– Вы что это творите? – не выдержала я. – Кто подбирать будет? Сейчас милицию позову…

Мальчишки бросили бутылки на газон и прекратили разбой. Но больше всего удивила меня собака. Я не любительница «целовать» псов, но я их уважаю и побаиваюсь: собака – она и есть собака; это животное меня потрясло. На мой голос она опустила голову, поджала хвост, и всё её тело выражало чувство вины и стыда. Она прошла немного за мной, как бы прося прощение за происшествие, и на её морде было написано: «Глупый, что с ним делать?»

Прошло время. Весной я в отличном настроении проходила через тот же сквер и увидела жизнерадостного бежевого щенка. Он что-то вынюхивал у корней деревьев; хорошенький, ухоженный щенок, живой и подвижный, не мог оставить равнодушным ни одного прохожего. Я залюбовалась им и приостановилась, наблюдая. Как вдруг сзади кто-то мягко ткнул меня… Я обернулась и вздрогнула: здоровенная собака… но она смотрела на меня дружелюбно, как человек.

– А, знакомая…

Она подошла к своему малышу, посмотрела мне в глаза, и я прочла в них: «Тебе нравится мой сын?» Мы поняли друг друга. Чувство умиления и материнской гордости за своё чадо запечатлелось на её собачьей морде…

Я шла и думала: «Какие высокие материнские чувства бывают у животных. Они не способны бросить своё дитя на произвол судьбы, как это делают иногда человеческие матери.

Да и вообще, в собаках есть что-то фантастически таинственное… Они понимают нас и знают о нас больше, чем мы знаем друг о друге.

Мы всё боремся с природой. А надо бы с ней дружить и много о ней знать. Какие иногда приятные сюрпризы преподносит нам окружающий мир.

Пенсионерка-учительница Лариса Тихоновна Дейкун рассказала мне однажды удивительную историю. Эта маленькая женщина, с высоким лбом и умными голубыми глазами, человек добрейшего сердца, поэтесса, читала мне на память стихи Вероники Тушновой и Юлии Друниной.

– У вас – хороший поэтический вкус. Любите Юлию Друнину, – с благодарностью ответила я ей.

– А это созвучно моей душе. Я ведь тоже с полевым санитарным госпиталем всю войну прошла. Только не боевой санитаркой, а прачкой. Мне и шестнадцати лет не было, когда пошла на фронт. В санитарки не взяли, уж очень ростом мала.

– Так и стирала всю войну: корыто, утюг, иголка с ниткой – от темна до темна. Руки от соды и мыла разъело: стали распухшие и красные.

Кучи окровавленного, завшивленного белья, бинтов, солдатских гимнастёрок и штанов, с дырками от пуль и осколков. Сначала – в санпропускник, а потом – в корыто.

Однажды вернулся сержант из разведки, чуть живой, больной, весь во вшах. Мы его одежду – в санпропускник. А он слёзно: «Девочки, ради Бога, не повредите мой мохеровый свитер и шарф, подарок от дорогого человека, свитер меня под гимнастёркой от смерти спасал, согревал, без него не выжил бы».

Ну, что тут делать? Постирали мы мохер, а вши и гниды – в каждом переплёте нитки, да такие огромные, в жизни больше таких не видала. Утюгом прогладить – пропал мохер, а сержанта жалко. Таскать их, стягивать – года не хватит. Что делать? Горюем мы эдак, да тут старшина, начальник нашей хозчасти, пожилой сибиряк-охотник совет дал: «Поищите вы, девочки, муравейник и положите на него свитер, авось муравьи вычистят».

Полевые госпиталя всегда размещались в укрытиях: в лесу или в рощице. Походили мы немного по лесу, нашли муравейник и положили на него свитер. Часов через шесть пришли, смотрим: и вправду, с одной стороны – ни вшей ни гнид, с другой – кое-где – осталось. Перевернули – опять ушли. Через несколько часов вернулись, стряхнули соринки: свитер чистый, пушистый, гнид и вшей как будто никогда и не было.

Вот написала я эту маленькую историю и думаю: она о муравьях или о замечательном человеке? Всё-таки – о человеке. Много в биографии этой женщины было хорошего.

