Предисловие

Мы все учились в одной школе. Если бы тогда кто-то сказал мне, что однажды я сяду писать эти строки, я бы, наверное, рассказала всё родителям – ведь я была еще ребенком. Я прекрасно помню, что уже тогда мне казалось, что не все мои сверстники вполне обычные. Это что-то не уловимое. То ли какая тень во взгляде то ли какая-то особая непосредственность жестов, то ли внимательность к другим – не свойственная обычно детям в их естественном эгоцентризме. Нас всех что-то выделяло.

Это замечала не только я. Учителя давали нам специальные задания, темы для сочинений, лучшие роли в школьных постановках. Не скажу, что мы чаще тянули руку на уроках, но спрашивали нас как будто чаще. Сейчас я пытаюсь осознать это и попробовать объяснить: что это? Естественная компенсация и попытка выделяться в социуме? Или одно является следствием другого, а не наоборот? Не исключаю, что это всего лишь игра моей памяти, которая выделила маркером только примечательные воспоминания, делая всё остальное блёклым и скучными. Всё может быть.

Мы многих злили даже будучи детьми. Я помню своего классного руководителя: она улыбалась, но смотрела с изо всех сил скрываемой ненавистью, и тогда я думала, что причина в нашей неугомонности и безбашенности. Она говорила язвительные вещи, к которым сложно было придраться по существу, но на деле слова её были пропитаны ядом. К старшим классам этот яд распространился и на других детей, умы которых оказались благодатной почвой для такой рассады. Но к тому времени мы уже научились распознавать своих и чужих, и это не имело никакого значения.

Большинству было всё равно – и это большая удача нашего детства и отрочества и большой бич нашего мира. Вежливое невнимание окружает нас в самые тяжелые моменты наших жизней – как огромные пласты стекловаты – мягкие теплые и предательски кажущиеся убежищем, а в итоге оставляющие саднящие невидимые ранки везде, где ты соприкасался с ними. Это звукоизоляция всего, что обществу неудобно знать. Лучше не замечать чего-то, что может заронить зерна сомнений в твою душу. Лучше жить в тихом спокойном уютном мирке, где абсолютно все – в порядке.

Травли в школе не было. Это было очень приличное заведение, в которое не так-то легко попасть, и соответственно поведение учеников регламентировалось рядом строгих правил. Несоблюдение каралось исключением, а исключение из школы означало массу проблем и головной боли для родителей – а вот тут-то ребёнка и могли начать травить. Но не в школе. Большинство из нас сумели избежать неприятных столкновений с бытовой ксенофобией: кто-то, просто соблюдая тишину и смиренность, кто-то, прикрываясь чем-то другим, кому-то просто везло. О далеко не всем. Оказало ли это влияние на нашу взрослую жизнь? Сложно сказать. Может быть еще рано говорить об этой взрослой жизни.

Я с нежностью вспоминаю тех, кому хватило либо ума, либо решимости открыто смотреть на нас и не отводить взгляда – учителя, другие дети. Они получали бонус за своё бесстрашие: соприкосновение с нашим ресурсом энергии самоусиления. Тяга к жизни вопреки несовершенству собственной подходящести сильна. Собирали когда-нибудь паззл с 1000 кусочков и каким-нибудь абстрактным изображением? Или картиной импрессионистов? Это сродни тому, как немного неподходящую деталь паззла можно-таки впихнуть в общую картину, если приложить чуть больше усилий. Сложится ли при этом общая картина правильно? Разумеется, нет. Но кусочек мозаики стремится занять какое-нибудь место, на нём настолько неясный рисунок – то ли небо, то ли рябь воды, то ли листва – что сложно даже понять из какой он части, куда его примерять? Остаётся только вслепую пытаться подойти то тут то там.

Не все мы были изгоями. Почти у всех и почти всегда у нас была обычная жизнь, временами выдававшая фортеля, о которых не обязательно было никому знать вот и всё. На самом деле теперь оглядываясь назад, я понимаю, что следует благодарить судьбу за эти выкидоны. Они служили ориентирами и признаками того, что ты все ещё следуешь своему пути. Как только становилось слишком тихо – это был верный знак тупика. Кто-то искал именно таких поворотов – уютное ничто, ничего не требующее и не ждущее от тебя. Ну а кто-то застревал в них в недоумении: я вроде бы правильно шёл, что я делаю в этом районе?

