Гена попытался вырвать руку и сказать, что человеку хорошо и ничего страшного, но, стремительно увлекаемый директором в сторону гримерок, не смог это сделать, так как тот все время орал.
Они пробежали по коридору метров десять, затем свернули налево и сразу направо. Вениамин Александрович без стука толкнул дверь и втянул за собой пострадавшего.
– Женечка, я же просил! – взвился он, но осекся. Гена выглянул из-за головы впереди стоявшего и увидел сидящую в кресле маленькую сморщенную женщину в странной раскраске и не менее странной одежде. Была ли это Женечка он не знал, но интуиция и ступор директора намекнули – вряд ли. Зачем Женечке так странно выглядеть? Хотя, может, у них в театре так принято. Выдохнув и собравшись выйти, чтоб скорее завершить все организационные и финансовые моменты, Гена почувствовал на руке пальцы, крепко сжимавшие его запястье мертвой хваткой.
– Может, вы меня отпустите, я уже хорошо себя чувствую, и время у меня… – тихо шепнул он куда-то в плечо Вениамина Александровича, но тот не шелохнулся.
– Он тебя не слышит, – проскрипела женщина. – В трансе. А вот ты мне как раз и нужен.
От скрипящего голоса Гена почувствовал неприятное покалывание в спине и попытался сделать шаг назад, но цепкая хватка директора не дала ему это сделать.
– Вы бабушка явно ошиблись, – промямлил он, но тут же осекся. Темные глаза собеседницы на слове бабушка сверкнули не по-доброму. – Женщина, – исправил себя Гена и сдулся еще больше, понимая, что облажался.
– Ты успокойся, – сказала она тоном, который не предполагал спокойствия, и взяла в руки бубен. В голове Гены пронеслись сразу все сказки о злых колдуньях, которые страдали каннибализмом и прибегали к попытке съесть своих жертв, и это напрягло Гену еще больше.
– Вы точно ошиблись, я тут случайно проходил. И как бы не собирался к вам. У нас тут работа, я не из театра, и вам точно кто-то другой нужен, – попытался ретироваться Гена, но женщина еще ярче сверкнула глазами, и он безнадежно обмяк, грустно повиснув на руке застывшего директора, устремил отрешенный взгляд в окно. Делать нечего, вырваться никак.
– Ничего я не перепутала, – женщина–бабушка подошла к нему. – Это же ты у нас умник неверующий. Все, значит, дураки верят, а ты нет.
– Кто вам такое сказал? – Геннадий округлил глаза, пытаясь понять, кто мог слить информацию о его атеистической позиции этому странному персонажу. Точно, как Юлька и тут успела. – Я очень даже верю, во все верю, – не понимая, во что он должен верить, попытался улыбнуться.
– Веришь, говоришь, – тетка прищурила темные глаза и стукнула в бубен. Гена дернулся.
– А вот я проверю, как ты веришь. С данной минуты ты у меня под колпаком! – от этих слов Геннадий не только дернулся, но и сжался. Какой сумасшедший дом арендует помещение театра? – Выйти из-под него, – продолжала бабка, не обращая внимания на панику собеседника, – ты сможешь, когда тебе на голову упадет звезда, с неба слетит паук, и пуля шальная догонит. Спасешься – счастье будет, не спасешься – пиши пропало. Не верит он, ишь ботан-умник! – скрипнула она и, покрутившись вокруг себя, плюнула через плечо, оплевав его штанину, села на место. Гена решил не вникать в суть оплеванных брюк, так как одно желание – скорее вырваться на свободу из этого дурдома не на шутку пульсировало в голове. Но тут он почувствовал, как ослабла хватка директора и услышал его голос.
– О, милая Роутег, приношу вам свои извинения, что ворвался без стука и предупреждения, черти меня попутали, – он три раза поклонился и стал пятиться назад, неуклюже оттаптывая Генины замшевые туфли.
«Последний раз я согласился работать на таких мероприятиях!» – прошипел про себя Гена, и подталкиваемый директором, вывалился из гримерки.
Танька сидела в машине, названивая мне каждые пять минут с вопросом: «Ты уже скоро?». Я нервничала, отвечала: «Уже бегу», но не бежала, так как до сих пор не могла понять, в чем ехать. За праздники я набрала еще три кило, и теперь ни одна вещь из моего гардероба вообще не налезала на меня так, чтоб я чувствовала себя в ней хоть немного комфортно. Джинсы не сходились, кофты топорщились, платья не застегивались.
