П: О чём Ты?

Паша всегда писал с заглавной буквы, обращаясь ко мне.

А: Я люблю тебя. Но не нужна тебе.

П: Неправда.

А: Ой да ладно. Я просто кто-то, кто достаёт тебя смсками

П: Неправда

А: А что тогда правда?

П: Ты мне очень дорога

Это сообщение я потом ещё долго хранила в скромной памяти своего телефона.

Переписка длилась чуть меньше полугода. После той смски я поняла, что действительно небезразлична этому человеку. И когда он в очередной раз спросил, когда мы увидимся, я ответила: «Когда захочешь».

Мы договорились о встрече на ближайшую пятницу, после моих уроков. Паша назначил время и место: 15 часов, метро «Фрунзенская», центр зала.

Я никогда раньше не встречалась ни с кем в метро. Я приехала на «Фрунзенскую» минут на 15 раньше и от волнения стала ходить вдоль платформы: сначала в одну сторону по одной, потом в обратную по другой. Проболтавшись так не знаю сколько времени, я-таки вышла в основной зал, который был абсолютно пустым: оба поезда только что отъехали, а люди на станции успели подняться наверх.

Паша шёл мне навстречу. Я узнала его сразу: чёрное пальто, распахнутые полы, уверенный шаг. Мне было так страшно, что я с совершенно окаменевшим сердцем и самоуверенной маской на лице шла так же ему навстречу.

– Эй.

– Эй.

– Так вот ты, значит, кто.

– Вот, значит, и я.

Тут приехали оба поезда сразу, и мимо нас повалил спешащий народ. Увидев моё смятение не привыкшего к подземке человека, Паша резко подхватил меня под руку и спрятал за собой от потоков людей. Через полминуты снова стало пусто.

– Ну что, пойдём в кино? – спросил он как ни в чём ни бывало.

Я просто кивнула в ответ, вероятно, преглупо улыбаясь.

Не знаю, что он вообще о себе думал тогда. Но Паша взял билеты на какой-то отвратительный ужастик на задний ряд – «места для поцелуев» со специальными двойными креслами для парочек. Естественно, на первой же сцене с вытаскиванием кишок из главных героев я инстинктивно уткнулась в его плечо, чего он и ждал. Как будто успокаивая меня и пытаясь заглушить чавкающие и хлюпающие звуки фильма, он прижал меня к себе. А дальше – было дальше.

Всё происходящие казалось мне потрясающей феерией моего взросления. И то, что я позволила ему меня целовать. И то, что разрешила спуститься к шее и ключице. И то, что не оттолкнула его руки, когда он гладил меня, притягивая за бёдра. И то, как, осмелев или опьянев, он запустил свои пальцы под мою майку. И то, как он шарил по моей груди, неумело, но ужасно жадно. А я чувствовала настоящее торжество – это я! Я распоряжаюсь сама собой.

Дома меня ждал скандал. Я никогда не возвращалась так поздно. На ключице красовался засос, а на лице – чересчур самодовольная, хоть и усердно скрываемая тень. Родители были в шоке, но мне было всё равно: кто-то, кому я действительно нужна, доказал это.

Глава 7. Артём

– Артём, пожалуйста, расскажи нам, что думал Левин о всех женщинах? – Галина Леонидовна водила карандашом по строчкам классного журнала, выбирая следующую жертву.

– Всех женщинах, ГалинЛенидна?

За глаза они звали учительницу «Гайка» за стальной характер и железные нервы. Вывести из себя её было невозможно. Равно как и разжалобить, упросить на другую оценку или подсказку. Но меня Гайка любила, за чуткость и неординарный ум, который, видимо, порой выдавал такие наблюдения о героях, которых она сама за всю свою практику не сумела узнать. Поэтому она решила подтолкнуть меня немного, интересно было бы узнать, что я думаю на эту тему:

– Да, Артём, о женщинах. На какие два типа он их делит?

– Галина Леонидовна, что он может знать о женщинах? Он же ими не интересуется! – с задних рядов выкрикнул то ли Марат, то ли Егор.

Пара девчонок прыснули от смеха. Кто-то раздражённо фыркнул: «Очень остроумно» и «Ой, ну перестаньте». Горькая горошина отвращения крутилась у меня где-то на корне языка. Она стала шипеть там как таблетка аспирина в стакане воды, пузыриться и наполнять мой рот пустой, но желчной пеной. Хотелось ответить им как-то отвратительно гадко, чтобы избавиться от этой разъедающей пены. Но горло перехватило скользким, липким, обидным комком – едкий ответ не пришёл, класс перешёптывался. Гайка смотрела над узкими стёклами очков, приподняв бровь и немного искривив тонкие накрашенные губы в улыбке, в которой были одновременно и превосходство, и подбадривание.

– Так! Тихо там, в райке! Артём, отвечай.

– Левин… делит… делит женщина на два типа.

– Это мы уже знаем, – Галина Леонидовна насмешливо оглянула класс в поисках ценителей её юмора, – Чем ещё порадуешь старушку-учительницу?

– Он считает, что есть Китти – она одна и есть этот сорт, а другой – все остальные. Одновременно и невинные, и падшие.

– Как так? – Гайка округлила глаза и вытянула лицо так, что даже очки сползли совсем на кончик носа, грозя упасть на стол.

– Левин… Левин говорит, что сближается с невинной девушкой, чистой, а потом она становится падшей «гадиной» и автоматически неинтересной ему. Но в биографии этой девушки изменилось только то, что в ней появился Левин. Значит, по сути, он либо себя считает причиной падения, либо себя считает… Ну, получается, что он сам себе противоречит. Он хочет, чтобы девушка была чиста, и в то же время порочна с ним. Кажется, это называют ханжеством.

– А что же для него Китти? – Галина Леонидовна, конечно, знала, что Левин – ханжа, что касается женщин, но не ожидала такого рассуждения от мальчишки. Обычно, ученики принимались рассуждать в духе героя: о различиях нравственных границ для мужчин и женщин того времени, о первостепенности мужского, и вторичности женского. К десятому классу все мальчики уже успевали усвоить эту песню лучше, чем оно могло им понадобиться.

– Китти… Ну она кажется ему совершенной, и поэтому её светлый образ Левин нарушить не боится.

– Отчего?

– Потому что она как бы является балансом между тем, чего он боится, и тем, чего он очень желает, одновременно. А он ужасно колеблется во всём, где не может принять окончательного и единственного решения. А здесь получается, ему не нужно ничего решать. Ему просто повезло. Хотя Китти отказывает ему сначала, но потом, и может быть, это даже лучше, они женятся, и Левин наконец становится спокоен и, кажется, счастлив.

Класс замолчал и слушал.

– Хорошо, Тёма, пять. Как занятно, что ты назвал Левина ханжой. Только не пиши это в сочинении, бога ради.

Я уткнулся в книгу, делая вид, что ищу какую-то страницу в толстом томе. Тут в затылок мне прилетел огрызок ластика, я резко обернулся и увидел, как Марат корчит дикую рожу, высунув язык и дёргая им возле сжатого кулака. Намёк был на подлизывание к училке. Прозвенел звонок.

На перемене Марат и Егор вышли прямо за мной и тут же за порогом класса толкнули в спину.

– Ой, Тё-ё-ё-ёмочка, простиии, сладкий! Я надеюсь, ты обидишься и не скажешь, что я ханжа?

– Отвали, Егор, просто отвали… – было понятно, что сопротивляться практически бессмысленно, и их очередной розыгрыш нужно просто пережить. К тому же, все их подколы на тему гейства совершенно безмозглые. Ведь, наверное, каждой розетке в школе было известно, что я встречаюсь с Мирой, – Ты хоть знаешь значение слова «ханжа»?

– Ну, конечно, противный, я знаю! Ханжа – это гомосек, который притворяется нормальным и дурит несчастную девушку. Пожалел бы её, гадкииииий, – Марат и Егор поочерёдно разворачивали меня за плечо к себе, снабжая ребра тычками. Гриша стоя в шаге от этой сцены ухахатывался, издавая звуки чахоточной гиены.

– Как вы меня заколебали, парни…. Я! Не! Гей!

– Расскажи ещё сказок, Артёмка, мы послушаем.

Тут в коридоре появилась Мира:

– Оставьте его в покое! Что он вам сделал?

– Лучше скажи, делает ли он хоть что-то тебе? – тут все трое уже ржали как отсталые кони, брызжа слюной и на меня, и на друг друга.