– О чем речь, конечно! – с энтузиазмом ответил тот.

– Хорошо. А теперь ответьте мне на один вопрос… Как вы узнали о случившемся?

– Сорока на хвосте принесла, – шутливо ответил Калашников.

– А имя у сороки есть?

– Есть, но вам я не скажу. Каждый добывает информацию, как умеет, а сдать своего агента – последнее дело.

– Честный, значит?.. – усмехнулся Лужнецкий. – Ну-ну… Можешь не говорить, я и сам догадываюсь. Только что-то твой агент сплоховал: приехал ты поздновато, самое жареное пропустил.

– Это не он, а моя машина подвела: какая-то сволочь слила бензин на стоянке. Пришлось "стрелять" на дороге.

– Ладно, поговорили, и хватит, – сказал Лужнецкий. – У нас нет времени на трёп. Подбросишь в Управление? По дороге расскажу кое-что.

– Нет проблем! – обрадовался Калашников.

– Вот и хорошо… Рома, а ты иди домой, – сказал капитан позёвывающему оперу. – Отдыхай, всю ночь ведь на ногах.

Попрощавшись с Василенко, Лужнецкий и Калашников быстро пошли к машине журналиста. Через минуту "Веста" влилась в поток автомобилей на улице. Лужнецкий сосредоточенно молчал, занятый своими мыслями, а Калашников искоса поглядывал на него, не решаясь потревожить размышления следователя, который и без того был не в восторге от навязанного общества.

Специфика работы журналиста, ведущего криминальную рубрику в одной из самых влиятельных и читаемых газет города и области, сделала Калашникова достаточно известной личностью как среди правоохранительных органов, так и среди "братвы", но ни те, ни другие особой любовью его не жаловали. Артём давно привык к такому положению и добывал информацию всеми возможными способами, когда надо – становясь искусным дипломатом, а когда и просто покупая её. Его нахрапистость, граничащая с наглостью, могла в одно мгновение смениться учтивостью и лестью, лишь бы был достигнут нужный результат. Эти качества позволили ему быстро сделать карьеру и приобрести популярность, вышедшую уже за пределы города. Но и ряды завистников и недоброжелателей тоже росли, и только интуитивное чутьё и умение ладить со всеми позволяли избегать крупных конфликтов, а порой и серьёзных эксцессов. Лично с Лужнецким у него не было трений, но в Управлении многие относились к нему с подозрением и опаской из-за серии разоблачительных статей о работе местной полиции, повлекших за собой приезд комиссии из центра и очень неприятные оргвыводы для некоторых работников, чьи имена фигурировали в них.

Молчание затягивалось, и Калашников решился всё же побеспокоить капитана, осторожно спросив:

– Так что все же произошло, Станислав Андреевич?

– Убийство, вы же знаете… – отмахнулся Лужнецкий.

– А подробнее?

– Подробности потом. Послушайте, Артём… Владимирович, я не понимаю, зачем вам нужны подробности обыкновенного бытового убийства? Ну зарезал парень свою подругу, приревновал к другому, так ведь таких преступлений совершается за год тысячи. Здесь нет никакой криминальной детективной интриги, никаких хитросплетений интересов и скрытых конфликтов. Всё ясно как дважды два. Как правило, такие преступления быстро раскрываются. Что можно вообще писать об этом? Разве что один голый факт.

– В чём-то вы правы, Станислав Андреевич, – ответил Калашников. – С точки зрения детективного жанра в этом преступлении мало интересного. Но я хочу попытаться разобраться в психологии человека, убившего свою возлюбленную.

– В психологии? – удивился Лужнецкий. – Надо же! С чего бы это?

– А вы сами никогда не пытались понять, почему наше общество… звереет? Может, не только социальная среда виновата, а есть причины более глубинные, скрытые в самой природе человека?

– Эк вы хватили! Чем же природа-то виновата? Все люди рождаются чистыми, как ангелочки, это уж потом из них вырастают убийцы, насильники и прочее отребье, – с усмешкой сказал Лужнецкий и добавил: – Мой вам совет, Артём Владимирович: не занимайтесь этим. Душа человеческая – потёмки, и вы никогда не сможете познать её. Мы сами себя не знаем, иногда совершаем такое, о чём и помыслить не могли. Чёрт знает, какое чудовище сидит в каждом из нас и ждёт своего часа… Уж лучше бы вы писали о наших мафиози и их делишках. Это у вас неплохо получается, а копание в душах оставьте ученым-психологам, не отнимайте у них хлеб насущный.

– Вы меня неверно поняли. Моя цель в другом. Я не собираюсь писать труды по психологии преступлений, а хочу лишь попытаться заставить людей задуматься над этой проблемой, может, даже покопаться в себе, чтобы "изгнать бесов" пока не поздно… В общем, пробудить людей от спячки равнодушия.

– Ну что ж, попытайтесь, – немного устало и со скепсисом протянул Лужнецкий. – Только не заблудитесь в этих джунглях… Ладно, раз уж вы так хотите знать подробности, извольте…

Рассказ о происшедшем был не долгим. Лужнецкий тщательно отфильтровал информацию, а когда они подъехали к зданию Управления, ещё раз предупредил журналиста:

– Надеюсь, что вы помните наш уговор? Пока идёт следствие – ничего лишнего не должно появиться в печати, и уж тем более – никаких имен и подробностей.

– Можете не сомневаться: я держу слово.

– Хорошо, если вы меня не разочаруете, то получите всё, что вас интересует… Кстати, как у вас со временем, Артём Владимирович?

– Вагон и маленькая тележка, – с улыбкой ответил Калашников. – А что?

– Да я подумал, что вам может быть интересно побывать на квартире подозреваемого. Я собираюсь туда, вот только утрясу формальности.

– Это было бы замечательно. Неплохо бы посмотреть, чем живёт этот парень.

– Вот, вот, психологический портрет без интерьера был бы не полным… Но вам придётся подождать меня, – сказал Лужнецкий, выходя из машины.

Глава 4..

Помощь друга.

Горин остановился в нерешительности у металлической калитки и вытер со лба пот. С минуту он раздумывал, стоит ли заходить к другу, но выхода не было, и рука потянулась к звонку. Едва он нажал на кнопку, как дверь коттеджа открылась, и на крыльце появился Серёга.

– Димка?! – удивлённо воскликнул Харламов, и на лице его промелькнула тень настороженности, словно увидел не старого приятеля, а привидение. – Ты откуда взялся?

– Здорово, Серёжа, – выдавил из себя вымученную улыбку Горин. – К тебе можно?

– Можно, можно… – ответил тот немного растерянно и, выглянув за калитку, огляделся по сторонам. Ухватив Горина за локоть, он втащил его во двор и поспешно закрыл калитку на замок. – Заходи, нечего торчать у всех на виду…

– Ты извини, что я в таком виде. У меня ночка выдалась ужасная, а сейчас не к кому было пойти… – виновато начал объяснять Горин.

– Потом, потом расскажешь, идём в дом скорее, – оборвал его Харламов, увлекая за собой к крыльцу.

Впихнув друга в холл, Харламов закрыл дверь и, внимательно оглядев его, с усмешкой подвел итог:

– Хорош… Первый раз вижу тебя в таком состоянии. Где тебя черти носили? Ладно, идём на кухню, там поговорим.

Горин покорно последовал за ним, понурив голову. И в самом деле, такой срыв случился с ним впервые. В чём в чём, а в склонности к выпивке его обвинить было трудно. Добравшись до стула, он тяжело рухнул на него и смущённо спросил:

– У тебя есть что-нибудь выпить?

– Сейчас организую, потерпи, – ответил Сергей с понимающей ухмылкой и поставил чайник на плиту, потом извлек из шкафчика початую бутылку коньяка и бокал, плеснул в него на треть янтарной жидкости и придвинул к Горину. – Прими лекарство… – подождав, когда тот выпьет, Харламов спросил: – Ну, рассказывай, что с тобой стряслось. Почему тебя ищет полиция?

– Полиция?! – изумлённо воскликнул Горин и прикусил губу от боли в голове. – Ты меня разыгрываешь? Это не смешно.

– Какие уж шутки. Они были у меня час назад. Расспрашивали о тебе и убедительно просили сообщить, если ты у меня появишься. – Харламов подчеркнул слово "убедительно" и выжидательно посмотрел на друга. – Может, объяснишь, что ты натворил?