Джош указывает на скамью в небольшом парке, разбитом рядом с Нотр-Дамом, я согласно киваю и направляюсь к ней. Мы садимся на незначительном расстоянии друг от друга.

– И как же работает его мозг?

– Ну… – Я протяжно вздыхаю. – Он чересчур умный и педантичный. Так что сарказм и метафоры – не его сильные стороны.

Джош кивает:

– Что еще?

– Курт плохо распознает выражения лиц, – пускаюсь я в объяснения. – Но очень хочет этому научиться, поэтому сейчас у него выходит лучше, чем раньше. Иногда он забывает, что нужно смотреть в глаза собеседнику и хотя бы время от времени улыбаться. Вернее, он улыбается, но только тогда, когда ему действительно весело. В отличие от нас.

Мое объяснение немного сбивчивое, потому что мне все еще не верится, что я вот так просто сижу на скамейке в парке – и не на территории школы, а в самом обычном городском парке, – а рядом со мной Джош Уассирштейн.

– То есть он просто честный, – подытоживает Джошуа.

– Да, честный, даже тогда, когда нужно было бы немного приврать. – Я смеюсь, но смех тут же обрывается: мне не хочется, чтобы Джош неверно истолковал мои слова. – Но не стоит воспринимать его честность как грубость. Каждый раз, когда Курт осознает, что обидел кого-то, он сильно расстраивается.

– Знаешь, это так по-французски – бояться задеть чьи-то чувства, а улыбаться только искренне. Американцы улыбаются по любому поводу и кому угодно, – говорит Джош, и в его голосе мне слышится… сожаление.

– Ты не такой, – произношу я, не сумев сдержаться.

Джош выглядит ошеломленным. Ему требуется время, чтобы собраться с мыслями.

– Да, мне говорили, что я плохо… умею справляться со своими чувствами, – вздыхает он.

– Знаю. – Я мешкаю. – Но это-то мне в тебе и нравится.

Он в удивлении приподнимает брови:

– Правда?

Я опускаю взгляд на скамейку. Каким-то образом расстояние между нами постепенно сокращается.

– Разве твоя улыбка не отражает веселье? – спрашиваю я. – Я знаю, что она искренняя. Ты улыбаешься не для того, чтобы я… – я качаю головой, и мои волосы подскакивают в такт движению, – или кто-то другой почувствовал себя лучше. Ты не будешь льстить кому-то или смеяться над чепухой. И не будешь молчать, если тебя что-то возмущает.

– Да. – Губы Джошуа медленно расплываются в улыбке.

– Вот именно об этом я и говорила. – Я с облегчением смеюсь.

– Что еще? – не унимается Джош.

– Ты о чем? – Я склоняю к плечу голову, всегда так делаю, когда мне что-то очень интересно.

– Что еще мне нужно знать о Курте? – спрашивает после секундного молчания Джош.

Он искренне интересуется моим другом, а это значит, что мы будем больше времени проводить вместе. Сердце снова сжимается от счастья.

– Больше нечего, – отвечаю я. – Он не эрудит, не вундеркинд, не математический гений… В смысле… не пойми меня неправильно, он исключительный человек, но не уникальный. Знаешь, на этом свете нет ничего хуже стереотипов. Хотя, знаешь, Курт действительно получает удовольствие от спокойной, размеренной жизни, когда все находится на своих местах и не происходит ничего необычного.

Джош снова улыбается:

– Дай догадаюсь. Суши?

– Да, причем не меняется ни время, ни день недели, ни ресторан, – киваю я.

Мы с Куртом встречаемся каждый раз после еженедельного сеанса терапии, но Джошу не нужно этого знать.

– И одно и то же блюдо? – спрашивает с любопытством Джошуа.

– Суши с креветками и мисо-суп, – признаюсь я. – Но я всегда заказываю блюдо дня, даже не спрашивая, что мне приготовят. Прошу официанта удивить меня.

На башнях Нотр-Дама грохочут колокола. Мы пугаемся, прикрываем уши и смеемся. Колокола звонят громко, сливаются со звуками большого города, и эта какофония оглушает. На таком близком расстоянии сложно даже разобрать мелодию. Они звонят, звонят и звонят, и мы складываемся пополам от смеха, пока звон не прекращается.