Справедливо будет спросить: чем плохо спокойствие? Не все ли его ищут? Возможно. Но я знаю так много людей, в поисках тихой гавани нашедших ещё более тихое болото. Нужно уметь отличать болотную трясину, тишайше тянущую тебя вниз, от чистой и светлой воды – на которой можно раскинув руки лежать, покачиваясь на волне как на ладони мира, безмятежно и спокойно. Какой водоворот вынес тебя в эту воду, где ты плыл, прежде чем вынырнуть здесь. Дыши полной грудью, распахни глаза – твой путь привёл тебя сюда сам.

ЧАСТЬ 1. Школа

Глава 1. Аня

Начать, наверное, надо с того места, где началась моя дружба с Натой – линейки в 1 классе. У неё были длинные, красивые волосы и очаровательный бант, но он ни в какое сравнение не шёл с её потрясающей улыбкой и огромными глазами – я часто пересматриваю наши фотографии того дня и до сих пор не могу налюбоваться на эту картинку.

Мы стояли рядом и слушали директора школы: все эти слова были приготовлены понарошку для нас, а на самом деле целевой аудиторией были родители. Мамы и папы, бабушки и дедушки слушали, как хозяйка настоящего Лицея обращается вот так, по-серьёзному и по-настоящему к их деткам. Наигранно доверительная речь, напускная заботливость и вовлечённость – призваны были расположить взрослых и окончательно убедиться, что членские взносы и многочисленная подготовка оказались действительно ценной инвестицией. Дети не понимали ничего.

Нас рассадили по партам и началась учёба. По каким законам природы происходит дружба? Почему она случается с одними, и не получается у других? Почему невозможно совпасть с другим человеком, просто подобрав набор «параметров»: общие увлечения, одинаковый социокультурный контекст, похожие интересы? В итоге всё равно должна случиться химия. То есть у каждого есть некие элементы, которые либо вступят в реакцию с чужими, либо нет. И нам не всегда очевидно, какой набор у нас. А ещё мы не знаем, какой будет продукт у этого химического эксперимента. Правда.

Про нас в классе говорили: «Натамашаня», потому что наши три имени слепили в одно – настолько мы были неразлучны. Ната, Маша и Аня. И только я понимала, что дружим-то мы втроём, а вот у Наты с Машей видно было ещё какую-то дополнительную историю. Играли в догонялки мы втроём, а ловили чаще Нату и Машу. Ходили в кино мы втроём, но я никогда не сидела посередине. Проводили время втроём, но у девчонок были какие-то свои, непонятные мне шутки. Потом появились такие шутки, которые ещё и невозможно объяснить, потому что «это надо было видеть».

Иногда я шла по коридору и видела, что девочки о чём-то разговаривают в стороне – я просто шла мимо. Всегда можно было бы спросить: «О чём болтаете?», но я знала, что они отшутятся или придумают какую-нибудь ерунду. У них появлялись свои темы, которые уже не обсудишь с ПРОСТО подругой.

Я думаю, что именно тогда во мне впервые стала просыпаться моя паранойя. Не говорят ли они обо мне? Может я смешно или глупо выгляжу, но они не скажут мне в лицо? Нет, не скажут, они ведь не хотят обидеть меня, свою подругу. А может, они дружат со мной, чтобы иметь возможность смеяться надо мной? Знать мои секреты и тайны, владеть моим доверием – и насмехаться надо мной. Я училась прогонять эти мысли прочь, но они остались со мной на всю жизнь.

Потом с Натой стали секретничать и другие девочки нашего класса. Я помню, как Катя попросилась сидеть с ней на английском, объяснив это тем, что хочет помочь ей с заданиями. А по факту Кате нужно было мнение Наты в вопросах взаимоотношений. Я практически научилась читать по губам, пытаясь понять, о чём они говорит. Из обрывков их бесед, по многозначительным взглядам и паузам в конце концов я сделала вывод, что Кате симпатичен один парень на год старше нас, но она не знает, как дать развитие этим пока односторонним отношениям без того, чтобы уронить своё лицо. Обычно полагалось вздыхать, глупо смеяться при появлении объекта и изыскивать различные знаки скрытой симпатии в его действиях – но ни в коем случае не делать первый шаг.