– Лех, извини, я же ведь не…

– Продолжаю. Зло, творимое, дабы наказать зло – не суть добро. Это то же самое зло. И если позволить творить зло тем, кому этого хочется – независимо от того, злодеи они или охотники на злодеев – будет кровавый хаос. Война всех со всеми. Единственный выход: сделать так, чтобы творение зла было не удовольствием, а работой. Для этого и передано органам правопорядка законное право на зло. Человек, которому выдана гослицензия на зло, у которого зло – это просто работа такая, а не душевные порывы – ему ведь не до зла, правильно? Ему наоборот, все время хочется отдохнуть от зла. Поспать часиков двенадцать подряд, к примеру. Зло законное от настоящего отличается тем, что оно – без энтузиазма. Спустя рукава. С отпусками, бюллетенями, отгулами и выходными.

– А…

– Вторая задача исполнительно-силовых органов – это, по возможности, все же сокращать зло. Количественно. С преступным элементом в этом отношении говорить нет смысла. Мы с ними встречаемся, когда зло уже совершено. Мы всего лишь собираем преступный элемент в кучу и огораживаем относительно крепкими стенами, чтобы он творил свое зло там, внутри, сам с собой. И с нами. Не вовлекая в него вас, новых невинных налогоплательщиков.

Наш священный долг – предельно затруднить возможность ответа на зло – злом. Ради вашего же блага. Мы, люди из органов, добровольно обречены творить зло, Саня. Остановить же его – можете только вы, люди вне органов. И я бы на твоем месте радовался тому, что у тебя есть такая возможность.

– В смысле?

– Недеяние, старик. Бездействие. Мой совет – ничего не делай. И подальше вообще от нас, органов. Мы переступили черту зла. А вы еще нет. И не надо. Просто живи. Ты сможешь, я верю.

– Ты не понял, Леха, – осторожно сказал Санек. – Дело просто все в том, что мне – идти НЕКУДА. Я получаюсь элементарный бомж.

– Не огорчайся. Бомжевание – это не зло, старик. Социальная язва, да, но и только. Это не запрещается, хотя и не рекомендуется. И бомж может творить добро, уверяю тебя. Ведь Зла в мире достаточно уже, через край льет – согласен?

– Ну.

– Поэтому, мы вот что сделаем, Саня. Давай приумножим немножко добро. Согласен?

– Ну да, без вопросов.

– Я сделал, что мог, старик. Я проснулся из-за тебя. Встал. Два раза. С чугунной головой и мятой рожей. Выслушал. Объяснил. Посоветовал. Твоя очередь творить добро, Саня. Это не сложно. Разреши мне, пожалуйста, – я посплю. Это и будет добро. А ты пойдешь. Отсюда. Прямо сейчас. Договорились?

Напротив, через шоссе, был магазин с простым названием «Книги».

Солнце взлетело уже на самую вершину июньского дня, пекло всерьез.

В магазине, как положено, было тенисто и студено даже. Неприкосновенно, как в музее, стояли себе и лежали книжки. Народу не было. Только одна продавщица, толстая девчонка с хвостом сзади. Она толстыми локтями усиленно навалилась на стекло – под которым, естественно, лежали книжки – и читала маленькую толстую книжку.

– Девушка, – сказал Санек, – карта Республики Татарстан есть у вас?

– Двести семьдесят два рубля, атлас, – не поднимая глаз, откликнулась девушка. – Деньги в кассу, кассир в туалете, будет через двадцать минут.

«Вот она, хрень-то», – подумал Санек, по поводу цены. Кому еще, кроме него, нужна карта Татарстана? А стоит сколько.

– А пока глянуть можно?

Девушка дала Саньку атлас. Он пристроился рядом с ней, по другую сторону прилавка. Поза у девчонки была уютная. Грудь выкатывалась из-под синего халата, как фрукт.

Санек пробежал глазами алфавитный указатель к атласу. Буква Жэ. Жердево, Жилино, Жихарево… Ни Журовки, ни Журавки, ни даже Жуково в Татарстане не было. Ни одной деревни – на Жу. Хоть бы Жупино, блин.

Мамочки, а ведь – НЕКУДА.

– Девушка, – спросил Санек, – а вы уверены, что на этой карте все есть? Или некоторые деревни не наносят? Скажем, если в деревне нет ни молодежи, ни достопримечательностей

– они решают: зачем на карту наносить?

