Скамейки были – широкие, без спинок, спаренные, как двуспальные. За спиной Санька на парную скамейку присела худая, как графиня, резкого вида женщина, лет сорока. И стала рыться в белой сумочке.

«Стильная тетка, такой бы не по скамейкам сидеть, а в машинах», подумал Санек и спросил:

– Извините, сколько время?

– Без пяти девять, – ответила женщина, и это было хорошо. Времени до ночи был целый день, успеется еще придумать – куда.

НЕКУДА, – словно отозвалось тут же нечто из каких-то высот или глубин. Саньку на миг снова стало зябко.

– А на спине у меня ничего нет? – спросил он. – Извините, конечно.

– Все в порядке у вас, – отвечала женщина, полоснув из вежливости четко подведенным глазом, но при этом Санька с его спиной, кажется, вообще не увидела. Она очень жестко как-то копалась в сумочке, как во внутренностях.

– Ладно, а то я боялся, что грязная спина. Запнулся, блин, и – быск, прямо в траву. Спиной. В парке.

Женщина достала хрупкой, словно стеклянной, рукой, блокнотик – и воззрилась в него. Словно вслух сказала: то, что написано в блокнотике – это существенно и важно; а вот есть ли на самом деле Санек – это еще надо доказать.

– А мне вот идти, оказывается, некуда, – сказал Санек. – Вообще некуда. Прикиньте?

НЕКУДА.

– Простите, но я сейчас совершенно не в силах заниматься вашими проблемами, – отчетливо сказала женщина. – Мне нужно сосредоточиться. Бывают ситуации, когда жизненно важна максимальная сосредоточенность. Поверьте мне.

И легкая резкая женщина вдруг ушла – как улетела.

«Жлобиха злобная, – подумал Санек. – И чего ж они все такие? Денек же солнечный».

Женщина могла бы помочь, конечно. Очень.

Спросить: а что с вами? У вас такой взгляд, я чувствую, что должна вам помочь. Что нужно сделать?

«– А вы любите Уильяма Шекспира? – проговорил бы Санек.

– О, – воскликнула бы женщина, – больше всего на свете. Но причем здесь?

– Потому что у меня все по жизни – как его пьеса, – проговорил бы Санек, улыбнувшись умно и устало, как Шекспир, – но это без комменти. Пока я не вправе говорить всего. В последний момент меня предали. Кололи жесткой химией. Я ничего не сказал. Думали – отключился. Оставили только троих охраны. Так что отключились они. Удалось уйти. По канализации. Потому и спина такая.

– Господи, это все ужасно, – воскликнула бы женщина. – Скажите, как я могу вам помочь? Я готова на все.

– Классно, – проговорил бы Санек. – Короче, секретные микрочипсы – у меня. И мафиозные деньги уже текут на мой счет в Женеву. Просто надо отсидеться двое-трое суток. Пока суть дела.

– О, не вопрос, – воскликнула бы женщина. – Я отвезу вас на дачу. Два этажа, сауна. Сакура. Цветет сакура. Вам нравится секс под цветущей сакурой?

– Если до – рюмочка сакэ.

– О, – воскликнула бы она. И что-нибудь еще бы воскликнула, приятное.

– Я ваш должник по жизни, – проговорил бы Санек. – Поверьте, это немало. Многие женщины хотели бы услышать от меня эти слова. Не дождутся. Правда, спасибо. А то, блин, я уж прямо растерялся, блин. Город совершенно незнакомый, такие дела, деваться некуда».

НЕКУДА.

И опять померк день. Персонально для Санька померк. Поугрюмел, обезлюдел даже. Хотя вообще был он жаркий, свежий такой, деловито толпящийся день. Вот что паршиво-то.

Задничные Саньковы карманы были набиты. В одном было бумажкой сто рублей и мелочью, то-то ягодицу пырило, двадцать аж семь рублей. В другом – паспорт. Суздальцев Александр Юрьевич, прописка: улица Карбышева, 237, кв. 134. У матери прописка, разумеется. Но не к матери же?

Были друзья, кстати. Он всю жизнь прожил в этом самом городе, кроме армии. Шубин был Санек, у него Санек в разные времена ночевал, если по необходимости. Еще когда жил у матери, и нужно было до одиннадцати ночи быть дома, или конец.

Был еще, конечно, Леха, еще был женатый Леха и жена его Лена (ничего так), был Вовик, был Ваха, был другой Вовик, точнее Вован, хотя в принципе тоже Вовик; можно даже было у них в крайнем случае пересидеть; потом еще – в Алексеевке был, давно уже, один довольно сильно пьющий, из ресторана «Альтаир», Леха. Потом Санек, не Еременко, наоборот, Затульский. Еще косой Диман и просто Диман.

