А в конце лета кончилась моя спокойная жизнь. Даже несмотря на появление сестры, всё-таки мне жилось счастливо. До того времени, пока меня не отдали в детский сад, который находился прямо под окнами нашего дома. Поначалу я не заподозрила ничего плохого. Мне было обещано, что там будет много игрушек и других мальчиков и девочек, с которыми я смогу играть. Я не очень понимала, зачем мне для игр нужен кто-то кроме сестры, но в первый день отправилась в сад довольно спокойно. И когда мама собралась уходить, оставив меня воспитательнице, скандалов и истерик не стала закатывать.

Воспитательница, Надежда Викторовна, показалась мне большущей и строгой тёткой в белом халате. Как показала дальнейшая жизнь, первое впечатление о людях у меня оказывалось верным на сто процентов. Вот с такого сопливого возраста.

Надежда Викторовна взяла меня, притихшую и слегка настороженную, за руку и повела в группу. Пока я ошалело оглядывалась вокруг и пыталась сориентироваться в толпе чужих детей, наступило время завтрака. Меня вместе со всеми усадили за стол, сунули в руку ложку. От волнения я совершенно не заметила, что именно было на тарелке, зато сделала вывод, пока наблюдала за другими. Те дети, которые закончили завтрак, вставали со своих стульчиков, подходили к воспитательнице и говорили «спасибо». Меня это действие весьма напрягло.

Одно дело, говорить «спасибо» дома маме (или бабушке) и совсем другое – решиться открыть рот перед всей группой и что-то сказать этой большой тётке, в белом, как у врача, халате.

Доев завтрак, я постаралась было потихоньку улизнуть в сторону играющих на ковре детей, но не тут-то было! Как оказалось, воспитательница зорко наблюдала за мной и решила с первого же дня научить меня вежливым словам.

Она поймала меня за руку, притянула к себе и потребовала, чтобы я громко сказала ей «спасибо», так, чтобы вся группа слышала. Я чуть не умерла от ужаса. На её слова в ожидании моего ответа обернулись все дети и с любопытством уставились на меня. Казалось бы, ничего страшного не произошло, меня никто не ударил и даже не накричал, но стеснение от окружавших меня чужих людей окончательно заставило меня онеметь и от страха, и где-то и от упрямства. Я сильно стиснула зубы и помотала в разные стороны головой.

Надежда Викторовна слегка растерялась от такого открытого бунта на глазах у всей группы, но тут же решила поставить меня на место, раз и навсегда, дабы не дать поколебаться своему авторитету. Подхватила меня на руки, затем одной рукой зажала мою голову, не давая мне вывернуться, второй рукой достала из кармана халата связку ключей и громко заявила:

– Нет, мы научим тебя говорить вежливые слова! Видишь эти ключи? Сейчас я ими открою твой упрямый рот!

Больше всего меня напугало слово «мы». Кто это «мы»? Сейчас ещё кто-то придёт на помощь этой мучительнице?! От страха я заревела, но рот упрямо не раскрывала, стараясь увернуться от холодных железяк возле лица. Не могу сказать точно, сколько длилась эта экзекуция с выбиванием волшебного слова и чем именно она для меня закончилась – не запомнила. Наверное, что-то я всё-таки промычала, потому что вскоре была освобождена от захвата и дальнейшего наказания не последовало.

И очевидно, из-за пережитого стресса в этот день мне больше не запомнилось больше ничего кроме того, что тянулся он для меня мучительно долго и казалось, мама никогда уже за мной не придёт. Но всё на свете кончается, наступил вечер, и мама, конечно же, пришла за мной. Про ключи и волшебные слова я ей ничего не стала рассказывать, потому что из слов Надежды Викторовны, произнесенных в течение дня в мой адрес, я уже вполне была уверена, что всё так и должно было быть. Что взрослые сильные и всегда лучше знают, как должны поступать дети. Ну, а если воспитательница права, то какой же смысл жаловаться маме на что-либо?

Справедливости ради, стоит сказать, что Надежда Викторовна хоть и на самом деле оказалась строгой и требовательной, но не злой (незлая и добрая – разные вещи) и почти справедливой к детям, за одним исключением.

Но и это исключение вполне можно понять: воспитатели тоже люди, и как у обычных людей, кто-то из детей у них может вызывать гораздо большую симпатию, чем вся группа, вместе взятая. Может, это и непедагогично, но человеческие чувства ещё никто не отменял. К тому же, выказывая симпатию к одной девочке, Надежда Викторовна отнюдь не гнобила других детей. Просто была ко всем остальным чуть строже, чем к Маше Кузнецовой.

Да и трудно было оставаться равнодушным к такой хорошенькой мордашке, как у Машеньки. Темные кудрявые волосы до плеч, чёрные глаза и, самое главное, Машенька почти всегда и всем улыбалась. Улыбалась так, как улыбается счастливый и всеми любимый ребёнок, который ещё не знает, что не всё в жизни солнечно и радостно. Ну и, конечно, дефицитные подарки для воспитательниц от Манечкиных родителей тоже подкрепляли тёплые чувства к воспитаннице.

Вечер после первого детсадовского дня прошёл спокойно. Мама расспрашивала меня, чем нас кормили, с кем я подружилась и спала ли я днём во время тихого часа. Я совершенно спокойно что-то ей рассказала, ничем не выдав своих страхов по поводу утреннего происшествия, поиграла с сестрой, которая после детсадовской группы показалась мне безопасной, а значит, очень хорошей. Вот когда я оценила её присутствие в своей жизни! Не зря говорят, что всё познаётся в сравнении. Если бы при ней меня кто-то обидел, Олеська не стала бы на это молча смотреть, как дети в детском саду!

Такие уверенные выводы я, видимо, сделала на том основании, что уже на тот момент мы почти всегда заступались друг за друга перед родителями, выгораживая одна другую. Хотя была в этом заступничестве и своеобразная корысть: если одну из нас накажут и поставят в угол, то второй-то будет не с кем играть и придётся скучать в одиночестве!

По моим спокойным ответам мама не заподозрила никакого подвоха, и тем сильнее было её удивление, когда на следующее утро я наотрез отказалась идти в садик. Очень мне не хотелось снова оказаться во власти Надежды Викторовны! Но мама-то тоже взрослая! А взрослых приходится слушаться, даже если тебе этого очень не хочется. Я ныла, упиралась и гундела всю короткую дорогу до сада.

Когда мама насильно втолкнула меня в группу, я немного примирилась с горькой судьбой: воспитательница с утра была другая – Елизавета Геннадьевна. График у них был посменный, одна до обеда, другая с обеда до вечера. Елизавета Геннадьевна вчера была в вечерней смене, значит, сегодня она с утра. Она была гораздо мягче и спокойнее Надежды Викторовны, с вежливыми словами после полдника и ужина ко мне вчера не приставала, и при виде её я слегка успокоилась, отцепилась от мамы и пошла в группу.

В первые же детсадовские дни я обзавелась двумя заклятыми подружками, с которыми продружила до самого окончания подготовительной группы. Заклятыми же они для меня были потому, что каждая из них хотела дружить со мной, но категорически не желала дружить и общаться с другой. Что интересно, потом и в жизни я постоянно оказывалась в таких трио посередине. И до сих пор мне непонятна эта вражда: почему нельзя было дружить и общаться втроём?..

Девочек звали Аля Рафалова (коротко стриженые чёрные волосы, узкие чёрные глаза, сердито поджатые губы) и Лиза Миронова (круглое лицо, мягкие каштановые волосы и тихий голос). Первой ко мне подошла Лиза, поделилась в песочнице формочками и ведёрком и мы начали ковырять песок вместе. Рафаловой это почему-то не понравилось. Она подошла нахмуренная, оттолкнула Лизу и прошепелявила:

– Не играй с ней, давай я с тобой буду играть.

От такого напора я растерялась, а Лиза заревела, но отступать и не подумала. Через минуту девчонки уже дрались, а я таращилась на них, не понимая, почему нельзя играть втроём. Песка, что ли, мало?

Как поступить в такой ситуации, я так и не смогла сообразить, но меня выручила Елизавета Геннадьевна. Она, конечно же, сразу заметила драку, развела девчонок в разные стороны и обеих наказала, не желая разбираться, кто виноват и кто первый начал. Посадила в беседке по разные стороны от себя до конца прогулки. Девчонки молча дулись друг на друга, а в конце прогулки, когда все отправились в группу, обе демонстративно приклеились ко мне.