– Я никогда и не ожидала от тебя этого, – тихо проговорила женщина. После того, как за Фолком закрылась дверь, она откинулась назад в кресле, ощущая страшную усталость.

Глава пятая

Ианта знала, что в следующие два дня дети ходили по дому очень тихо не из-за того, что она что-то сказала им. Может быть, все дело в выражении ее лица; может быть, в рассеянности, с которой она слушала их, но они стали менее оживленными, чем обычно. На мгновение, по крайней мере, в отношении Джема, у нее возникло подозрение, что ее сын скучает по капитану Фолку. Ей-Богу, он высосал ведь воздух из окружающего пространства, когда уехал.

Однако он напоминал о себе довольно примечательным образом. На следующий день после его отъезда Ианту посетили торговцы бакалейными товарами со всем, что ей было нужно для рождественского обеда, такого, каким они не наслаждались много лет. Следом пришел мясник, притащив ростбиф королевских пропорций и гуся, который размерами подходил для банкетного стола. Подарки были анонимными, но у нее не оставалось сомнений по поводу их инициатора.

Джем и Диана, работая более сплоченно, чем обычно, украсили дом, а затем нашли повод забрать оставшуюся зелень и продолжить работу в доме мистера Эверли. Когда они ушли, Ианта устроилась поудобнее на диване и начала пролистывать дневники, которые оставил Миа.

Она немедленно начала с журнала 1805 года, устремившись к 21 октября. Капитан ничего не написал о битве, которая унесла жизнь ее мужа, что разочаровало Ианту, но только до тех пор, пока она не прочитала ближайшую запись от 31 октября. Мне нет нужды описывать то, что произошло у испанского берега, прочла она. Это сражение будут помнить еще долго, и другие расскажут о нем лучше меня. Я обещал Джиму, что стану приглядывать за Иантой, их дочерью и нерожденным ребенком. Почему я сделал это?

Это был вопрос на все времена.

– Потому что, несмотря на твое простонародное происхождение, ты такой же благородный, как и любой другой джентльмен из тех, кого я знала, вот почему, идиот, – прошептала она, а затем положила дневник себе на живот. Джеремия Фолк, несмотря на то, насколько он и другие офицеры были заняты неотложными делами в ужасные дни войны, нашел время отправить ей достаточно денег, чтобы она смогла купить дом и помочь собственной матери. Ей никогда не приходило в голову, что ему следовало сделать что-то большее; да и теперь не думала об этом. Того, что сделал Фолк, было достаточно.

Ианта перелистала несколько томов. Большинство записей – он пытался писать каждые несколько дней – содержали замечания моряка дальнего плавания об оснастке, парусах, курсе судна и своих обязанностях. Многое она не поняла, но оценила изящество его стиля. Ианта с удовольствием читала те отрывки, когда он находил место и время, чтобы описать мир войны, мужское поле деятельности.

Она знала, что перед Трафальгаром, а потом еще совсем недавно, Фолк был назначен на службу в средиземноморскую эскадру. Ианта улыбалась, читая его замечания о женщинах, с которыми он спал – особенно о герцогине и вдове – о вине, которого он выпил слишком много, о карточных играх, где он выигрывал и проигрывал. Это была жизнь мужчины, рассказанная человеком, который на самом деле умеет писать. Умеет слишком хорошо, решила Ианта, когда почувствовала, что краснеет от описаний его любовных похождений, и поняла, что желала бы оказаться на месте этих женщин.

Джеремия никогда не упоминал ее, но она помедлила над одной записью, одновременно двусмысленной и волнующей. Это было в апреле 1809 года, и он находился на Баскском рейде и участвовал в этом резком и противоречивом сражении. Джеремия написал рядом с записью цифры, как делал это всегда для других записей о битвах. Должно быть, это были погибшие и раненые, решила Ианта. На этот раз он закончил запись предложением, которое заставило ее вскочить на ноги и поискать шкатулку с письмами. Я снова перечитал письма. В такие дни как этот, когда мы сражаемся и умираем, они подбадривают меня, даже несмотря на то… Мысль осталась незаконченной, словно его вызвали куда-то. Следующая запись появилась только неделю спустя.

Она взяла старые письма Джима из шкатулки розового дерева, которую муж подарил ей в их последний день, проведенный вместе. Поглядывая на улицу внизу, чтобы лучше видеть, когда вернутся ее дети, Ианта укуталась одеялом и положила письма рядом с собой. Она снова перечитала их, но в этот раз не как письма от Джима, а как письма от Джеремии к ней.

Он начал «их» переписку достаточно формально: Дорогая Ианта. Через десять месяцев он писал только Любимая. Каждое обращение являлось жемчужиной признания в любви и преданности к ней от Джеремии Фолка, сына управляющего – если она решится прочитать их в таком ключе. В первый раз Ианта со всей серьезностью увидела всю любовь, которая скрывалась там, пока он писал ей за своего друга.

Годы вдовства постарались убедить Ианту, что нужно видеть вещи такими, какие они есть, а не какими она желает их видеть. Она попыталась выкинуть из головы идею о том, что Джеремия Фолк, друг ее детства, станет для нее чем-то большим, нежели человеком, настоятельно стремящимся оказать услугу умирающему другу.

Он никогда не делал никаких попыток увидеться с ней или даже написать, но как Ианта могла каким-то образом поощрить его? Только что овдовевшие или нет, но леди не пишут письма мужчинам по собственной инициативе. И когда во время войны находилось время для размышлений? Нужны ли любви время и пространство, или она растет в потайных местах, нетронутая войной, этим огромным огненным смерчем, сжигающим все на всем пути?

Если она слишком глубоко вчитывается в письма, то так тому и быть. Ианта может ничего не говорить, ничего не делать, и ничего не произойдет. Но также она может воспользоваться шансом. У нее есть малейшее подозрение, возрастающее с каждым часом, что она тоже нужна ему. Пустое место в его дневнике после Трафальгара и то, как Фолк отшатнулся, когда она спросила о подробностях смерти Джима, говорило больше, чем написанные слова.

С этими мыслями в голове, воодушевленная продуктами, которые прислал Джеремия, и настойчиво повторяемыми словами, что он вернется, Ианта решила провести следующие два дня в мире с самой собой. Если Фолк решит не возвращаться или не отвечать, то она, по крайней мере, насладится этим последним праздником в своем доме перед тем, как продаст его, чтобы воплотить то, что задумала для своих детей.

Фолк едва не разозлился на миссис Филлион во время недолгого пребывания в «Дрейке». Они не называли друг друга по именам, но за время всех тех лет, когда флот Английского канала называл Плимут домашним портом, их общение стало довольно непринужденным. Тем не менее, ему не хотелось, чтобы хозяйка донимала его расспросами о том, как он провел время в Торки. Фолк предпочитал не распространяться о своем деле.

Его дело было достаточно простым. Утром он первым делом посетил Брастейна и Картера, вручив им документ о продаже от Трелони и Мейджорса, и затребовав банковский чек на эту сумму.

– Вы покупаете дом в Торки? – спросил Брастейн, глядя на капитана поверх очков.

– Да, это так.

– Собираетесь поселиться там?

Почему все на побережье Девоншира хотят узнать, что он собирается делать?

– Нет, сэр, не так. – Фолк ответил на невысказанный вопрос, не из-за того, что ему нравились Брастейн или Картер, а, вероятно, потому, что пытался убедить сам себя: снова уйти в море – это единственно верное решение. – Мне предложили командовать другим фрегатом, и я уйду в море ранней весной.

Но мистер Исайя Брастейн все равно продолжал вынюхивать, черт бы его побрал.

– Надеюсь, что вы не оставите дом пустым, капитан. Пустые дома редко преуспевают.

– Дом не будет пустовать.

Излишне любопытный, назойливый тип!

– Тогда я могу пожелать вам счастья, капитан?