Знаете, вопрос «Ну когда уже?», если он задан в контексте моего замужества, с учетом, что мне тридцать лет, напрягает. Особенно, когда его задает мама, при всей родне, собравшейся за круглым столом в новогоднюю ночь. Ну неужели нет других тем? Например, почему так мало на улице снега или почему так сложно жить? Я даже согласна обсудить политические взгляды на реформы, которые, как правило, не сходятся у присутствующих и вызывают скандалы, крики, а порой даже драки, но не мое замужество, которое никак не случится.

Еще больше угнетает мамин вздох на тему – «как же хотелось внуков, но вряд ли успею». В этот момент чувство вины поднимается с коленок, преодолевает желудок и поселяется возле горла, после чего ни один салат со стола туда не влезает.

Ко всему, эту тему подхватывает тетя Зина, радостно подталкивая меня в бок (из-за чего каждый раз я проливаю на брюки шампанское) говорит, что не все потерянно. Ведь Людка, ее дочь, вышла в тридцать пять за самого настоящего англичанина и теперь живет в Лондоне припеваючи. Я неуклюже улыбаюсь, что еще больше подбадривает родственницу, и она принимается перечислять мне названия сайтов, где эти англичане водятся. Я уныло киваю, делая заинтересованный вид.

– И мамке помогать сможешь, – как всегда завершает она, делая громкий акцент на том, как ей повезло с дочерью, в отличие от моей родительницы. Я тушуюсь еще больше, и в этот момент появляется безумное желание свернуть салфетку, выйти из-за стола и убежать домой, но я держусь.

Удерживает меня еще и дядя Коля, который важно подвигается ближе, берет меня за локоть, постоянно подергивая, когда я отворачиваюсь, возвращая так мое внимание себе, и шепчет в ухо, что, мол, не слушай баб – и так жить можно.

– Расслабься, – со знанием дела бросает он. – Значимость брака сильно преувеличена, а мы твари одинокие, – переходит он в философствование. – Сами рождаемся, сами умираем! Ячейка общества, этим же обществом и навязана. Какой в ней прок? Носки стирай, сопли вытирай, несчастной себя ощущай, – продолжает он с достоинством выполнять миссию психотерапевта, так как в браке уже двадцать пять лет и знает, что говорит. Я понимаю, что, если все это не завершится в течение минуты, вылью ему на лысину лимонад, но, как правило, до этого не доходит. В тот момент, когда я уже готова плеснуть сладкую жидкость в родственника, его перехватывает мой отец, который крайне несогласен с таким мнением. Он принимается по кругу уже который год, рассказывать о стакане воды в старости, который кто-то обязательно должен подать. Между мужчинами начинается спор, с отстаиванием своих взглядов. В этот момент я таки выползаю из-за стола, ухожу на балкон глотнуть свежего воздуха и спрятаться от доброжелателей.

– Зачем ты на них реагируешь? – каждый раз, третьего числа, когда я возвращаюсь на работу и делюсь своим горем, удивленно задают этот вопрос Оксана и Таня, подруги и коллеги.

– Не знаю, реагирую и все, – не меняя ответ, каждый раз отвечаю я.

В тридцать без штампа в паспорте чувствуешь себя не особенно комфортно, тем более – в стране, где этот штамп появляется в начале второго десятка. Я прибегаю к успокоительным реверансам на тему, что в других странах в тридцать пят только думать об этом начинают, но не действует. Я не в других странах, а посему чувство неполноценности с каждым годом растет.

Что бы ты себе не говорил, чувствовать себя полноценной не получается, особенно, когда со стороны ты постоянно видишь сострадание, переживание и вопросы – как же так? Отсутствие статуса жены автоматически обозначает наличие дефектов, если не внешних, так точно внутренних. Объяснять, что, мол, не очень хочется, устаешь. Не верят. Ну как же не хочется, если надо. В какой-то момент начинаешь верить этому «надо» и еще больше чувствовать себя ущемленной, несчастной и ущербной. Ведь нормальные женщины к этому времени уже обзавелись спутником жизни, который, конечно же, подаст им стакан воды в старости, а если не он, то это обязательно сделают дети, которых к этому сроку минимум два, иначе, зачем они вообще рождены. В этом глобальном водовороте тема: «А если пить не захочется?» не действует, так как бум о засухе в старости начинает не на шутку пугать.

Коротко о себе. Как уже сказала, я одинокая тридцатилетняя барышня, с двадцатью килограммами лишнего веса, с которыми веду бесконечную борьбу, потому как считаю именно их виновниками в своем одиночестве, но постоянно им проигрываю. Со мной вечно случаются какие-то неприятности и казусы, потому что я неуклюжая, стеснительная и неловкая. У меня не ахти какая работа и зарплата. Главная портная – звучит, конечно, гордо, но каждый раз, когда меня просят заполнить в какой-нибудь конторе графу «профессия», начинаю ерзать на стуле, глупо улыбаться и пытаться написать другую профессию. Каждый раз осознавая этот бредовый порыв, сдуваюсь и пишу, как есть.

В восемнадцать лет, когда я решила стать модельером и поступить в институт, умея хорошо рисовать, мама схватилась трагично за голову, потом театрально за сердце, выкрикивая странные фразы – как же ты жить с такой профессией будешь, там же все наркоманы и проститутки – отправила меня в швейное училище. Сопротивлялась я не сильно в силу мягкого характера и боязни наркоманов. Статус главной портной ничем не отличает меня от рядовых сотрудниц, кроме разницы в зарплате десять долларов и большего количества тычков от начальства.

Живу я в маленькой однокомнатной квартире рядом с центром. Квартира досталась мне дешево и случайно, хотя это все равно подбивает мой месячный бюджет в сто пятьдесят долларов. Хозяйка квартиры Вероника Павловна, старая милая женщина, уехала по настоянию сына к ним, так как стала теряться в реальности, а я вовремя подвернулась как квартиросъемщик. Мама, конечно, регулярно сетует, на то, что я трачу деньги в пустую, и говорит, что в любой момент могу вернуться в «свою комнату», но я не ведусь, знаю, пробовала. Уже на второй день моего пребывания в «своей комнате», я слышу советы, как надо жить и что надо делать. Так что лучше лишаться куска денег и терять на маникюре с косметологом, которых я себе и так никогда не позволяла, чем слышать постоянные нравоучения от мамы.

У меня две подруги, Оксана и Таня, с которыми мы дружим с детства и по роковому стечению обстоятельств работаем вместе на фабрике по пошиву роб. Они обе несут ответственность за мою личную жизнь. Позиции у них разные, но смысл один – выдать меня замуж.

Оксана работает менеджером по сбыту, и пятнадцать лет находится в браке, имея двоих, как она говорит, спиногрызов, но каждый раз поправляется, вспоминая, что их трое. Это она о муже.

Виталий, муж Оксаны, горе-бизнесмен, запустивший уже штук двадцать проектов, каждый раз провальных, надежды не теряет. Верить в то, что не его дело бизнес, не собирается, и Оксану слышать не слышит. Взять для примера страусиную ферму, Виталий мечтал устраивать бега, зашибать деньги с тотализатора, а после собирать яйца и задвигать их по выгодной цене. Но яйца страусы отказались давать сразу, так как заводчик, не разобравшись, купил одних самцов. Бегать птицы тоже не захотели, как не старался хозяин их уговорить. Виталий, недолго думая, решил зарезать бедных животин на мясо, чтоб хоть как-то вернуть деньги, но не успел, потому что все страусы в один день померли сами. Не опуская рук, Виталий тут же начал заниматься пчеловодством, но при первой выгулке насекомых в поле, просрал, ой, извините, проспал всех пчел вместе с уликами, которые сперли умные люди. А нечего спать на работе, прописная истина.

Затем Виталий был челноком, торговал носками, но при первом выходе на рынок, его повязала налоговая, чем и закончила порыв. Слесарем, делал шкафы-купе, но дальше своего коридора не ушел, так и не доделав там шкаф, за который Оксана по сей день его пилит. Еще он был кафелеукладчиком, но я не буду рассказывать о том, как рухнул кафель в их ванной, чуть не прибив Оксану, потому что это отдельная длинная история с большим количеством нецензурной брани.