– Помнится, когда мы с Шоном окончили школу, то оба хорошо представляли себе, чего каждый из нас намерен добиться в жизни. Мне хотелось писать толстые книги, стать богатым и знаменитым. Шон же мечтал стать главой криминального отдела денверской полиции и раскрыть все городские тайны и преступления… Ни один из нас так и не достиг своей цели. Впрочем, Шон подошел к своей мечте ближе, чем я.

Рили попыталась улыбнуться, но остановилась, поняв, что на фоне черных кругов под глазами любая улыбка будет выглядеть как минимум неуместной.

– Тем летом, – продолжал я, – я собирался уехать в Париж, чтобы написать величайший роман в истории американской литературы, а Шон дожидался начала армейской службы. Прощаясь, мы заключили сделку, которая теперь может показаться банальной и даже глупой. Условия договора были следующие: когда я разбогатею, то куплю Шону «порше» с багажником для лыж – такой, как был у Редфорда в фильме «Бегущий по холмам». Вот так. Это было все, чего он хотел. Помнится, я тогда еще заметил, что эта сделка мне не выгодна, потому что ему нечего предложить взамен. Знаешь, что ответил Шон? Брат поклялся, что если со мной что-нибудь случится – например, если меня ограбят, покалечат или убьют, – он обязательно найдет того, кто это сделал. Он пообещал, что никто не сможет сотворить такое и остаться безнаказанным. И я поверил ему, поверил даже тогда. Я не сомневался, что брат обязательно сдержит свое слово, и, признаться честно, порой это меня утешало.

В этой истории – особенно в том, как я ее рассказал, – не было никакого особенного смысла. Даже сам я не совсем понимал, с чего это меня вдруг потянуло на воспоминания.

– Но это же было его обещание, не твое, – тихо произнесла Рили.

– Да, я знаю… – Она смотрела на меня, а я молчал. – Просто отчего-то я не могу сидеть на месте, наблюдать и ждать. Я должен, просто должен… – Мне не хватило слов, чтобы объяснить ей, и я умолк.

– Должен что-то сделать? – подсказала мне невестка.

– Не знаю, наверное. Мне трудно говорить об этом, Рили. Не могу я сидеть сложа руки, и все тут. Поэтому мне и надо срочно поехать в Чикаго.

Глэддена вместе с пятью другими задержанными поместили в самом углу просторного зала судебных заседаний, за барьером, со всех сторон огороженным стенами из прозрачного пластика. В пластике, на высоте человеческого лица, была проделана щель в фут шириной, сквозь которую подсудимые могли слышать все, что происходит снаружи, и отвечать на вопросы прокурора, судьи и своих адвокатов.

После бессонной ночи Глэдден чувствовал себя нелучшим образом. Правда, как и обещал Краснер, его поместили в одиночную камеру, но неумолчный шум тюрьмы не давал ему сомкнуть глаз, напоминая о Рейфорде.

Оглядев собравшихся в зале людей, Глэдден не заметил ни одного знакомого лица. Даже Делпи со Свитцером и те отсутствовали. К тому же, и это обрадовало Глэддена больше всего, он не обнаружил ни телевизионщиков, ни направленных на него камер скрытого наблюдения под потолком. Следовательно, его личность до сих пор так и не удалось идентифицировать. Пожалуй, пока все складывалось удачно.

Маленький человечек с рыжими кудрявыми волосами и в сильных очках пробрался вдоль столов присяжных поверенных и приблизился к застекленной скамье подсудимых. Из-за маленького роста ему приходилось запрокидывать голову, чтобы доставать до переговорной щели, и оттого казалось, будто бы он стоит по горло в воде.

– Мистер Брисбейн? – вопросил коротышка, глядя на все еще сонного давешнего наркомана, которого охранник только что втолкнул за барьер.

Глэдден шагнул вперед и посмотрел на рыжего сквозь прорезь.

– Краснер?

– Да, это я. Как поживаете, мистер Брисбейн?

Он протянул руку, и Глэдден неохотно пожал ее. Ему не нравилось, когда к нему прикасались посторонние, если только это не были маленькие дети. Вопрос Краснера он предпочел проигнорировать. Как может поживать человек, проведший ночь в тюрьме?

– Вы уже встречались с прокурором? – поинтересовался он вместо ответа.

– Да, встречался. Нам не повезло, мистер Брисбейн. Дело попало к заместителю окружного прокурора – к женщине, с которой мне уже приходилось сталкиваться в суде. Это настоящая мужененавистница, к тому же детективы, арестовавшие вас, уже успели поделиться с ней своими… э-э-э… представлениями о том, чем вы занимались на побережье.

– То есть она лоб расшибет, но постарается выжать из дела максимум?

– Совершенно верно. К счастью, судья вполне подходящий, и с этой стороны нам опасаться нечего. Насколько я знаю, он единственный из здешних судей, кто не работал прокурором перед тем, как его избрали на эту должность.

– Счастлив мой бог. Кстати, вы получили деньги?

– Разумеется. Все, как мы и договаривались, так что никаких препятствий нет. Кстати, вы собираетесь сделать заявление об отрицании вины сегодня или отложить его на потом?

– А что это дает?

– Строго говоря, ничего. Просто небольшая хитрость или, если хотите, психологический прием. Во время обсуждения суммы залога судья может немного уступить нам, если будет знать, что вы отрицаете свою вину и готовитесь оспаривать обвинения.

– Хорошо, скажите им, что я не виновен. Только вытащите меня отсюда.

Гарольд Найберг, муниципальный судья Санта-Моники, вызвал Гарольда Брисбейна, и Глэдден подошел ближе к прорези в пластике. Краснер тоже поднялся из-за стола и встал рядом, чтобы иметь возможность в случае необходимости совещаться с подзащитным. Как и заместитель окружного прокурора, которую звали Тамара Фейнсток, Краснер представился и, не дожидаясь, пока будет оглашен длинный список предполагаемых обвинений, заявил суду, что его клиент считает себя невиновным. При этих его словах судья Найберг заколебался: столь раннее заявление об отрицании вины явно его озадачило.

– Вы уверены, что мистер Брисбейн желает выдвинуть протест именно сегодня? – переспросил он.

– Да, ваша честь. Мой клиент стремится поскорее покончить с этим досадным недоразумением, так как не чувствует за собой абсолютно никакой вины.

– Понятно. – Судья замолчал, читая одну из лежащих перед ним бумаг. Пока что он еще ни разу не посмотрел на Глэддена. – Если я правильно понял, вы хотите воспользоваться десятью днями?

– Один момент, ваша честь, – сказал Краснер, поворачиваясь к Глэддену.

И зашептал своему клиенту:

– У вас есть право на предварительные слушания по обвинениям в течение десяти судебно-присутственных дней. Вы можете отказаться, и тогда судья перенесет заседание и только в следующий раз назначит предварительные слушания. Если вы подтвердите свое право, то дата предварительного рассмотрения будет определена сейчас – ровно через десять дней от сегодняшнего числа. Я рекомендую вам не отказываться, это будет еще одним признаком того, что вы готовы защищаться и не нуждаетесь в официальном предписании окружного прокурора. То есть мы опять-таки можем выиграть в залоге.

– Хорошо, так и поступим.

Адвокат вновь повернулся к судье:

– Благодарю вас, ваша честь, мой клиент не хочет отказываться от десяти дней. Он считает, что обвинения будут сняты еще в ходе предварительного слушания, и потому обращается к суду с просьбой назначить дату как можно скорее, чтобы он мог…

– Минуточку, мистер Краснер. Возможно, мисс Фейнсток и не возражает против ваших комментариев, но я вынужден сделать вам замечание. В данном случае речь не идет о предъявлении обвинения, и мы пока еще даже не начали обсуждать дело.

– Согласен, ваша честь.

Судья обернулся и принялся изучать календарь, висевший позади него на стене. Выбрав дату, отстоящую от текущей на десять судебно-присутственных дней, он назначил предварительные слушания в Сто десятом округе. Краснер тут же открыл ежедневник и сделал в нем пометку. Глэдден заметил, что то же самое сделала и заместитель прокурора. Несмотря на молодость, Тамара Фейнсток не была сколько-нибудь привлекательной особой. За три минуты, прошедшие с начала слушаний, она еще не произнесла ни одного слова.