– Ну мы же опаздываем! – терпение подруги закончилось, и она влетела в мою квартиру. Я, стоя в нижнем белье, охнула и прикрылась свитером, который держала в руках. – Ты с ума сошла, начало через час, а ты голая! – взвилась она и выхватила у меня свитер.
– Ничего не налазит, – простонала я, увлекаемая к гардеробу.
– Жрать надо меньше, – отрезала Танька и открыла створку. Скудные ряды вешалок зияли пустотой своих плечиков, так как все, что на них совсем недавно висело, было сброшено на диван, пол и единственный стул в комнате.
– Тебе легко говорить, жрать меньше, а у меня на еде все удовольствия подвязаны, как только перестаю, сразу в депрессию впадаю. И это, кстати, – поспешила я опередить нервный комментарий подруги, – ваша Игнатьева мне сказала! А ты сама говорила, что она лучший психоаналитик в городе!
Танька перестала рыться в моих платьях, юбках и джинсах, повернулась ко мне и как всегда выпучила глаза. Я знала, что слова, собирающиеся в этот момент в ее голове, будут острее лезвия, приготовилась.
– А Игнатьева тебе не сказала, что с этим делать? – на удивление спокойно спросила подруга и потянула синий рукав кофты, изымая ее из вороха одежды.
– Она сказала, я сама до этого дойду, но путь долгий, надо в детство вернуться и все там переделать. А переделывать там, из ее слов, двести сессий минимум. И так как прием у нее стоит семьдесят долларов, – тараторила я, пока Таня присматривала одежду, – думаю, где-то годам к шестидесяти как раз и получу ответ на этот вопрос, потому что чаше, чем раз в три месяца, со своими доходами, посещать ее не могу.
– Так дела не решаются, и к психоаналитикам так, дорогая, не ходят, – с укором сказала она, понимая, что мой бюджет на психов не рассчитан. – Ладно, надевай это, и поехали. Оксана уже сообщениями меня закидала, нервничает.
Я схватила протянутый наряд, состоящий из черных брюк и синей туники.
– Они не застегиваются, – чуть не плача я протянула брюки обратно. – Уже пробовала.
Танька испепелила меня взглядом, швырнула брюки обратно и наугад достала первую попавшуюся вещь.
– Ты уверена, что это лучшее сочетание? – я удивленно подняла глаза на подругу, пытаясь понять, не шутит ли она, удерживая передо мной длинную в пол юбку.
– Нормально, – махнула та рукой и направилась в коридор обуваться. – Все равно, что не выбери, не налезет, а ты будешь недовольна. И все почему? – она повернулась ко мне с видом учительницы младшей школы.
– Потому, что не принимаю себя, такой как есть и не люблю, – отчеканила я выученную наизусть фразу и натянула на голову тунику.
– Да! – Таня подняла вверх палец. – И жрать надо меньше. – Не смогла промолчать она.
Как я не пыталась научиться любить себя, по совету подруг, психологов и прочих умных людей, не получалось. Как только я становилась на путь любви к себе, тут же находилась уйма недостатков, перекрывающих успех в конце мероприятия.
Бока, свисающие над брюками, угнетали и тыкали мне на мою лень, волосы, вечно собранные в хвост – в неумение за собой ухаживать, одежда, которая болталась в гардеробе, покупалась не ради удовольствия, а, чтоб спрятать недостатки, и была скорее похожа на чехлы для автомобилей, нежели на платья для девушки. Моя стеснительность, вызывала у меня легкую ненависть к себе же, мое неумение отстаивать свое мнение, бесило меня и, вообще, в этом списке ухватиться я могла только за свой нос, который был красивой и правильной формы. Но, поверьте, на весах любви к себе его веса было мало.
Закончив процесс облачения, я подошла к зеркалу и поняла – не фонтан. Знаете, в интернете есть статьи с фотографиями – как надо с зеленой галочкой и как не надо с красным крестиком. Суть понятна? Так вот я сейчас была одним сплошным красным крестиком. Длинная туника заканчивалась ниже бедер, подчеркивая еще больше их округлые формы, из-под нее как-то нелепо вываливалась юбка, собранная туникой в неправильные складки, уходя куда-то вниз бесформенным мешком. И без того плохое настроение, от мысли, что мне надо ехать на какую-то шаманку, и провести там несколько часов, которые я могла потратить на чтение замечательной книжки или в край порисовать столь любимые мной наряды, испортилось еще больше от увиденного в зеркале, но голос Таньки вывел меня из печали своей интенсивностью:
