– Подумай, это же исправит столько всего, – как будто даже ласково и как-то заботливо шептала Тихоня.

– Ты портишь всё, абсолютно всё, к чему только прикасаешься. Тихоня права, надо просто устранить источник всех проблем, – Критик всегда рассуждал так подчеркнуто аргументированно, что я не могла ему возразить. – Давай, действуй. Или ты и этого тоже нормально сделать не можешь? Что же ты за человек такой. Как можно так всё портить?

– Давай, давай, мы сейчас всё исправим, правда? Мы пойдём и всё исправим. Всё будет в порядке, – нашёптывала Тихоня, и я слушалась её.

– Что?.. Но как? Как я могу всё исправить? Мне страшно…

– Давай просто попробуем, хорошо? Иди на кухню, возьми нож.

И что-то заставляло меня подниматься среди ночи и действительно идти на кухню. Слёзы ручьями текли по моему лицу, я понимала, что происходит что-то ненужное, но не могла остановиться. Остатками своего сознания я могла лишь немного управлять происходящим, и поэтому я брала не нож, а макетное лезвие, проговаривая:

– Хорошо, вот нож, только отстаньте.

– Р-р-р-режь, р-р-р-режь, – просыпался Злыдень. Я буквально чувствовала запах его вспененной от бешенства слюны и горячее дыхание на своём затылке, и меня охватывал цепенящий ужас. Я начинала резать.

Но резала я не по внутренней части запястий. Проводила лезвием плашмя по тыльной стороне рук, словно смычком по расстроенной скрипке, зная, что так я не причиню себе настоящего вреда.

– Вот, я режу. Я режу! Пожалуйста, только хватит.

– Чмошница. Ты не знаешь, как надо резать? Ты не умеешь держать нож в руках? Ты хоть что-то в этой жизни умеешь делать нормально? – воспалялся Критик, искренне раздражаясь моей криворукости в этом вопросе.

Какое-то время все трое каждый на свой лад подталкивали меня к более активным действиям, но каждый раз у меня получалось откупаться малой ценой исполосованной кожи. Эти следы я закрывала длинными рукавами. Пока однажды отчим не взял мой макетный ножик, чтобы что-то там разрезать. Лезвие было в бурых пятнах окислившейся крови: очередной эпизод случился буквально той ночью, и я не успела уничтожить следы.

Дядя Митя сразу же задрал рукава кофты и пришёл в бешенство, увидев расцарапанные руки. Тогда он буквально сорвал с меня кофту целиком: следы покрывали руки до плечей, часть живота, боков. Отчего-то он страшно разозлился. Хлестал меня моей же кофтой по голому телу и шипел:

– Что это за хрень ты творишь? Как это называется? Что за хрень, отвечай?

Я могла только мычать что-то невнятное в ответ, хоть как-то прикрываясь руками. Отчим загнал меня в угол комнаты, тыча уже испачканной кровью кофтой в лицо, как котёнка в мокрый ковёр. Другой рукой он щёлкал меня по спине и по рёбрам, и от этих щипков я непроизвольно смеялась, словно от щекотки, что привело его в ещё большую ярость…

Не помню, чем это закончилось. Скорее всего, я потеряла сознание. Но с тех пор он почти никогда не говорил со мной и не смотрел в глаза. И только время от времени, сжимал мою руку так, что из царапин начинала сочиться кровь. Сжимал и пристально смотрел мне в глаза: выдам ли я свою боль? Я старалась непринуждённо улыбаться в ответ и потом шла переодеваться – рукава приходилось вечно застирывать.

Глава 6. Аня

Наверное, я просто отчаянно хотела быть кому-нибудь нужна. Чтобы человек сказал мне: «Не могу без тебя». А само то, что я была одна, говорило о моей бесполезности.

Мне кажется, что тогда я просто покопалась на чердаке своих мечтаний, детских фантазий и среди коробок с пыльными фотоальбомами, потрёпанными любовными романами в мягких обложках, некогда глянцевыми журналами – собрала каких-то обрывков фраз, описаний канонического героя-любовника с характерными атрибутами внешности и поведения. Нет, это не было на сто процентов прорисованная картинка, отнюдь. Скорее довольно размытый райдер с несколькими случайно образом выбранными, но чёткими строчками. Герой должен быть высоким (но не обязательно красивым, а по-мужски привлекательным), загадочным (а ещё лучше – непонятым миром) и взрослее меня.

Как только эти три компонента сложились в моей голове, глаз тут же выцепил из всего окружения человека, который идеально соответствовал требованиям. Его звали Паша Рисенберг, но все звали его просто Рис. Паша одевался исключительно классически: рубашки, брюки или в редких случаях прямые тёмные джинсы, ботинки. Осенью и зимой он носил длинное строгое чёрное пальто, обычно расстёгнутое. На шею накинут элегантный шарф. Паша учился на два года старше меня, и когда я стала обращать внимание на него, он уже заканчивал школу, а значит, редко появлялся там: последние полгода только на группах подготовки и экзаменах. Я знала его расписание, и подкарауливала на лестницах и в коридорах: Рис всегда передвигался полубегом так, что полы пальто развевались за ним. Если он заговаривал с кем-то, то говорил загадками, не отвечая на заданный вопрос, иронично увиливая от ответа. Но обычно в ушах у Паши были наушники, и он просто игнорировал оклики знакомых.

Меня он, разумеется, не замечал. Рис смотрел всегда куда-то сквозь, как будто увлечённый своими мыслями, отвлечёнными от таких приземлённых материй, как школа, одноклассники или другие учащиеся. Он часто разговаривал с учителями как будто на равных: шутил, смеялся, и главное – с ним вместе смеялись и взрослые, оценивая его юмор не как детские безделицы, а по достоинству – как тонкую остроту. Парни в его классе, напротив, не воспринимали Риса за равного. Они, одетые по тогдашней моде по-реперски, слушали на переменах трескучую и одновременно бубнящую как из бочки музыку с телефонов, щипали визжащих девчонок за подставляемые части тела и воспринимали преподавателей за обслуживающий персонал, должный вложить в их головы ответы к тестам ЕГЭ, а в дневники – оценки.

Не будучи даже знакомой с Пашей, я была безнадёжно влюблена. Заговорить с ним не считалось возможным, а вот узнавать о нём через третьи руки различную несущественную информацию – как раз подходящим занятием. Уже и не помню, как, но я разузнала его номер телефона и электронный адрес. Случилось это уже в мае, с учёбой было совершенно не до дел сердечных, и я забыла об этой сокровенной информации до осени. В сентябре я написала Паше первую смс:

А: Как дела?

П: Смотря кто спрашивает?

А: Это неважно.

П: Кто ты?

А: Та, кто тебя любит

Анонимность сообщений сделала меня очень смелой. Я продумывала его личность в малейших деталях, не зная даже толком, как он разговаривает. Навскидку я бы ни вспомнила цвет глаз, ни смогла бы описать черты лица – я достраивала недостающие элементы всё из тех же элементов с чердака иллюзий. И надо же было так сложиться судьбе, что многие мои воображаемые образы оказались вполне близки к истине. Я узнала, что Паша слушал классическую музыку, разбирался в живописи, ездил верхом. В сочетании с чёрным пальто, отстранённостью получался настоящий ретро герой из дешёвого романа. То, что нужно для десятиклассницы.

Мы переписывались часами. Обсуждали кино, книги, людей. Я всё так же сохраняла инкогнито, несмотря на непрекращающиеся расспросы моего объекта. Какой у меня был план? Я собиралась продолжать игру до тех пор, пока не почувствую, что Рис привязан ко мне достаточно сильно, чтобы его не отпугнула моя внешность. Нет, ничего такого ужасного в моей внешности не было. Но подростковые комплексы, неудачный опыт со сватовством Стасу и глобальная неуверенность в себе заставляли меня считать, что просто так никто не способен посчитать меня привлекательной.

В кои то веки я чувствовала себя в относительной норме. У меня были постоянные отношения с молодым человеком, который ежедневно общался со мной, делился своими мыслями со мной и не был знаком со мной. Конечно, иногда абсурд ситуации заставлял меня паниковать и впадать в самоуничижение:

А: Ты не понимаешь. Ты не чувствуешь того же, что и я.