Много, в общем.

Девчонок вот как-то не было, это да. Кроме Маринки.

Но сначала нужно было вернуться домой, то есть к Маринке. Может, она еще не уехала? Если уехала – ладно. Но у Санька остались на квартире вещи, в том числе зимние.

Проблема была в том, что за полтора года Санек потерял ключи три раза. Последний раз – дня четыре, что ли, назад. Так получилось. Даже непонятно – как.

Остались одни – и от подъезда, и от двери, – у Маринки.

Надо было сделать дубликаты, но как-то и руки все не доходили, и денег все не было лишних, и ссорились они часто последнее время: Маринка и ключей своих не отдавала, и делать дубликаты вместе с Саньком не шла.

Отсутствие ключей – это было нестрашно. Страшно было вот что. Очень. То было очень страшно, что откуда-то изнутри мозга – или откуда еще? – распостранялось по всему Саньку отчетливое убеждение, что смысла нет на Маринкину квартиру тащиться.

Почему – Санек не мог понять, но – мерцало изнутри: таким леденящими ядовито-зеленоватыми вспышками: НЕКУДА.

«С ума я схожу, что ли? – подумал Санек. – Как это НЕКУДА, когда – к Маринке? Потом – к Лехе».

Чувствовал он себя уже до странности неплохо. Легко. После такой очень трудной ночи. Санек оторвался от лавки. Купил на углу сигареты, сел в трамвай (всего осталось 84 рубля) – и поехал для начала к Маринке, на родную уже два года как, Пензенскую.

Повезло в первые минуты: код подъездного Санек не помнил, опасался, что без ключей долго придется ждать – пока кто-то откроет дверь, – но кодовый блок в подъезде был выворочен, оказывается.

Санек поднялся на третий этаж.

Дверь была совершенно другая, вот что. Номер – тот же, 39, а дверь – цвета беж, новая и дорогая. И звонок – черная элегантная такая пимпа.

Дом – тот же. Подъезд – тот же. Скамейки у подъезда – наизусть знакомые.

Предположим, Маринка выехала сразу, где-то в полночь. Тут же появилась хозяйка, поставила новую дверь. Если всю ночь ставили – вполне могло быть. Возможное дело. Хотя и бред, конечно.

Санек позвонил. Залаяло. Какая еще собака?

Тогда Санек звякнул в квартиру 38. Екатерине Ильиничне. Тоже что-то у нее было с дверью не то, но Санек решил не сосредотачиваться.

– Никого нет дома, – откуда-то снизу, от уровня Санькова пупа, ответил чистый детский голосок.

– А тетя Катя скоро будет? – спросил Санек.

Екатерина одна жила. Мужик Толя приходил два раза в неделю. Дочь Инна – в Латвии.

– Нет. Никого нет.

– А ты кто, пацан? Племянник?

Ни про каких племянников Кати Санек не знал. Но бывают же на свете племянники? Даже у Санька была племянница одна. Двоюродная.

– Я Саломэ, – ответила Саломэ.

– Слушай, ты мне только ключи отдай, и все. Катя должна сказать была. Тетя Катя. От тети Марины. Тетя Марина уехала, в Журовку, к маме. Я Саня. Саша. Тети-маринин дядя. Дядя Саша.

– Не знаю дядя Саша кто такой. Катя не знаю.

– Я сосед, – объяснил Санек. – Из 39-й квартиры. Тетя, которая там жила, уехала. А я остался пока.

– 39-я – это наша квартира. – Сказали из-за двери.

– Опа, – сказал Санек. – Нормально так. А ты почему тогда в 38-й?

– Это тоже наша квартира.

– Красиво живешь, я тебе скажу, – ухмыльнулся Санек. – А может, и весь дом твой? И два соседних?

– Это ты в чужие квартиры ходишь. Иди отсюда.

– Погоди. Значит, и 38-я ваша, и 39-я ваша, получается?

– Да. Папа купил. Багратику. Я если на все пятерки еще год буду, папа мне сороковую подарит. Уходи, пожалуйста, я в папину охрану позвоню.

– Слушай, э, как тебя, девчонка, – испуганно заговорил Санек и сел на корточки у двери. – Ты чего плачешь-то? Это мне надо плакать. Мне сейчас вот НЕКУДА, ты понимаешь? У меня же вещи там, в 39-й, где какая-то, блин, теперь долбаная собака.