На ночь родители всегда оставляли включённым ночник, который я ненавидела. Плафон был сделан из стеклянной крошки, и если провести пальцем снизу вверх, стеклянная крошка издавала отвратительный царапающий звук, от которого меня просто передёргивало. Поэтому ночник я старалась не трогать и из-за личной неприязни, которую я к нему питала, не доверяла ему и в борьбе с моими ужастиками.

А сон мне снился, как правило, один и тот же. Медленно засыпая, я теряла грань между сном и явью, и мне часто казалось, что я не сплю всю ночь. Мама, папа и сестра крепко спят, горит ненавистный ненадёжный ночник. При этом во сне я каким-то образом начинала видеть коридор сквозь комнатную дверь. И рано или поздно наступал момент, когда раздавались клацающие когтями шаги на лестнице, входная дверь (напротив нашей комнаты!) с шумом распахивалась и в коридор вбегал огромный серый волк. С высунутым языком, с которого капала противная слюна, указывающая на то, что волк очень голоден, и с оскаленными клыками.

Я в ужасе замирала на своей кровати, не смея даже пикнуть от страха и даже не думая о том, чтобы позвать на помощь маму или папу. Волк забегал прямо к нам в комнату и никогда к другим соседям. Подбегал ко мне, обнюхивал мокрым носом и ложился на полу рядом с моей кроватью. Больше ничего плохого он мне не делал, но от ужаса я не смела пошевелиться до рассвета.

И только когда за окнами начинало светлеть, а противный ночник тускнел в утреннем свете, страх постепенно отступал и, как мне казалось, я только тогда засыпала.

Страх перед волком, приходящим по ночам, мне настолько врезался в память, что своему сыну я никогда не пела эту колыбельную. Мне совсем не хотелось, чтобы кому-то ещё в жизни довелось испытать подобный ужас.

Говорят, страхи по ночам мучают только тех детей, у кого очень развито воображение. Может, это кому-то послужит утешением, но меня в детстве вряд ли бы успокоило. И даже после переезда мои ночные кошмары с волком благополучно сменились на другие.

Но сон про волка, наверное, возник всё-таки позже, чем в моей жизни появилась сестра.

В конце февраля 1978 года с рождением сестры я впервые в жизни узнала что такое ненависть. Мне казалось, что про меня все забыли, я никому не нужна, а все теперь будут любить только её. Шуметь и прыгать нельзя (маленьким надо много спать!), по ночам, наоборот, она сама орёт и никому не даёт спать, мама со мной больше не играет – некогда.

Рассказать о своих чувствах я ещё не умела – всё-таки, в год и восемь, даже умея разговаривать, трудно вербально выразить своё негодование. И я не придумала ничего лучше, как хорошенько побить сестру. Я старалась улучить момент, когда мама отворачивалась от неё, на цыпочках подкрадывалась к сестре и начинала шлёпать по свёртку в пелёнках ладошкой. Но находясь в одной комнате с нами, мама, конечно же, ловила меня на месте преступления и пресекала избиение младенца, отгоняла меня в сторону.

Я обижалась ещё сильнее. Ну зачем она нам нужна? Никакой пользы: поиграть с ней нельзя и даже стукнуть не разрешают лишний раз! Когда мама немного остывала, я начинала подлизываться. Убедившись, что она меня простила, не сердится больше, я подходила, ласково брала маму за руки, просительно заглядывала в глаза и начинала уговаривать:

– Мам, давай её выбросим в окно!

Мама от подобного предложения приходила в ужас и не решалась выйти из комнаты хоть на секунду.

Однако скоро моя ненависть сошла на нет. В конце лета сестре исполнилось полгода, она сидела, пыталась ползать и с ней уже можно было играть хотя бы погремушками и пищалками. А значит, это уже вполне пригодный для жизни человек. Правда, суровый и неулыбчивый, но меня сей факт беспокоил мало.

Всю меру ответственности как старшей сестры я начала понимать где-то через год, тоже летом, когда мне уже исполнилось три года. Мама собиралась выносить мусор.