Умирал в госпитале от тяжёлых ран молодой художник и попросил юную прачку сохранить его альбом с рисунками, родные все погибли. Она пообещала. В конце войны вышла замуж за бойца, потерявшего в сражении руку. Обременённая семьёй, пятью детьми, работой в школе, она сберегла этот альбом, и когда в городе открылся музей, вручила его директору.

Каждая встреча с этой старой женщиной делала меня мудрее, и я по-новому с удивлением смотрела на мир вокруг.

Нет в мире прекраснее зимнего леса в тихую предновогоднюю ночь. Рогатый месяц усыпает окутанную снегом землю серебром и бриллиантами. Дивные тени, словно живые существа, без плоти, переплетают деревья и кустарники. И, кажется, будто сама чародейка зимы, снежная принцесса, Снегурочка, невидимкой гуляет по лесу.

То там, то тут мелькнёт среди мохнатых красавиц-елей, утопающий в снегу, её богатый наряд. Ударит шалунья варежкой, и полетит с ветки снежный ком, рассыпаясь хрустальной пылью. Прислонится Снегурочка к дереву, задумавшись, обломит сухую веточку, и падает вниз сучок, оставляя на снегу чудный знак.

Тихо в лесу. Только тишина не бывает безмолвной. Дремлют деревья, покрытые снегом, спят в своих норах зверушки. Тепло под снежным одеялом мельчайшим обитателям лесного царства.

Любо Снегурочке слушать дыхание зимнего леса! Понятен ей каждый шорох и звук.

Чу! Лыжи скользят! Люди! Влечёт молодые, жадные к жизни сердца, волшебная прелесть леса, манит пытливый ум их таинственность очарования ночи. Мелькают меж деревьев наклонённые вперёд фигуры людей, всё ближе и ближе звенят их голоса, рассекая морозную тишину ночи. Быстро идут они друг за другом, а впереди всех – прекрасный, как сказочный принц, юноша. Легко и быстро несёт он своё сильное гибкое тело. Горячее дыхание убелило его ресницы и брови, выбившуюся из-под шапки мягкую прядь чёрных волос. Замерла Снегурочка, и впервые сжалось её снежное сердце. Нет! Пусть увидят красоту её люди! Болью сердца, с тысячами вонзившихся в него хвойных игл, отозвалась надломленная Снегурочкой ветка.

Повернули на этот странный хруст люди головы и увидели Снегурочку.

– Посмотрите, вон на то заснеженное дерево, – крикнул один из них, – Какое чудо сделала природа!

– Снегурочка! Настоящая, живая Снегурочка! – воскликнул юноша, который шёл впереди, очарованный её красотой. И все столпились перед ней, поражённые этим прекрасным созданием зимы.

– Природа – самый искусный художник, – говорили они.

– Ребята! Посмотрите! Всё вокруг, как в сказке! А Снегурочка – живая волшебная фея зимнего леса, – вырвался из круга людей чистый девичий голос.

– Конечно, живая, если я не в силах оторвать свой взгляд от её чарующей красоты, – блеснул своей снежной улыбкой влюблённый юноша.

– Можно проверить! – сказал один человек, мало наделённый чувством прекрасного и фантазией, – дайте я ударю её палкой!

И все увидели, как под взглядом Снегурочки, его молодое лицо стало очень старым и злым. Не многие стремятся разрушить красоту. Людям стало не по себе, они укоризненно посмотрели на него, а он угрюмо и стыдливо опустил свой взор. И долго ещё люди любовались Снегурочкой, пока кто-то не сказал: «Если бы можно было прелесть леса вместе с ёлкой принести на Новогодний бал! Эти слова напомнили, что там, за лесом, в светящемся огнями городе, очень многие их товарищи ждут новогодний подарок – лесную стройную ёлочку.

И снова люди приготовились в путь; только красавец-юноша, как зачарованный, стоял перед Снегурочкой.

– Ну, что же, ты! Мы ждём тебя.

– Прощай, Снегурочка! – шепнул юноша, дотронувшись её руки, и горячие его пальцы ощутили пожатие, лёгкое и прохладное, приятное, как дуновение весны. По губам Снегурочки пробежала улыбка, едва заметной тенью дрогнули тяжёлые, пушистые ресницы, и глаза её, глубокие и тёмные, как ночь, печально заглянули в душу юноши. Трепетным чувством отозвалось его молодое сердце, но не может сильный духом рыцарь оставить своих друзей.