– Сам ты, – сказала Саломэ. – Там Банзай. Он боецкий, понял? Багратик придет, его на тебя фаснет. Уходи. Я вот уже трубку держу. Всем-всем звонить буду про тебя.

Санек покурил на лавочке.

До проспекта Кирова дошагать можно было легко.

Но Санек как-то обмяк.

И добрался на автобусе.

Осталось 75 рублей. Причем захотелось уже и есть.

Дом 45, квартира 103.

Какая была раньше у Лехи дверь, слава Богу, Санек в точности не помнил. Даже если и не было у Лехи грубо сваренной этой вот бронированной двери – точно, не было, – ничего странного, у Лехи Санек не был год, наверно.

И – радость окатила Санька, неожиданная, даже какая-то новогодняя и оранжевая, как апельсин – потому что сразу дверь открыл Леха.

Леха был в очень такой, до наглости, желтой майке. Он внезапно за этот год как-то совсем растолстел. Кто бы подумал. Брюхо из-под желтой майки так и плыло вниз.

– У?

«И волосы седоватые даже, блин, – подумал Санек. – Ничего себе. Чего это?»

– Здорово, – сказал Санек. – Прямо спасение, что ты дома. Понимаешь, какие дела. Сегодня, утром, около пяти, от бабы одной иду. Лес, у нее дача, двухэтажная, среди леса. И – опа: по башке меня сзади, я на спину, прямо в траву. Очнулся: мобилы нету, башка как пулей пробитая. А с Маринкой у меня – плохо. Из-за бабы этой. Красивая, кстати. Уже не молоденькая, но ты бы знал – какая классная. Фитнес, солярий, все такое. Вот только она, блин, в командировку сегодня улетела, на Канары. И теперь мне НЕКУДА.

– Не понял, стоп, – сказал Леха, тряхнув головой. – Ты кто?

– Да Санек же я, блин. Не узнаешь?

– Смутно. Прости. И?

Да нет, это точно был Леха. Потому что он очень был похож на филина. Но Саньку ясно помнился такой шалый, как бы голодный, тощий филин, который как-то снизу пучил круглые глаза. А сейчас перед ним был крупный такой, почтенный филин. И смотрел он с несомненной высоты.

– Я Суздальцев, Саша. А ты – Леша, Филимонов. Ты из Сибири приехал. В прошлом августе на даче, у Санька – чего, не помнишь? Ты ж там жег, как салют на день Победы. Я оттуда – к тебе, сюда, и у тебя жил, вот тут, пять суток. Три дня прогула, чуть не вылетел тогда из магазина. Весело было. Просто не форме я, блин, сегодня, и меня не узнать, наверно. Перекосило. Такая ситуация: все сразу. Точнее, сразу – ничего.

– Я Филимонов, правильно, Алексей Романович. Уроженец города Омска. Саша Суздальцев – знакомое сочетание. И лицо отчасти знакомое. Кажется. Дачи и салюта не помню. Определенно могу утверждать вот что: в этой квартире после смерти бабушки моей в 2002 году точно никто никогда не жил. Не имею привычки гостеприимства.

– Лех, я про долг помню, честно, – усиленно попросил Санек.

Алексей стоял незыблемо. Но вот бронированная дверь уже явно колебалась: не захлопнуться ли мне попросту?

– Верну я. Как наладится. Просто вот сегодня, пойми, сейчас – такое дело: жизнь и смерть. Слушай, по-братски: еще хоть двести, а? И телефоны. У тебя должны быть. Номера. Санька, потом – Санька еще. И Лехи. И Вовика. Хоть на ночь-две тело кинуть. И позвоню от тебя, ладно? И бутербродик там. Полсуток не жрал. Говорю ж: ни мобилки, ни денег. И вообще – НЕКУДА.

– Попробую прояснить ситуацию немного. – Сообщил Алексей. – Сейчас у нас – десять часов сорок три минуты. Следовательно, у меня осталось пять часов двадцать шесть минут, чтобы поспать. Это мало. Поскольку я очень люблю, извини, поспать. Я работаю. По ночам. В органах Министерства Внутренних Дел.

– Это в смысле? – естественно, очень удивился Санек. – Ты же кладовщик на продбазе.

– А знаешь, старик, странно то, что я действительно работал, было время, именно кладовщиком и именно на продовольственной базе. Все, что ты говоришь – это печально, – внушительно, как на похоронах, отвечал Алексей Филимонов, – но беда в данном случае в том, что работа в органах охраны правопорядка не способствует развитию элементарной человечности. Человек из органов невольно начинает получать, прошу прощения, какое-то нехорошее удовольствие от возможности проявить эгоизм и даже бездушие. Хорошим человеком быть очень хочется, но не получается. Видимо, нет достаточной целеустремленности. Про это все – с удовольствием, но в другой раз, старик, ладно?

Санек снова оказался на отчужденной улице.

Он съел у ларька довольно большой пирожок с мясом.

Осталось 64 рубля.

Но жить стало проще.

Санек присел на обшарпанную, но со спинкой, даже с какими-то старушечьими подстилками, лавочку у подъезда Лехиной хрущевки.

Была это настолько домашняя, слишком уж какая-то по летнему расхристанная хрущевка – с трусами и лифчиками на веревках, с кухонными запахами, с семейными воплями изо всех окон – что не мог просто так от нее уйти человек, которому больше-то и —

– НЕКУДА.

Санек присел и задумался.

Еще задумался.

Нет, не выходило задуматься.

Рядом лежала газета. Санек прочитал: «ИТАЛИЯ ВОЗЖЕЛАЛА РОССИЙСКОЙ НЕФТИ? Встреча группы российских предпринимателей и представителей правительства с министром экономики Итальянской Республики Паоло Форначчи свидетельствует о том, что новая эпоха наступила в области…».

Хорошо быть итальянцем. Особенно министром итальянской экономики.

Главное было – вверху газетного листа: вторник, 9 июня 2008 года. Сейчас – понедельник, соответственно, 15 июня этого самого года. Все правильно.

Санек покурил. И решился. Хотя это было крайне неприятно.

Снова – четвертый этаж. Звонок в Лехину броненепробойную дверь.

Филимон опять открыл немедленно. Как будто лежал прямо у двери. И ждал. Весь такой уравновешенный, гладкий и суровый, как пылесос.

Санек внутренне сощурился и старался особенно не приближаться.

– Леш, прости меня, я понимаю, что как кретин. Но мне больше НЕКУДА, так вышло. Просто если ты правда – в ментуре, в смысле в органах правопорядка, то давай по делу, а? Помоги. Правда же, ну, – избили, ограбили. Ни денег, ни мобилы, короче, ни паспорта.

– Паспорт у тебя есть, Саша, – сказал Алексей спокойно, как слон. – Ты в первый раз, когда плакался, не упомянул про утрату паспорта. А паспортоутратчики прежде всего – про это.

– Да ну же, – жалобно ухмыльнулся Санек. – Ну честно же. Вообще, по жизни – дальше мне куда, а? Чего делать-то? Посоветуй. И все, я отстану.

– Не знаю, Саша, – ответил Филимонов Алексей Романович. – Понятия не имею. Я пока что не попадал в ситуации настолько затруднительные.

– Но должны же ваши органы помогать в беде человеку.

И тут Алексей вдруг улыбнулся. И очень изменился от этого, даже как-то меньше стал и безопаснее.

– Как-то давно не слышал таких рассуждений, – сказал он. – Ты какой-то – из прошлого, старичок.

– Была такая шизоидная мысль, – ухмыльнулся Санек, радостный от того, что разговаривают с ним. – Что упал на газон и проспал лет там пять, скажем. Что-то я читал такое.

– Я о том, что ведь это во времена детства моего, да еще и твоего, наверно, – да: было такое рассуждение, руководящее и господствующее. Его пытались навязать и детям, и самим органам, и даже, как это ни абсурдно, преступному миру. Что мы, правоохранительные органы, существуем для того, чтобы помогать в беде. Творить добро. И карать зло. Творить добро посредством наказания зла. Но это не так, старик. Нам врали. Сладко, иногда убедительно. Это да.

– Да я не о том, Лех, – сказал Санек. – Я: что мне – вот сейчас, сегодня, – некуда. На меня как будто все со всех сторон кинулись. И сразу отовсюду вытурили.

– Старик, я тебя выслушал, будь и ты демократичным, – продолжал Леха, мягко словно колышась в дверном проеме. – Так вот. В последнее время я, старик, стал очень интересоваться философией. Из шести с половиной часов дневного нездорового сна я пять часов тратил на бодрствование с философией в руках. И сделал определенное открытие. Правоохранительные органы Министерства Внутренних Дел Российской Федерации, старик, на самом деле зиждутся на учениях таких великих учителей, как то граф Лев Николаевич Толстой и доктор Мохандас Карамчанд Ганди. Но подходят к этим учениям с другой стороны. Как бы что ли с изнанки. Понимаешь?