В советские времена мусор уже как-то пытались сортировать. Во дворах стояли баки с крышками для пищевых отходов, их можно было выкидывать в любое время, как сейчас в контейнеры. А для всего остального мусора – банки, коробки, тряпки и так далее – два раза в неделю, во вторник и в четверг, в пять часов вечера приезжала машина (мусорка в просторечии) с крутящимся в кузове барабаном. И все жители безмусоропроводных домов дружно караулили её у подъезда в назначенное время. Опоздаешь – машина ждать никого не будет. Поэтому многие жильцы старались выйти заранее, чтобы уж точно не пропустить машину.

      Мама отдала мне строгий наказ приглядывать за сестрой, пока она будет выносить мусор и вышла с ведром во двор. Я очень обрадовалась такому взрослому поручению. Ну, а если я взрослая, то и вести себя надо соответственно. А все взрослые что делают сейчас? Правильно, выносят мусор.

Не долго думая, я схватила первое попавшееся на глаза платье, шерстяное, в красную и жёлтую клеточку, и мигом натянула на себя. Ну и что, что на левую сторону – некогда, некогда мне! Ведь мусорка сейчас уедет! В коридоре подцепила сандалики, перепутав правую и левую, и кинулась вниз по ступенькам с четвёртого этажа.

Выйдя из подъезда, я слегка растерялась. Народу вокруг машины сновало много, и мамы среди них не было видно. Я нерешительно топталась у входной двери подъезда и боялась сделать в сторону больше двух шагов. А вдруг потеряюсь? Да и мусорка так громко гудит…

На моё счастье, мама с пустым ведром уже возвращалась к подъезду. При виде неё я забыла о своих страхах и радостно заулыбалась, шагнула ей навстречу. Однако мама и не думала отвечать мне улыбкой. Наоборот, грозно нахмурилась и строго спросила:

– Ты что тут делаешь?!

Но я была всё-таки счастлива от того, что я такая взрослая и самостоятельная и с гордой улыбкой ответила:

– Мусор выношу!

– Ну-ка, марш домой! – скомандовала мама. И быстро пошла по лестнице впереди меня. – Платье на левую сторону нацепила, сандалии перепутала! Позорище на весь двор!

Стало стыдно за свою неаккуратность. А мне ведь казалось, что я такая красавица в этом платье!

– Олесю одну оставила! – продолжала бушевать мама. – Как ты могла, она ведь ещё маленькая! Совести у тебя нет!

Совести на тот момент у меня действительно не было и сестру маленькой я не считала. Мы давно уже были подружками, и в моих глазах моё старшинство ничего не значило.

Но, видимо, именно в тот вечер в моей голове начало что-то откладываться. Мама ругалась долго, и к концу её сердитого монолога я кое-как усвоила: неважно, чувствую я себя старшей или нет, это – факт, изменить я его не в силах. А значит, ДОЛЖНА отвечать за младшую сестру, хочется мне того или нет, иначе мне попадёт первой. И за себя, и за неё.

Часто подобный факт вызывает у старших к младшим чувство отторжения и неприязни. Но со мной такого не случилось, и играли мы до определенного возраста дружно.

К тому же, в отличие от меня, сестра плохо выговаривала большинство слов, и я служила для взрослых переводчиком с её языка на скучный язык взрослых. Кое-что они понимали, например, что Кака – это Наташа, то есть, я. Но понять такие фразы, как «дай пикуку» – дай попить и «выкутите поныко» – выключите солнышко, без моей помощи ни мама, ни папа с первого раза не могли.

***

Мама у нас очень красивая. Карие глаза, тёмно-каштановые кудри до плеч, нос с небольшой горбинкой (в детстве сломала на ледяной горке), нежный цвет лица, высокая. С папу ростом. Немка. Из тех, чьи предки, на свою беду, переехали в Россию при Екатерине Великой.

Вообще, немного странно. Немцы обычно светлые или рыжие, сероглазые. Мои бабушка и дедушка с маминой стороны рыжеватые блондины. А прабабушка (мамина бабушка по папиной линии) жгучая брюнетка. Вопрос! И мама тёмная. А её родного брата, моего дядю Ваню, с детства дразнили цыганом, до того он был чёрный.

У бабушки (маминой мамы) семеро детей. Тётя Нина, мама, дядя Ваня, тётя Аня – все чёрные. Тётя Маруся, дядя Витя и дядя Саша – светлые. Кто где когда нагрешил? Если прабабушка была брюнеткой. А вроде как все немцы.