалась в Хужир. Пятнадцать лет назад поселок не знал даже электричества, и местные рыбаки использовали холодильники вместо коптилок. Десять лет назад начался туристический подъем, сводившийся по первости к нашествию дикарей-палаточников и нуворишей из глубинки. Пять лет назад Ольхон уже гремел, привлекая не только русских нищебродов, но и вполне зажиточных дяденек из всяких германий и норвегий. Однако коренной слом в байкальском туризме случился лишь недавно, после стремительной девальвации национальной валюты. Хужир заполонили шумные и беспардонные китайцы. Разумеется, коренные сибиряки, такие как Баир, были не в восторге от азиатского нашествия, однако ж примириться можно со всем, даже с саранчой.

В этот обеденный час хужирские проспекты напоминали сибирскую версию фестиваля Блэк-Рок, штат Невада: лифтованные «буханки» – эти вечно носящиеся со включенными фарами всадники Апокалипсиса; толпы бухой, странно одетой молодежи; разномастная музыка из-за каждой двери; забавные иностранцы со светящимися от травки глазами; а вокруг – ветер, песок и солнце. Крышесносно. Баир притормозил у небольшого ларька, чтобы купить безалкогольного пива и чебурек. На крыльце, загораживая проход, сидел дед – обтесанный временем и байкальскими ветрами бурят с морщинистым лицом, складки которого походили на ствол вековой лиственницы. Дед курил трубку.

– Извините, можно пройти?

– Уезжай, – буркнул дед, пуская изо рта клубы сизого дыма.

– Мне в магазин надо!

– Уезжай, – повторил дед, – может, успеешь.

– Вы о чем?

– Ты знаешь. – Бурят улыбнулся. Под ужасного вида коростой, которая когда-то была верхней губой, блеснул одинокий золотой зуб. – И они знают. Просто не хотят верить.

– Я тебе верю, отец.

– Так уезжай, шалопут.

Беспокойство. Что-то неприятно кольнуло под сердцем, по хребтине побежали мурашки. Баир потянулся за смартфоном, взглянул на экран: пустые палочки и крестики. Связь пропала.

– 4 -

Ольхон раскрыл объятия.

Покрытые парковым лесом бухты остались далеко позади. Машина плыла по крутым сопкам в северной части острова. Местность, испещренная десятками троп и дорожек, постепенно поднималась; за лобовым стеклом джипа расстилались суровые крутяки и скалистые мысы, вырастающие прямо из толщи Байкала. Небо стало ближе и глубже – оно двигалось навстречу, приветствуя друзей. Убаюкивающе клокотал двигатель, колеса беззвучно скользили по наезженной колее. Семен высунул руку в окно, – пальцы задевали кончики растущих вдоль обочин травинок, кожу приятно щекотало. В голове играла знакомая песенка, но Семен не различал слов. Он смотрел прямо перед собой, туда, где остров сужался до чуть скощенного вбок, нависающего над водой копья. То был Хобой – космический корабль над живым океаном Соляриса.

При столкновении с неведомым можно вести себя по-разному: кто-то бежит в панике, другие зарывают голову в песок, третьи впадают в молитвенный транс. Семену это не подходило. Честнее и проще – поднять забрало, принять бой. Он подумал так и без лишних раздумий положил под язык прокапанный зельем картонный «квадрат». Будь что будет. С тех пор прошло около семи или восьми часов, – Семену было трудно сказать точно. Все это время они с Борисом плавали в калейдоскопе томительных галлюцинаций. Восприятие обрело невиданную ранее силу, каждое чувство предельно обострилось. Самым же удивительным было то, что Семен мог манипулировать своими рецепторами и приемными антеннами. Настроишься на слух – и слышишь ворчание нерп, греющихся на теплых камнях. Принюхаешься – и можешь различить, чем пахнет ветка в лапах муравья. Включишь зрение – и прозреваешь на десятки километров, подмечая каждую деталь, вплоть до оттенка отдельных перьев в крыльях проносящихся над головой бакланов.

Машина катилась вперед, друзья обменивались ни к чему не обязывающими репликами. Им было хорошо.

– Бро, а я тебе уже рассказывал про деда? – по лицу Бориса блуждала рассеянная улыбка.

