Помещение опустело. Стало очень тихо и пронзительно. Он сидел за баркой и тупо пялился в полупустую кружку с выдохшимся пивом. Напротив стояла Аврора. Девушка протянула ему стакан холодной воды.

– Ты зачем так напился, Марк? – сочувственно-иронично спросила она.

– Не обиделась?

– Будем считать, ты мне должен.

– Заметано.

– Ты помнишь, как плясал тут?

– Чего-чего?

– Час назад отплясывал, как сумасшедший. Руками махал, гитару терзал, орал «Creep», потом всех матом крыл. Тебя друзья еле угомонили.

– Не помню ни фига. – Марк усилено массировать виски пальцами рук. – К тебе приставал?

– Пытался.

– Сволочизм.

– Вот именно – сволочь ты.

– Тебя в школе ручкой в спину тыкали пацаны с задней парты?

– Может быть, а что?

– Ну вот это примерно то же самое.

– Едь домой, Марк.

– А ты?

– Я тоже уезжаю, закрываемся.

– Такси вызвала?

– У меня парень есть, и он за мной приехал.

– Ха! – Марк растянул губы в мерзкой испитой ухмылке. – А вот и нет! Его видели в другом баре, он там бухает с какими-то металюгами.

Аврора села напротив Марка и аккуратно сложила руки на барную стойку – одна поверх другой.

– Тебе почем знать? – спросила она.

– Мне доложили. Видели твоего бородатого, точно говорю.

– Вот ведь козлина!

Девушка порывисто вскинулась и махнула стопку чего-то крепкого.

– Бросай его, – гнусавил Марк, – бросай бородатого.

– Точно?

– Стопудово.

Аврора поднялась и устало, опустошенно провела ладонью по лбу.

– Теперь тебе точно пора. И я поеду. Увидимся.

– Бросай, говорю! – Марк грохнул стаканом по барке. – Заберу тебя! …куда-нибудь.

– Хорошо, а дальше что?

Аврора смотрела прямо и спокойно, в уголках ее рта появилась грустная немолодая улыбка. Марк опустил голову. «И правда, что?» – подумал он. Подумал и уснул.

– 5 -

Марк очнулся на заднем диване старенькой «японки», которая куда-то неслась утренними дворами. За рулем сидел плотно сбитый крепыш среднеазиатской наружности. Он молчал. Магнитола тоже. Это наводило на размышления. Вроде серии плохого бандитского сериала, где главного героя увозят в лес и заставляют копать могилу – и непременно голышом. Облепленная смерзшейся грязью и снегом лопата. Бьющий в глаза свет фар. Мрачные силуэты и холодный блеск на затворе «Калаша». Спаси и сохрани, сука.

Светало. За окном и в голове. Марк обшарил себя: лопатник на месте, дудка тоже. Уже что-то. Из внутреннего кармана пуховика посыпались купюры максимального номинала вперемешку с мелкими долларовыми бумажками. С этим предстояло разобраться позже. Как и со вторым мобильником, обнаруженным тут же, на заднем сидении. Трубка была отключена и могла принадлежать кому угодно, включая Гендальфа, Фродо и Волан-де-Морта.

Рядом тлело морозное февральское утро. Синий тон переходил в белый – все пустое, одинаковое. Обочины и стылые дворы спальных районов не вызывали привычного омерзения. Напротив. Ранние часы перед восходом солнца с их странной многозначительностью и чеховскими умолчаниями заставляли душу возвышенно шевелиться под грудой пропахшей табаком одежды. Христос недаром воскрес на рассвете.

Машина натужно завыла, вкатываясь на лесистый пригорок. Городские выселки. Редкие болезненно-худые березы вырастали из снежных наносов. Зима в этом году выдалась обильная, хотя большую ее часть Марк, к счастью, не застал. Сегодня его окружала Сибирь, и здесь не было, не могло быть другого и по-другому. Умрешь – начнешь опять сначала. И повторится все, как встарь.

Он начал узнавать окрестности. Вновь потянулись ряды взгромоздившихся на пологие холмы пятиэтажек. Это был его район. Родное гетто. Никаких бандитов и неглубокой могилы в лесу. Просто еще одно утро без конца и начала, когда алкогольный дурман сменяет бездна трезвости. Машина остановилась в знакомом дворе. Марк потянулся к бумажнику, но таксист холодно пресек порыв: «Уплачено». Дела… Интересно, кому он обязан внезапной щедростью? С этим также предстояло разобраться позже. Как и со многим-многим другим.

Такси отчалило, визжа голой резиной по укатанному снегольду. Марк пошел в сторону подъездной двери. Его слегка покачивало. У самого крыльца в кармане джинс внезапно загудел один из мобильников. Глухая хрипотца в голосе Федора намекала на старт уничтожительного похмелья.

– Ты жив? – спросил Федор.

– А ты?

– Я уже на работе.

– Опять перегаром коллег пугаешь? Тебя точно уволят.

– Я уже на испытательном сроке. Если начальник сейчас придет, мне конец. Ты из Квартала-то выбрался? Чем дело кончилось?

– На районе. Там такое творилось…

– Дрался опять?

– Скорее нарывался на праведный удар по харе. Я почти ничо не помню.

– Не удивлен. Так что у тебя с Авророй?

– Как в той песне Высоцкого, только наоборот.

– Это где про Париж?

– Нет, где про стены с обоями.

– Так-так, значит: «Хорошо, что вдова все смогла пережить, пожалела тебя и взяла к себе жить?»

– Ага.

– А почему наоборот?

– Не вдова и не взяла.

– Правильно сделала.

– Вот именно.

––

Интерлюдия

«Крым»

Осенью нас занесло в Крым. Хотели застать бархатный сезон. Когда Черное море становится золотым, туристов почти нет, и все пляжи – твои.

Нас же накрыл циклон по-сибирски холодных дождей. Шквальный ветер, а вместо пляжей и сонной морской волны – бездомные дворняги и кутающиеся в тряпье подвыпившие рыбаки.

На трассе Судак-Симферополь валил снег. Злой, почти буран. И не таял. Аборигены потом поведали, что такого холодного сентября в Крыму не было лет двадцать, а то и двадцать пять.

Мы ехали в пустом автобусе по озябшей, совсем не курортной дороге, – в суетный, грязный, неизбывно совковый Симферополь. Обутые в кроссовки ноги вымокли насквозь и сохнуть не собирались. В ржавой этой колымаге, понятно, не было и намека на отопление. Окна давно и глухо запотели, время от времени стеклину прорезали капли конденсированной влаги.

В районе нуля. Губы синели. Я сидел у окна, а друг кемарил на соседнем ряду. Кажется, мы были в салоне совсем одни. «Самый холодный сентябрь за двадцать пять лет, – подумал я. – Вот уж повезло так повезло».

Мимо тащились кипарисовые рощи, прибитые к лужам шапками чего-то тяжелого, сырого, грязно-серого. Не по сезону.

Последняя украинская осень в Крыму. Сначала шел дождь, после – снег. И мы возвращались в Россию.

––

20/14

Посвящается Д.Б.

Домой, еду домой,

С бедой возле плеча.

Дмитрий Озерский

«Гнев Господень дремлет. Он был сокрыт миллионы лет до того, как стал человек, и только человек имеет власть пробудить его. Ад не полон и наполовину. Услышьте меня. Вы в чужую землю несете войну безумца. И разбудите вы не только собак».

Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»

– 1 -

Стоял июль. Им было по двадцать четыре года. И солнце садилось за Волгу.

За плечами остался бесконечно долгий день, начавшийся с очень странного железнодорожного вокзала. Ведь что такое вокзал: людская клоака, угрюмые тетки в кассовых окошках, менты с пустыми глазами, ютящиеся по углам бичи. И шелуха, шелуха, неизменная шелуха на липком полу.