Открыв глаза, Артём Калашников увидел перед собой что-то туманно-белое и расслабленно улыбнулся: «Должно быть, я на пути в рай». Он не сразу почувствовал, что кто-то тормошит его, но затем услышал взволнованный голос Марины:

– Тёма, что с тобой? Приснилось чего?..

«Приснилось? – с удивлением подумал он. – Ну конечно, приснилось! Фу ты, чёрт!..»

Он поискал взглядом Марину и увидел возле себя её лицо, трогательное, обеспокоенное и слегка помятое после сна, с нависшей прядью густых тёмных волос. Облегченно вздохнув, он ответил чуть виновато:

– Я тебя разбудил? Извини… Привиделся какой-то кошмар…

– Слава богу!.. Как ты меня напугал!

Марина прильнула губами к его губам. Он ощутил её упругую горячую грудь и, озорно улыбнувшись, скользнул руками по шелковистой коже её спины и соблазнительным ягодицам. Марина без слов поняла его желание и укоризненно прошептала:

– А на работу мы уже не пойдём?.. Посмотри на часы, дорогой.

Артём скосил глаза на настенные часы.

– Вот так всегда, – недовольно проворчал он, – работа, работа, а личной жизнью занимаешься урывками.

– Ну уж, и урывками, – с иронией сказала Марина. – Ты всю ночь мне спать не давал. Кобелино!

– Хм-м, я думал, это ты мне спать не давала, – хмыкнул Артём.

Он пытался поддерживать разговор в шутливом ключе, но в памяти вновь и вновь всплывали обрывки кошмарного сна, и он никак не мог от них отделаться.

Марина посмотрела вслед его удаляющейся в душ крепкой, хорошо сложенной фигуре и, тихонько вздохнув, тоже встала с кровати. Накинув халат, она прошла на кухню. Минут через пять на плите уже весело шипела яичница, а в кофеварке закипала вода. Девушка резала хлеб, чтобы приготовить тосты, когда в комнате зазвонил телефон. Она машинально пошла к аппарату, но остановилась на полпути, вдруг вспомнив, что могут звонить и из редакции. Об их романе все давно знали, но давать повод для новых сплетен ей не хотелось.

– Артём, тебя к телефону! – крикнула она, стараясь перекричать шум воды.

Не прошло и двадцати секунд, как тот выскочил из ванной, и, оставляя на линолеуме мокрые следы, схватил трубку:

– Алло, Калашников у аппарата!

Марина прикрыла дверь и вернулась на кухню. Вскоре завтрак был готов, и она заботливо накрыла на стол. Артём появился минут через пять, уже в брюках. Он аккуратно расчёсывал свои ещё влажные волосы.

– Кто звонил? – с улыбкой спросила девушка.

– Мой осведомитель из ментовки. Очередное убийство на почве ревности. – Артём с наслаждением втянул воздух. – Ах, какой запах, быка сейчас бы съел… Парнишка зарезал свою девчонку, подловив её с соперником. Всё просто до банальности, аж тошно становится.

– Как ты можешь так говорить! – возмутилась Марина. – Это же ужасно!

– Ужасно, конечно, – согласился Артём, садясь за стол. – Но что поделаешь, наш мир давно сошёл с ума. Люди истребляют друг друга, как мух, и делают это с превеликим удовольствием. Если так будет продолжаться и дальше, то очень скоро мы вымрем как вид.

– Ну ты и циник, Артём! – возмутилась Марина. – Похоже, работа в криминальной хронике сделала тебя толстокожим. Ты уже перестал сопереживать, потому и заметки твои похожи на биржевые сводки. Убито столько-то, изнасиловано столько, ограблено столько… А ведь всё это живые люди, со своими бедами, проблемами, горем. Почему бы ни писать об этом?

– А кому нужно такое копание в человеческих душах? Люди в собственной разобраться не хотят, а ты думаешь, что будут читать о чужой? – возразил Артём, придвигая к себе тарелку с дымящейся яичницей. – Им ведь побольше крови подавай, чтобы нервы пощекотать, повозмущаться праведным гневом о бессилии власти. А на то, что делается у соседа или на улице, по большому счёту – начхать. Каждый из своей ракушки поглядывает да трясётся: лишь бы не меня, родимого, лишь бы не со мной. Знаешь, Маришка, какой самый сильный инстинкт человека?

– Судя по тебе – половой, – с усмешкой ответила она.