– Я, знаете, как-то мало интересовалась до сих пор географией, – ответила толстая, более уже глаз от книжки не поднимая.

«Какая, – подумал Санек. – Кстати, Дженнифер Лопес тоже не тощая. Просто накачанная. Эту бы тоже накачать как следует, может, тоже будет – ух ты».

– А вы что читаете? – придвигаясь, спросил Санек. Что-то ему подсказывало, что это – стихи.

Девушка опять подняла глаза. С таким выражением сказать можно было только одно: «Дурак ты, Саня, вот что я тебе должна сообщить».

– Лотреамона, – отвечала толстая девчонка. С интонацией, точно соответствующей взгляду.

– А вслух почитайте, – сказал Санек, облокотившись на витрину поближе к толстой. Он расправился так, чтобы видна была фигура – одним плечом вперед.

– По-французски, – сообщила толстая девчонка. – Вы понимаете по-французски?

«Фуа-муа и селяви лямуро…» – неожиданно проговорил бы Санек на чистом французском строчку из Лотереомона.

«Фужур-банжур фурбамбо пуркуа» – затрепетав, как завороженная, воскликнула бы будущая Дженнифер.

– О, вы первый мужчина, который знает и так чувствует Лотереомона.

– Всего лишь пролистнул случайно, со скуки, две недели назад, в самолете, – улыбаясь честно и обаятельно, проговорил бы Санек. – Летел тут, такое дело, из Стокгольма.

– Мне так одиноко в этом городе, – воскликнула бы девчонка (вздохнув всей грудью). – Среди монстров, понятия не имеющих даже, что такое Лотереомон. Способных лишь дышать и совокупляться. «Груа-бруа, гыгыгагайс футуро…» – прочла бы она к слову еще из Лотереамона…

«Шато фужеро уно дотруа», – подхватил бы Санек. – Странное совпадение, но и я тоже чего-то одинок сегодня.

– О, я так была бы рада продолжить эту интересную беседу.

– Увы, сегодня я занят. По это самое. Брифинг в холдинге, потом симпозиум в консорциуме. А завтра – в Венецию.

– О, что же делать? Неужели мы никогда не увидимся? – воскликнула бы она.

– Короче, отставить панику. Бизнес-планы, короче, у нас следующие, – тут проговорил бы с умной шпионской улыбкой Санек, – я освобождаюсь в полночь. Ровно. И – к вам. И, короче, ничего банального – чинзано-пармезано, авокадо-мармеладо. Только мы. Свечи. Лотереомон.

– Свеча нетерпеливо будет гореть на окне моего коттеджа в ожидании вас, Александр».

«Толстая, с придурью, явно одинокая, – подумал Санек. – Никуда не денется».

– Девушка, а что вы сегодня делаете после работы? – спросил он у толстой, попросту так и белозубо, как черноморский матрос.

Толстая девчонка довела глазами до конца строчки, запнулась о точку – и подняла на Санька глаза: с некоторым усилием и крепко подняла, как гантели.

Она совсем ничего не сказала. Просто стала смотреть на Санька в упор. Глаза у нее были даже немного красивые.

– Тут такие обстоятельства сложились, – сказал Санек, – что сегодня какой-то день такой. Редко такое бывает, но этим вечером мне, как ни странно – деваться НЕКУДА. Давайте вместе, может, порешаем? – тут Санек улыбнулся мужественно и немного развратно, как американский шпион и одновременно гинеколог.

– А что тут решать? Все предсказуемо. Вечером я приеду домой, поем, лягу. И буду читать, – наконец, сообщила толстая.

«– Вообще-то это означает: пошел ты в жопу, Санек, – подумал Саня. – Не совсем, но процентов на семьдесят. Или наоборот, заигрывает? Дура».

– А что будете читать? – спросил Санек. А что еще у нее спросить-то?

– Наверно, опять Гюисманса. Или опять Мейринка. Эти имена вам что-нибудь говорят?

– Нет, – признался Санек. – А вы все время читаете, что ли? Не скучно?

– Скучно, – кивнула толстая и поэтическая девушка. – Поэтому и читаю.

Они помолчали. Помолчали так, что Санек услышал, как в глубинах магазина капает вода и ворчит старый холодильник.

Толстая, глядя на Санька сравнительно большими своими глазами, продолжила наконец: