– Ни черта не видно! – ворчит Знаменский, безуспешно вглядываясь сквозь заляпанное снегом лобовое стекло. Бронепластина поднята, комья снега то и дело срываются вниз, дворники работают как бешеные, но все равно не успевают очищать стекло. “Так мы с разгона врежемся в этот долбанный демпфер! – думал комбат, сжимая в руках отключенный коммутатор. – Или ухнемся в канаву с грязью, за нами другие, а следующие проедут сверху и не заметят. Может, включить электронику? При таком снегопаде помехи слабеют!”
Палец осторожно касается кнопки включения коммутатора, экран послушно оживает, динамик хрипит, как простуженный алкоголик. Сквозь рябь и белые полосы просматривается рабочий стол. Знаменский включает навигатор, на экране довольно отчетливо проступает схема местности с указанием пройденного пути. Обрадованный, что аппарат еще жив и даже чего-то там показывает, Знаменский целит указательным пальцем в иконку памяти, чтобы вывести на экран маршрут от демпфера к крепости… терминатор подбрасывает на колдобине так, словно под брюхом рванула противотанковая мина. Голову комбата спасает шлем, а вот коммуникатору не повезло – от удара о железо экран трескается, изображение гаснет, динамики исторгают предсмертный хрип. Брякнувшись в кресло, Знаменский торопливо пристегивается, бормоча ругательства. Под налобником зреет здоровенная шишка. Водитель механик боязливо оглядывается, но комбат совершенно спокойно приказывает:
– Включите навигатор, товарищ солдат. Выведете изображение на лобовое стекло.
Видно плохо, но разобрать, где что все-таки можно. Знаменский загружает из памяти обратный маршрут, в нижней части экрана появляются цифра 400. Это значит, что до бетонной загородки осталось пять минут ходу.
– Как я вовремя! – пробормотал Знаменский. – И спасибо погоде, аппаратура хоть как-то работает.
Сквозь гул работающего двигателя донеслись тяжкие удары, от которых ощутимо затряслась земля, а терминатор пошел юзом – сцепление с сырой землей и так хреновое, а тут еще и подбрасывать начало. Комбат спешно открывает люк, высовывается по пояс лицом к корме. В салон ныряет порыв сырого ветра со снегом, лицо покрывается каплями воды. “Неужели Тимофеев рванул? – мелькнула мысль. – Не может быть, это что-то другое!” Сквозь снеговой занавес видна вереница боевых машин, идущих друг за другом по габаритным огням. Вдали, где остались развалины, вспыхивают бледно рыжие зарницы, к порванному небу поднимаются клубы дыма и пыли. Знаменский некоторое время смотрит на взрывы, губы кривятся в ехидной улыбке – до “великого” полководца Мордерера наконец-то дошло, что атаковать в лоб голой жопой дел зряшное. Пуля хоть и дура, но валит одинаково хорошо всех подряд, даже супер-пупер генномодифицированных солдат с телом человека и мозгами гиены. Судя по вою и свисту, развалины опять бомбил пресловутый бродячий робот бомбардировщик.
– Если выберусь отсюда, обязательно выясню, откуда они берутся, эти бомбардировщики! – сказал про себя Знаменский. – Их ведь кто-то заправляет, ремонтирует и бомбы подвешивает. А полетная карта откуда берется? А кто задает координаты точки сброса?
Терминатор резко берет влево, срез брони вжимается в бок, ветер меняет направление. Это значит, что демпфер там, внизу, машина идет вдоль заграждения. Через сто с небольшим метров будет поворот направо, потом опять налево и так далее, пока не переберутся на другую сторону. Знаменский опускается на сиденье, люк захлопывается, отсекая стужу и снег. Взгляд касается циферблата часов – до взрыва остается 15 минут. Последние машины могут не успеть.
– Прибавь ходу, солдат! – приказывает Знаменский. – Можем опоздать.