А потом вдруг расстояние между нами исчезло. Я почувствовала, как его джинсы трутся о мои голые ноги, ощутила каждое его, даже самое мимолетное движение. Мои нервы напряглись до предела. Все мои пять чувств обострились.

– Это был намек для меня, – говорю я, кивнув в сторону собора.

– Не возражаешь, если я провожу тебя? – Голос Джошуа звучит взволнованно, будто он пытается перевести дыхание. – Мне нужно забрать кисть в «Graphigro». Это магазин художественных принадлежностей в нескольких кварталах от ресторана.

Не знаю, действительно ли ему нужна новая кисть или он придумал это оправдание, чтобы провести со мной еще несколько минут, но я принимаю его предложение.

Сегодня какой-то нереальный вечер. Мы переходим Аркольский мост и оказываемся на правом берегу. От Сены пахнет металлом и мочой, но мы не обращаем на это внимание. Мы словно очутились в гигантском пузыре. Даже окружающие нас звуки – рев машин, шум шагов сотни прохожих, грохот от близлежащей стройки – все слышится приглушенно. Вместо этого я ясно различаю, как в груди бьется сердце, как уверенные шаги Джошуа отражаются от тротуара, как штанины его джинсов шаркаются друг о друга.

«Пригласи меня на свидание, – повторяю я про себя, словно мантру. – Пригласи меня на свидание, пригласи меня на свидание, пригласи меня на свидание…»

– Чем занимаешься в эти выходные? – не выдерживаю я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал как ни в чем ни бывало. – В смысле, тебя же не наказали, не так ли?

Ох, кажется, я все испортила.

Но Джош с улыбкой смотрит на меня:

– Директриса вызвала меня к себе, чтобы убедиться, что в этом году я «с должным рвением отнесусь к учебе». Но она не наказала меня. Пока что.

Понятия не имею, что на это ответить.

– Вообще-то, – продолжает он, – я собирался в Мюнхен.

Я резко останавливаюсь. Школьными правилами запрещено уезжать из города без разрешения администрации, не говоря уже о поездке в другую страну. Кто-то врезается мне в спину. Я лечу вперед, и Джош тянется, чтобы подхватить меня, но мне и самой удается удержаться на ногах. Его рука ненадолго повисает в воздухе, а потом медленно возвращается в карман.

И на мгновение я жалею, что не упала.

– Так… эм… Мюнхен. В эти выходные? – бормочу я.

Джош смотрит на меня, проверяя, все ли со мной в порядке, а потом говорит:

– Да. На Октоберфест.

Я хмурюсь:

– Но ведь еще только сентябрь.

– Ага, но большая часть фестиваля проходит уже в этом месяце. Меня тоже удивляет, почему его не назвали Сентябрьфест. – Джошуа улыбается, снова демонстрируя очаровательные ямочки, и я под его взглядом буквально превращаюсь в желе. – Я хочу посетить как можно больше стран до окончания школы. А в Германии я никогда не бывал.

– Ты путешествуешь один? – удивляюсь я.

Я впечатлена. Может, даже испытываю благоговение.

– Да, – кивает Джош. – Мой поезд уходит завтра утром.

На другой стороне улицы появляется Курт. Он смотрит на телефон, скорее всего, чтобы написать мне сообщение, потому что я опаздываю на целую минуту. Я окликаю друга. Курт снимает капюшон и, откинув волосы с глаз, с удивлением смотрит на нас с Джошуа.

Я в смущении вожу ногой по тротуару:

– Ну… вот и моя остановка.

– Может, я как-нибудь составлю вам компанию? – Джош тоже неловко переступает с ноги на ногу.

О боже мой!

– Я такая идиотка! – восклицаю я.

– Извини, – хохочет он. – Мне так жаль! Поужинаешь с нами? – Он все еще смеется: – Я дразнил тебя.

– Но я серьезно. – Я сжимаю компас. – Поешь с нами?

– Все нормально. Мне правда нужно забрать кисть. Кроме того, – Джош бросает взгляд на Курта, – не хочу мешать вам.

– Ты не мешаешь.

Но Джош уже отступает в сторону боковой улочки, так и не отводя от меня взгляда.

– Увидимся через несколько дней! – кричит он. – Наслаждайся сырой рыбой.

– А ты наслаждайся шницелем! – кричу я в ответ и весело улыбаюсь.

Я смеюсь над нашими неловкими, никому, кроме нас, не смешными шутками, когда за плечом вырастает Курт. Он хмурится: