— Ивановна меня привезла. Я давно к тебе собиралась, — крикнула она с веселым оживлением на худом, морщинистом лице. — Все некогда. Ты, поди, меня не ждала?

Анна Семеновна ответила ей короткой рассеянной улыбкой. Думала: что же делать с гостями? Откладывать примерку не хотелось.

— Да вы о нас не беспокойтесь, — сказала старуха, узнав, что ее затрудняет. — Я к Кланьке пойду. А Семеновна пусть со мной прогуляется. Отдохнем, я ее и приведу.

И старуха добрым, жалеющим взглядом окинула Анфису. Когда Анфисе растолковали, куда надо пойти сейчас, она с радостной готовностью закивала головой.

— Ладно, ладно! Я на дома погляжу. Котомки только возьми.

Отнеся вещи в квартиру и проводив гостей до угла, Анна Семеновна поспешила в мастерскую.

Против ожидания, там задержалась долго и ушла недовольная. Как ни упрашивала заведующего сшить пальто к празднику, — отказал: много заказов. Думала с закройщиком наедине сговориться, но упустила момент. Его вызвали куда-то, напрасно прождала чуть ли не час. Уж подходя к дому, вдруг вспомнила об Анфисе.

В кухне лежали баул и мешок из синей домотканой холстины; Анна Семеновна пощупала мешок: чем набит? Что-то большое и мягкое. Понюхала — будто мясом сырым отдает. Вымыв руки, стала готовить обед. Очищая картошку, озабоченно соображала: где будет спать Анфиса? Устроить ее в той комнате, где спят Гера и она, неудобно. Анфиса, наверное, и сейчас бормочет во сне. Если в кухне (лучше всего бы) — обидится, пожалуй…

Приезд сестры почему-то больше беспокоил, чем радовал, хотя не видались они почти десять лет. В последний раз Анна Семеновна была в Липовке в сорок четвертом году, когда училась на третьем курсе педагогического института. Ехала к Анфисе как к родной матери. С годами связь с Липовкой ослабела. По окончании института побывать в деревне не пришлось: устраивалась на работу. А потом и вовсе оторвалась от дому. Не до того было: замужество, ребенок, хлопоты по квартире. С Анфисой переписывалась редко. Писать, по существу, было не о чем. В школе проработала недолго — три года. И сейчас, когда ребенок начал ходить в сад, жизнь текла в узком домашнем русле. Квартира да рынок. Изредка, если у мужа выдастся свободный вечер, — театр или кино. Но чаще всего она сидит дома. И дни похожи один на другой.

Анфиса мало писала о себе, больше о том, кто из знакомых девчат вышел замуж, у кого родился ребенок, кто умер. Из ее коротких листочков, покрытых крупными карандашными буквами, трудно было даже узнать, что она делает. Прежде была на разных работах: «куда пошлют».

Приезд сестры нарушал привычный распорядок жизни, а ее дорожная котомка и баул, забрызганные грязью, уже одним своим видом вызывали неясное беспокойство.

Часы показывали шесть. Анна Семеновна сходила за сыном и на улице долго вглядывалась в прохожих — не идет ли сестра?

Вскоре пришел муж. Развернув газету, задал свой всегдашний вопрос:

— Ну, что нового?

— Анфиса приехала.

— Анфиса? Где же она?

— Старуха одна увела ее к себе.

— Старуха?

Он ничего не понимал. Когда она рассказала ему все обстоятельства встречи, спросил:

— Ты, кажется, не рада?

— Рада, как не рада. Сестра родная. А все-таки что-то беспокоит, чем-то недовольна. Вот не знаю, куда ее уложить спать.

— Проблема, — муж засмеялся. — Я могу перейти на диван, а она там. — Он показал на свою комнату.

— Нет-нет. Пусть спит на диване.

Анфиса явилась уже в сумерки в сопровождении Ивановны. Обе они степенно осмотрелись по сторонам и подставленные им стулья отодвинули подальше от ковровых дорожек.

— Вы уж не обижайтесь, что поздно, — сказала старуха. — Племянница задержала. Как раз у нее пельмени капустные были. Поели да чаю попили, вот время-то и пролетело. Семеновна шибко рвалась к вам, я побоялась одну ее отпустить. Глухая, а тут машины, все может случиться.

Анфиса с напряженным вниманием следила за движением ее губ.

— На машине ехали сюда, потом на пароходе, — громко, с нотой вызова в голосе, сообщила она. — Машина повезла, только сгуркала. Я сказала себе — не буду бояться, и поехала. Бояться, так с места не сдвинешься.

Все засмеялись, не столько над ее словами, сколько над тем, с каким решительным лицом и размахом руки произнесла она эти слова. Анфиса тоже засмеялась и заговорила еще громче.

— Меня отговаривали бабы: «Издержишься за дорогу». Я говорю: «Деньги все одно летят. Сейчас не съезжу — никогда не съезжу. Хоть сестру увижу, узнаю, как она живет». На шубу берегла деньги. А что шуба? Старая с плеч еще не сваливается, пробегаю эту зиму.

Анна Семеновна поспешила переменить тему разговора. Сказала сыну, с любопытством посматривающему на гостей:

— Гера, подай ручку тетям.

Гера не торопился отойти от матери. Стоял, не спуская с них черных внимательных глаз.

— Не хочет, — заметила старуха.

— Гера! — сказала Анна Семеновна уже строго. — Подойди и поздоровайся!

Мальчик нехотя сдвинулся с места. Анфиса, вложив нежную ручонку в свою широкую грубую ладонь, притянула его к себе.

— Смугляк. В отца, видно. Наша порода белая телом.

Посидев немного, старуха заторопилась домой. Наклонившись к Анфисе, крикнула ей на ухо:

— Приходи к нам. Найдешь дорогу-то?

Анфиса рассмеялась:

— Не найти мне.

— Я приду за тобой, — крикнула старуха и ушла.

Из кабинета вышел муж. Поздоровался с Анфисой и, присев около нее, с уважительным вниманием стал расспрашивать о колхозной жизни. Анфиса отвечала не стесняясь, хотя она впервые видела этого широкоплечего, начавшего рано толстеть, человека с большими черными очень ясными и добрыми глазами.

— Укрупнение у вас было, конечно? — спрашивал он.

— Было, как не было. С «Первомаем» соединились.

— А председатель хороший?

— Дело свое ведет.

Виктор Михайлович повторил последние слова и, лукаво блеснув глазами в сторону жены, сказал:

— Отвык разговаривать с народом… Нехорошо…

Как ни охотно отвечала Анфиса на вопросы хозяину, все-таки заметно было, что они тяготили ее. Хотелось ей поговорить с сестрой о своем, душевном. И как только Виктор Михайлович, закурив, сделал паузу в расспросах, она прошла в кухню и там, порывшись в бауле, вытащила парусиновый, перемятый в дороге, костюм.

— Мне Настька Устиниха шила, — радостно выкрикнула она, раскинув его перед сестрой. — Пять рублей взяла. Теперь франтить буду. Настька-то замуж вышла за Антонку Иванова из «Первомая». Право, право! Ничего парень. С армии пришел. А Раиска Морозова еще не вышла замуж. Ходит с Алешкой Прохоровым. Скоро, знать-то, просватанье будет. Нынче уж две свадьбы сыграли у нас.

Анфиса говорила с каким-то особенным нажимом на каждой фразе. Прокричит с силой два-три слова, помолчит немного, словно собираясь с духом, и опять выпалит.

— Тебя поминают наши. Говорят: «Вот Нюрки нет, попасла бы она овечек». Шибко тобой довольны. Ждут, когда ты приедешь. Забыла, поди, как овечек пасла?

Анна Семеновна улыбнулась глазами. Все, что рассказывала сестра, было ей забавно, но мило, и временами чудилось, что это не Анфиса перед ней, а мать. Так схожи они были по голосу, по манере держаться, по отдельным чертам лица. Сходство то пропадало, то возникало, и она, не отрываясь, следила за Анфисой, стараясь еще и еще раз уловить и навсегда запомнить знакомые дорогие черточки.

— Мы союзно жили, — рассказывала Анфиса, обращаясь к Виктору Михайловичу. — Выше мамы никого не было. Уж что прикажет, то и делали. Бывало, мама уйдет на покос, скажет: «Девки, вот так три раза окружните в печке, рука терпит, и ставьте хлеб». Я все так теперь и делаю, как мама велела.

Гера бочком обошел Анфису и, припав к матери, спросил:

— Мама, а почему тебя тетя зовет Нюркой? Тебя разве Нюркой зовут?

— Гера, — внушительно проговорил отец, — иди на свое место! Сколько раз я тебе повторял: в разговоры старших не вмешивайся. Маму твою зовут Анна Семеновна, а Нюрка — это другая тетя, она жила когда-то в деревне, а потом все на свете забыла, даже как хлеб сеют.