– Однако в данном случае он почему-то отправился на прием к врачу. Почему?

– У него начались ночные кошмары, и я посоветовала Шону записаться к психоаналитику. Фактически это я настояла, чтобы он лечился.

– А что это были за сны, которые, гм… преследовали его?

– Шону снилось, что он тоже находится там… Ну, в тот момент, когда все это случилось. Как будто он видит, как совершается убийство, но не может помешать.

Слова Рили заставили меня вспомнить о смерти другого человека, случившейся много лет назад. О гибели Сары. Она провалилась под лед на наших глазах, и я до сих пор помнил ощущение сковавшего меня беспомощного ужаса. Мы с Шоном все видели, но ничем не могли ей помочь.

Подняв глаза на Рили, я спросил:

– Ты знаешь, почему Шон поехал на озеро?

– Нет.

– Может быть, из-за Сары?

– Я же сказала – не знаю.

– Это случилось еще до того, как мы познакомились с тобой. Сара тоже погибла на Медвежьем озере. Несчастный случай…

– Я в курсе, Джек, Шон мне рассказывал. Но не представляю себе, как это может быть связано с его переживаниями из-за нераскрытого преступления.

Я тоже ничего не понимал.

Прежде чем вернуться в Денвер, я завернул на кладбище. Сам не знаю, зачем я туда поехал. Уже совсем стемнело, к тому же накануне был снегопад, и мне понадобилось не менее четверти часа, чтобы найти могилу брата. Над ней еще не было надгробного камня, и я отыскал ее лишь благодаря тому, что прекрасно знал расположение соседней могилы – той, где лежала моя сестра.

На земляном холмике Шона стояли два глиняных горшка с замерзшими цветами да сиротливо торчал из-под снега пластмассовый указатель, на котором черной краской было написано его имя. У Сары никаких цветов не было.

Некоторое время я рассматривал могилу брата. Ночь выдалась ясная, и в лунном свете все было прекрасно видно. Дыхание вырывалось у меня изо рта клубами пара.

– Почему, Шон? – громко спросил я. – Почему ты это сделал?

Внезапно до меня дошло, чем я занимаюсь, и я в испуге огляделся. На кладбище не было никого, кроме меня. Никого из живых. Мне вспомнились слова Рили о том, что Шон не мог допустить, чтобы преступник остался безнаказанным, и я подумал, насколько мало – вплоть до недавнего времени – занимали меня самого подобные проблемы, если только при этом не светила возможность накатать обзор на полполосы. Когда мы успели так отдалиться друг от друга, ведь мы были родными братьями, близнецами?

Ответа я так и не нашел. В душе моей были только глубокая печаль да смутное ощущение несправедливости, будто в мерзлую землю лег совсем не тот из нас, кто больше этого заслуживал.

Потом я вспомнил, что говорил мне Векслер в самый первый день, когда оба копа заехали за мной в редакцию. Он считал, что того дерьма, которое стекает в городскую канализацию, оказалось для Шона слишком много, но я все еще не верил в это. Должно быть, мне необходимо было прийти к чему-то окончательному и определенному, что помогло бы наконец успокоиться.

Потом я думал о Рили и о снимках Терезы Лофтон. И о сестре, которую на моих глазах затягивало под лед. Наверное, убийство студентки университета заразило Шона вирусом беспомощности и отчаяния, с которыми мой брат уже не сумел справиться. Должно быть, приступы бессилия и разочарования посещали его так же часто, как и видение ясных синих глаз девушки, безжалостно распиленной преступником пополам, и Шон, который не мог пойти к брату за советом и помощью, решил обратиться к своей мертвой сестре. Поэтому он отправился к озеру, которое отняло у него Сару. И там он к ней присоединился.

По пути с кладбища я так ни разу и не обернулся.

На этот раз Глэдден остановился с другой стороны ограды, подальше от девушки, которая проверяла входные билеты. Со своего места она не могла его видеть, а он по-прежнему имел возможность внимательно рассмотреть каждого маленького седока на вращающейся карусели.

Проведя пятерней по обесцвеченным волосам, Глэдден огляделся. Он был уверен, что любой, кто ни взглянет на него, непременно решит, что видит перед собой просто одного из родителей.

Карусель остановилась и, приняв очередную ватагу ребятишек, снова начала раскручиваться. Каллиопа пронзительно заскрежетала, выводя какую-то мелодию, которую Глэдден никак не мог узнать, а крашеные кони, кивая, понеслись вскачь против часовой стрелки. Глэдден никогда не катался на карусели сам, хотя и видел, что многие родители садятся в нарисованные седла вместе с детьми. Для него это было, пожалуй, слишком рискованно.

Потом он заметил девочку лет пяти, изо всей силы вцепившуюся в своего вороного скакуна. Она мчалась, наклонившись вперед, обвив руками карамельно-полосатый поручень, который шел вдоль шеи деревянного животного. Коротенькое платьице развевалось на ветру, маленький задик приподнялся, а розовые трусишки задрались с одной стороны и глубоко врезались в промежность. Кожа девочки была кофейного цвета.

Глэдден сунул руку в сумку и достал фотоаппарат. Отрегулировав выдержку таким образом, чтобы снимок не получился смазанным, он направил видоискатель на карусель, навел фокус и стал ждать, пока девочка совершит полный оборот и появится в окошке видоискателя.

Карусель успела дважды повернуться вокруг своей оси, прежде чем Глэдден, уверенный в том, что снимок удался, опустил фотоаппарат. Машинально оглядываясь по сторонам и проверяя, не заметил ли кто его манипуляций, он увидел мужчину, который облокотился на ограду футах в двадцати справа. Всего несколько минут назад его тут не было. Однако особенно насторожило Глэддена то обстоятельство, что незнакомец был одет в спортивную куртку и галстук. Либо извращенец, либо полисмен. Глэдден почел за благо ретироваться.

Яркое солнце на пирсе почти ослепило его. Глэдден положил аппарат обратно в сумку и достал зеркальные солнечные очки. Он собирался пройти чуть дальше – туда, где было больше народу, – надеясь оторваться от преследователя. Если, конечно, этот незнакомый мужчина действительно следует за ним. Не торопясь и не нервничая, действуя умело и с ледяным спокойствием, Глэдден преодолел примерно половину расстояния, отделяющего его от скопления людей – рыбаков и гуляющих – на дальнем конце мола. Остановившись у парапета, он повернулся и прислонился к нему спиной, сделав вид, будто подставляет лицо солнечным лучам, однако глаза его, скрытые зеркальными стеклами, быстро оглядели ту часть побережья, откуда он только что пришел.

Сначала он не заметил ничего подозрительного. Человека в галстуке и спортивной куртке нигде не было видно. Только несколько мгновений спустя Глэдден обнаружил незнакомца – тот медленно шел вдоль ряда ларьков и крошечных магазинчиков. На носу его красовались черные очки, а спортивная куртка висела на согнутой руке. Мужчина приближался к нему.

– Сволочь! – выругался Глэдден.

Пожилая женщина, сидевшая на ближайшей скамейке вместе с маленьким мальчиком, поджала губы и с осуждением покосилась на Глэддена. Очевидно, его восклицание было услышано.

– Прошу прощения, – бросил Глэдден и отвернулся, внимательно разглядывая толпу отдыхающих. Нужно было соображать быстро. Он знал, что полицейские в патруле обычно работают парами. Где же второй, напарник этого пижона в галстуке?

Прошло с полминуты, прежде чем Глэдден заметил женщину в брюках и рубашке поло, которая двигалась ярдах в тридцати позади первого копа. Выглядела она не так официально, как ее напарник, и вполне могла бы сойти за отдыхающую, если бы не рация на боку. Глэдден хорошо видел, как она пытается прикрыть передатчик, и тут на его глазах женщина повернулась к нему спиной и, загораживая рацию корпусом, начала с кем-то переговариваться.

Наверняка она вызывала подмогу. Ничего другого просто не могло быть. Глэддену необходимо было сохранять видимость спокойствия и в то же время придумать какой-нибудь план. Между тем коп в галстуке приблизился к нему на каких-нибудь двадцать ярдов.