– А вот и нет, дорогая. Самый сильный инстинкт – инстинкт жизни. За собственную шкуру человек трясется всю жизнь, потому что нет для него ничего более ценного, чем собственное "Я". А со смертью исчезает и тело, и его душа. Это ведь мы только для собственного утешения придумали религии и сказки про Рай и Ад, про загробную жизнь и прочее, прочее, прочее… На самом деле со смертью человека кончается всё. Финита ля комедия! Остаются разве что воспоминания близких, да и те не вечны.

– Спорный тезис.

– Ты о чём? О воспоминаниях?

– Нет, о том, что ты сказал перед этим.

– А-а-а… – с улыбкой протянул Артём и хотел было развить тему, но, взглянув на часы, заторопился. – Извини, Маришка, поговорим как-нибудь в другой раз.

– Поедешь на место преступления? – спросила она.

– Да. Это же мой хлебушко с маслицем. Ключи на тумбочке, не забудь. Ну, я побежал.

– Беги, беги, – ответила она вслед исчезнувшему за дверью Артёму, но уже не иронично, а с легкой грустью.

Их роман длился больше года, и они с самого начала установили статус-кво, оставляющий каждому полную свободу. Встречи происходили попеременно то на его, то на её территории, где они со всей страстью предавались сексу, не требуя друг от друга никаких обязательств. Это устраивало обоих. Ни он, ни она никогда не заводили разговора о возможном браке, считая его чисто формальным актом. А чувства испытывали друг к другу самые тёплые и нежные. В глубине души Марина надеялась, что Артём захочет ребенка…

Вздохнув, она с усмешкой сказала себе:

– Дура ты, Маринка. Корчишь из себя эмансипе, а всё равно ведь баба. Двадцать пять уже, пора бы и о детях подумать…

Она вошла в ванную и, сбросив халат, встала под душ. Ей некуда было торопиться. Свою статью в субботнее приложение Марина сдала ещё вчера, а сегодня в редакции работы для неё почти не было. Либеральность шефа позволяла работать в свободном режиме. Можно было бы и вовсе не ходить сегодня на работу, но вчера её заинтриговал разговор с одним из давних информаторов, пообещавшим вывести на сенсационный материал. Как раз сегодня после обеда он должен ей звонить в редакцию, а, значит, придётся ехать.

Капитан Лужнецкий опечатывал дверь квартиры № 5, когда на площадку поднялся Василенко вместе с высоким, крепким брюнетом в лёгком летнем костюме табачного цвета и в зеленой майке. На груди у него висела фотокамера, а карман пиджака оттопыривался от диктофона. "Чёрт, только его мне не хватало!" – подумал капитан, и, скорчив кислую гримасу, едко сказал:

– О, какие люди! Сам господин Калашников пожаловал. Чем обязаны такой честью? Неужто у акулы пера нет добычи пожирнее, чем рядовая "бытовуха"?

– Мое почтение, капитан! – добродушно приветствовал его Калашников, сверкнув ослепительной улыбкой. – За что же вы так взъелись на прессу? Кажется, на любимую мозоль я вам не наступал, а вы на меня волком смотрите. Давайте жить дружно, ребята. Может, и я вам пригожусь.

– Роман, почему этот щелкопёр здесь? – хмуро спросил Лужнецкий, пропустив мимо ушей миролюбивое заявление журналиста.

– Я его не пускал, Станислав Андреевич, но вы же знаете, что он куда угодно без мыло пролезет, – ответил опер, виновато разведя руками. – Только на секундочку отвлёкся, а он – шмыг…

– Шмыг? Хм-м, теперь от него не отделаешься, Рома, – обречённо сказал Лужнецкий, все ещё игнорируя Калашникова, словно его и не было. – У этого нахала хватка бульдожья. Будет висеть на нас, и путаться под ногами.

– Ну, это вы зря, Станислав Андреевич, – с налётом обиды сказал Калашников. – Висеть, конечно, буду, такая уж у меня работа, но не балластом. И, вообще, вы недооцениваете возможности прессы…

– Ладно, хватит, – сухо оборвал его Лужнецкий. – Знаю, что вы не отстанете, поэтому давайте сразу договоримся по-хорошему.

– Вот это другой разговор, – обрадовался Калашников и широко улыбнулся. – Я знал, что мы найдём общий язык.

– Возможно, если вы обязуетесь строго придерживаться определенных рамок. Если в вашей газете появится хоть полслова лишнего – пеняйте на себя. Я позабочусь, чтобы вы впредь были в Управлении персоной нон грата. Договорились? – капитан жестко взглянул в глаза журналисту.