Утром следующего дня за мной зашла Арина. Это не был дружеский жест, она всегда так делала, если не была готова к семинару. Возможно, это была чистой воды эксплуатация моих знаний, но я не обижалась, ведь, когда было нужно, и Аринка меня выручала. Мы шли к учебному корпусу, и я просвещала девушку о Фридрихе Барбароссе и Ломбардской лиге, но вдруг она остановилась и ухватила меня за руку.

– Ты чего? – удивилась я.

– Смотри, – Арина указала пальцем на группу наших преподавателей, которые собрались в стороне от учебного здания и что-то бурно обсуждали. Это было довольно необычно, ведь все совещания педагогического состава, как правило, происходили за закрытыми дверями.

– Может быть, что-то случилось? – предположила я.

– Скорее всего.

– Тогда пойдем скорее в аудиторию. Там и узнаем, – я потянула подругу к учебному корпусу.

Вопреки ожиданиям, наш курс тоже не знал, что случилось, а в том, что что-то произошло, мы не сомневались. Занятие должно было начаться еще пять минут назад, а преподавателя все не было. Опоздания в Оболенке считались чем-то из ряда вон выходящим, и это относилось не только к студентам, но и к преподавательскому составу. Каково же было наше удивление, когда вместо Аристарха Борисовича Рылева, преподававшего у нас историю, в аудиторию вошел сам ректор.

Иван Викторович Серов возглавлял Оболенку уже десять лет, а до этого был деканом исторического факультета. Он был потомственным оболенцем, его родители работали в Оболенке, и сам он родился и вырос в стенах Университета.

– Господа студенты, прошу минуточку внимания, – заняв место на кафедре, обратился ректор, – вынужден сообщить печальную новость. Вчера в автомобильной аварии трагически погиб всеми нами любимый и почитаемой профессор Радзинский.

По аудитории прошелся шепот. Кто-то шумно вздохнул, кто-то выкрикнул «не верю», только я не проронила ни звука.

– Завтра мы почтим память Павла Аркадьевича в стенах Оболенского Университета, – со скорбью в голосе произнес ректор, – тем студентам, кто работал с профессором над дипломными работами, будут назначены новые научные руководители.

Иван Викторович покинул аудиторию, давая нам возможность прийти в себя и принять эту страшную новость. Через пару минут вернулся Аристарх Борисович и, как ни в чем не бывало, начал занятие. Но я никак не могла сосредоточиться на истории, все время прокручивая в голове нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Он был таким взвинченным, суетливым. И этот конверт. Что в нем? Я схватилась рукой за сумку, желая его найти, но меня отвлекла Арина соболезнованиями по поводу того, что мне теперь искать нового руководителя.

Известие о кончине профессора наложило отпечаток на всех. В Университете была натянутая, тревожная атмосфера. Часть занятий отменили. Естественно, ни у кого из нас не было настроения. Даже Нилов согласился перенести наше свидание на более благоприятное время.

Профессора Радзинского похоронили на кладбище Оболенки. Оно находилось в паре километров от жилых и учебных корпусов и существовало практически с самого основания Университета. Там нашли вечный покой те преподаватели и обслуга, для кого Оболенский Университет был домом.

По пути к жилым корпусам нас с Ариной неожиданно нагнала Марина Позднякова, первая красавица Оболенки. Мы не особо дружили, но поддерживали приятельские отношения, иногда собираясь вместе на девичьи посиделки. Отличительной чертой Маринки была любовь к сплетням.

– Девочки, вы слышали, как ужасно погиб Павел Аркадьевич? – сразу перешла к делу наша сплетница.

– Он разбился на машине вроде как, – усмехнулась Аринка, – это все знают.

– А вот и не совсем так, – гордо заявила Позднякова.

– И что же было? – не выдержала я, устав от этой клоунады. Умер человек, как-никак, а они тут спорят.

– Таксист не справился с управлением и съехал в кювет, задняя дверь, где сидел Радзинский, открылась, и он выпал из машины, – воодушевленно начала Марина, подкрепляя свой рассказ активной жестикуляцией, – он зацепился одной ногой за дерево и повис вниз головой. Так его и нашли. Поговаривают, что даже был жив, только когда пришла помощь, оказалось уже поздно.

– Какой ужас! – я поморщилась, живо представив эту страшную картину. Павел Аркадьевич не заслужил такой смерти.

Мы молча свернули к нашему корпусу. Стал накрапывать мелкий дождик, словно сама природа оплакивала старого профессора. Я поежилась от холода и все же спросила у Поздняковой, откуда она так осведомлена о кончине моего научрука.

– Сегодня я проходила мимо кабинета ректора и услышала разговор Серова с полицией.

– Услышала или подслушивала? – прищурилась Арина, недовольно глядя на Марину. – Может, все было не так страшно?

– Не хотите – не верьте, – обиженно надула губки Позднякова и, гордо развернувшись, постучала шпильками к кофейне.

Остаток пути до жилого корпуса мы шли молча, каждая погруженная в свои мысли. Меня не покидало ощущение того, что в трагедии с профессором Радзинским не все так просто. Его спонтанный отъезд и то волнение, с которым научрук прощался, не давали мне покоя. Я вновь вспомнила про таинственный конверт, поэтому, оказавшись у себя, сразу же его достала.

Не знаю, чего я там ожидала найти. Может, большое письмо с каким-то страшным признанием? Но там был лишь сложенный в четверо лист бумаги, развернув который я увидела копию книжной гравюры с изображением человека, висящего на дереве вниз головой. Тут же в памяти всплыли слова Марины о страшной смерти Павла Аркадьевича. Теперь я точно знала, что эта трагедия не просто несчастный случай.

После трагического случая с профессором Радзинским расписание занятий в Университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то обсудить мои размышления, я чувствовала, что стою на месте. У Павла Аркадьевича дипломную работу писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов. Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А вот я пока оставалась в свободном плавании.

Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел свою смерть и даже знал, как именно это случится. Значит ли это, что профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь своими открытиями, но я не могла. Для начала нужно было самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, а, значит, не просто так решил передать эту гравюру именно мне. Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за его загруженности на работе, поэтому я обрадовалась звонку.

– Да, папа.

– Лерочка, детка, как ты? – как всегда, учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.

– Хорошо, папочка, а ты как? – я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.

– Тоже неплохо, только соскучился по моей умнице-дочке, – я услышала, как он улыбнулся в трубку, – сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.

Как правило, мой отец ужинал в общей столовой, несмотря на то, что в его доме была и кухня, и столовая. После расставания с мамой он так и не женился, а сам вести хозяйство не умел. Возможно, ему было бы удобнее жить одному в квартире, а не в особняке, который ему выделил университетский совет, но мой отец не захотел отказываться от дома и долгие годы жил один, пока я не перебралась к нему. После того, как я стала студенткой Оболенки, у меня был выбор – жить с папой или получить свою комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше получить независимость.

– С радостью, папочка! Я приду пораньше и приготовлю нам что-нибудь вкусное.