Колонна заляпанных грязью и снегом бронированных машин замирает в поле. Вытянутые железные морды смотрят на запад, откуда должна прийти ударная волна. От демпфера расстояние сто шагов. В глубине души Знаменский не верил, что из земли полезут бетонные стены, уж слишком неправдоподобно это. Так в кино показывают для пущего эффекта, все-таки зритель деньги платит. Но чем черт не шутит! Точно спрогнозировать последствия подземного ядерного взрыва нельзя. Вдруг на самом деле из-под земли вылезет здоровенная хреновина! Злобная энергия холодного ветра со снегом иссякает так же внезапно, как и появилась. Тучи в спешке покидают землю, горизонт очищается, далеко впереди из серой мути проступают очертания древней крепости. На этот раз бомбы упали точно, развалины припудрены оседающей пылью, от цитадели не осталось ничего, стены уменьшились в размерах, словно склонились к земле. Знаменский смотрит на часы, до взрыва четыре, три, две секунды… земля подпрыгивает, словно одеяло, из которого вытряхивают пыль. Двадцатитонные терминаторы прыгают, как мячики, лязгают железные сочленения, ходовая хрустит “костями”, рвутся гусеницы и отваливаются катки. Из-под днищ бьют фонтаны грязи. Сидевшие на броне солдаты катятся по земле, как картофелины. Земля исторгает низкий, на грани слышимости рев, от которого дрожит даже воздух. И в это мгновение начинается движение! Словно крепость древних богов, из земли вырастают исполинские глыбы. Черные, блестящие, они на глазах покрываются сеткой трещин. Стены крошатся, как зубы старого ящера, соприкоснувшиеся с костью молодого и крепкого соперника. Куски бетона падают вниз, обнажая ржавые прутья арматуры толщиной в руку. Рев земли усиливается, к нему прибавляется скрежет трущихся друг о друга бетонных плит. Словно ребра исполинского чудовища проступают из глубин земли. Бронированные машины трясутся, как пустые кастрюли в кузове грузовика, солдаты в панике покидают БМП и бронетранспортеры, ползут прочь на четвереньках, потому что не могут устоять на ногах.
Апокалипсис прекращается внезапно, как отрезанный. Глыбы бетона замирают в наивысшей точке, наклоняются и, сцепившись друг с другом, останавливаются. Гул стихает, пляска земли прекращается. В наступившей тишине с треском отваливаются куски бетона и шлепаются в грязь, разбрызгивая жижу, будто коровий навоз. Сохраняя спокойствие, Знаменский оборачивается к батальону:
– На этом все, господа! Наша задача выполнена, мы возвращаемся! – произносит он, глядя на белые, как недавно выпавший снег, лица солдат, сержантов и офицеров. – Грузимся в исправные машины и едем.
Несколько дней спустя, уже в тылу, командир отдельного мотострелкового батальона майор Знаменский узнал, что одновременный подрыв четырех ядерных фугасов выбросил столько радиоактивной пыли, что оказались похороненными не только развалины западноевропейских городов, но и орды мигрантов, которых набралось несколько миллионов на континенте. Нашествие готовилось давно, втайне и он увенчалось бы успехом, если бы не какой-то майор, который послал подальше всех начальников и просто выполнил воинский долг. За что и был предан суду военного трибунала. И быть бы майору разжалованным до рядового и до конца дней своих валить лес в лагере, если бы в его защиту не поднялось почти полстраны. Наевшиеся до отвала политкорректности, толерантности и долбанного интернационализма в духе отдай штаны, если с тебя рубашку сняли, люди вышли на улицы. Раздражение копилось давно, нужна была только искра. Судилище над офицером, честно выполнившим долг перед страной и народом и стало той самой искрой, от которой возгорелось пламя. Народ требовал справедливости, чиновники блеяли о приоритете общечеловеческих прав, трансгуманизме и сострадании. Сами-то они "страдали" в отдельных кабинетах, массируя зады в кожаных креслах и за немалые оклады.