– Какого еще деда? – не понял Семен.

– Хужирского! – Борис подался чуть вперед. – Это ж идеальная байка для нашего трипа.

– Йоу, – доверительно кивнул Семен, – давай, не тяни.

– Короче, года два назад я решил летом пожить на Ольхоне. Снял на месяц комнату в доме местного деда – типичный такой островной обитатель с красной пропитой харей и крепким рукопожатием. Но есть один нюанс, – Борис ухмыльнулся, – я тогда плотно на грибасах сидел.

– Представляю! – покатился Семен. – Небось, пугал всех местных бурят своими тупыми наркоманскими приколами.

– Не, ты слушай, – отмахнулся Борис. – Я живу неделю, живу другую, все норм. Дед пару раз предлагал бухнуть, а я на зеленой ветке, иду в отказ.

– И чо, он обиделся?

– Вроде нет, но потом возникла другая проблема, – к деду повадилась ходить баба. Чуть за тридцать девка, русые волосы, грудь четвертого размера, все при ней. Они каждую ночь заливались, музыка орала на весь дом, а потом потрахушки до утра. И я все думал – откуда в деде столько здоровья? – по виду алкаш алкашом.

– А дальше?

– Так вот. Возвращаюсь я как-то ночью домой, – а у нас с дедом был уговор, что он ключи под ковриком оставляет, чтобы мне его не будить каждый раз. Подхожу – ключей нет. Чо делать? Начинаю стучать в дверь – никто не открывает. Еще колочу, через пять минут выходит дед и говорит: «Ты на кой ляд ворота открытыми оставил и шмару свою не прогнал?» Я, говорит, выгнал ее на хер, сам, мол, теперь разбирайся. Я как бы выпал в осадок, но виду не подаю, иду молча в свою комнату. А там на кровати женские шмотки, трусы, лифчик, на столе груда пустых бутылок, бычки в пепельнице горой.

– Пипец.

– Дальше самое веселое начинается. Я ни хера не одупляю – ладно, думаю, пойду спать, утро вечера мудренее. Дрыхну без задних ног. Открываю глаза: юбка на полу, бутылки раскиданы повсюду. Заглядываю к деду – а там пусто – прибрано и чисто, как будто ваще никто не живет. А я ведь четко помню, как они каждую ночь алко-дискотеку устраивали. Меня колотить начинает, грибы отпустили, в голове каша. Собираю манатки и сваливаю оттуда на хер. Веришь, нет, больше не возвращался, даже к дому подходить боюсь.

– Погоди, ты с девкой спал или нет?

– В том и засада, что я не знаю! Я когда потом над этим думал, мелькнула мысль, что деда не существует. Я и был дед.

– Жиза! – Семен закатил глаза, давясь от смеха. – Страх и ненависть в Хужире.

– Не то слово, блин.

Друзья вышли из машины и направились к Хобою; через десять минут они добрались до места, где Ольхон обрывался группой высоких, выгнутых полукругом скал. Гранитное основание острова вздымалось почти вертикально, оставляя воду далеко внизу. Вершина: широкий, утоптанный ногами бесчисленного турья и немного заваленный на одну сторону плац. Отсюда открывался вид на распахнутые настежь ворота озера.

Нет на Байкале более величественного зрелища, чем Хобойский мыс. Открытая вода окружает тебя с трех сторон, ты словно паришь над черно-синей гладью. Виден далекий гребень полуострова Святой нос, до которого не меньше сорока километров по прямой, но видно и дальше: искрящиеся на солнце, вечно-снежные шапки Баргузинского хребта; глубокие впадины заливов на бурятской стороне; ювелирные бугорки сказочных Ушканьих островов. И пронзительный ветер в лицо! Славное море, пели они, Священный Байкал. Сколько душ загубило, и сколько еще загубит. Осознание беспредельности тяготит разум. От вековой тьмы озерного дна до вакуума космоса – сотни километров разряженного воздуха и стылой бездны, где давление стирает в пыль все, что когда-то имело форму. Ты прикасаешься к тайне бытия – слишком великой, чтобы не разгадать, но даже и заглянуть в нее. Чуден Хобой – сакральный алтарь Байкала.