В ней чувствовалась порода. Она не походила ни внешностью, ни характером на моих землячек и сверстниц, угрюмых и несколько грубоватых, в натуре которых формировались эти черты от бесконечных нашествий и разорений с Запада. Жизнерадостность и доброта исходили от всей её чистенькой и опрятной фигуры. Никто не учил её шить, но она сама себе кроила и шила изящныя платья, отделывая их то бусинками, то складочками, то строчкой, с таким чувством вкуса и меры, что этому могла бы позавидовать любая первоклассная портниха.
Таня преданно, больше двух лет, ждала своего жениха Виктора. В войну он потерял родителей и дядя-генерал, приехавший узнать о судьбе родных после пожарищ и боёв, забрал мальчика с собой. Виктор стал сыном полка, воевал, имел даже солдатские награды и какое-то звание. После войны он остался с дядей, служил при штабе. Таниной маме он приходился каким-то дальним родственником. Приехав на побывку, он увидел красивую девочку; и с первого взгляда, как говорят, «прикипел сердцем»; проводил её домой, и они подружились. Перед отъездом Виктор сделал ей предложение и попросил Таню ждать его возвращения, чтобы потом в её совершеннолетие, пожениться. Тане он очень понравился, и она обещала его ждать.
В течение двух лет он аккуратно посылал ей письма и посылки, с отрезами на платья, недорогими украшениями и европейскими сладостями. Два раза приезжал на побывку, и эти встречи ещё больше укрепили их чувства.
Таня с мамой жила в маленькой избушке. Даже по тем временам, среди только что отстроенных хат по принципу: «скорей бы крышу над головой», это строение с двумя крошечными окошками, одно выходило на улицу, другое – во двор, казалось очень убогим жилищем, даже без изгороди, как у других. Пройти через дверь можно, только наклонив голову. Но внутри это помещеньице потрясало сверкающей чистотой. В комнате помещалась печь и рядом-полутораспальная железная кровать, с чистейшим покрывалом и горкой подушек с белоснежными наволочками. Размереженные и накрахмаленные зановесочки на окошках сверкали хрустящей белизной. Столик у окна, на котором стояла швейная машинка, кухонный столик напротив печки с ведром воды, накрытым деревянным кругом, пол – всё выскоблено и вымыто до желтизны. И только старинный, окованный железом сундук, контрастировал в цвете с тщательно выбеленными стенами и потолком.
Один раз в неделю мы с Таней ходили в кино или на танцы в клуб бумажной фабрики, готовились к выходу тщательно. Таня меняла часто наряды, и я искренне восторгалась её удачной работой. Весь мой гардероб состоял из тёмно-синей шерстяной юбочки и белой кофточки, сшитых под пионерский галстук. И потому Таня открывала сундук и вытаскивала оттуда платья, одно за другим, заставляя меня примерять. Найдя то, что надо, она говорила: «Это тебе идёт. Какая ты красивая, пичуга-щебетушка!»
Её мама – полный контраст своей дочери, маленькая, угрюмая, казалась абсолютно бесцветным существом, не одобряла этих занятий, и хотя я никогда не слышала её голоса, но чувствовала, что она Таниных подруг терпеть не может.
Но Таня как бы не замечала маминых взглядов, весело улыбалась ей и делала своё дело: то у воротничка или у талии подстегнёт что-то иголочкой, то сделает ещё какую-то складочку. Ей доставляло удовольствие наряжать не только себя, но и своих подруг, которым она шила платья бесплатно, правда, крайне редко, потому что отрез, по тем временам, для девушки – настоящее богатство.
Я смотрела на Таню, то на её маму и думала: «Откуда у этой неприметной женщины взялась такая красавица-дочь? Кто её отец, спросить не решалась, и она никогда не говорила об отце.
То, что мы ходили на танцы, Таниной маме не нравилось, но, наверное, она понимала, как тяжело юному, весёлому существу вечерами сидеть дома за швейной машинкой, даже ожидая жениха, который жил где-то за границей. Друзья и родственники Виктора в танцевальном зале не оставляли без внимания красавицу-невесту, постоянно приглашая её танцевать, отсекая дорогу к ней всяким чужакам. Ждать оставалось ещё полгода до предполагаемой свадьбы, как вдруг в Танину жизнь ворвалось нечто невообразимое и закружило её в вихре необычных чувств и страданий.
Однажды весной в танцевальном зале появилось новое лицо, только что отслуживший Армию, красивый парень Анатолий. Высокий, подтянутый; лицо с правильными благородными чертами, глаза – голубые, волосы волнистые (дымчатого цвета), одет в элегантный чёрный костюм. О нём не скажешь, что он богатырь, но во всём его облике виделось что-то рыцарское, романтическое, что-то от артиста или художника.
Едва они увидели друг друга, как их будто током соединило вместе. Не успели друзья Виктора преградить Анатолию дорогу, а он и Таня уже кружились в вальсе. Как они танцевали! Как будто-то чувства распирали их и поднимали ввысь. Такие красивые и возвышенные, что пары останавливались и словно заворожённые, отходили к стенам, давая им свободу. После вальса Анатолий уже не отходил от Тани, не позволяя никому танцевать с ней. Только танец прекращался, они ждали с нетерпением следующего, чтобы снова прикоснуться друг к другу. Он провожал её домой, а расстроенные друзья Виктора шли за ними вслед. О чём после говорили с Анатолием неизвестно, но преградить путь к этой милой девушке им не удалось. Может быть, он рисковал жизнью, но всё равно постоянно провожал её домой, а вслед двигались опасные тени; в зале он танцевал только с ней.
По всему городку поползли слухи. Бедной девушке родственники хором и в одиночку читали морали, и мама запретила ходить на танцы, Таня боготворила свою маленькую сердитую маму и не хотела её огорчать, но чувства убить невозможно…. Анатолий, увидев меня, послал ей письмо, Так я стала почтальоном в их горячей переписке. Слух докатился до Германии. Виктор, не долго думая, уволился со службы, несмотря на то, что ему открывались перспективы для учёбы и карьеры.
Через месяц он вернулся на родину, засыпав Таню подарками. Она не радовалась ни его подаркам, ни его возвращению.
Я видела этого Виктора: парень не высокого роста, ниже среднего, но коренастый, крепкий, круглоголовый и, как говорят в народе, лобастый. Что-то угадывалось в нём сократовское… Но куда ему до Анатолия? Жених не отпускал Таню ни на минутку. Он приходил в школу, встречал её с работы, вечерами допоздна сидел в их избушке, водил Таню в кино и однажды пришёл с ней на танцы и сразу же пригласил танцевать. Анатолий тут же пригласил на танец меня и передал ей записку, сказав: «Я жду её на аллее». После танца, извинившись перед Виктором, я отозвала Таню из зала и отдала записку. Прочитав, Таня почти побежала, и я едва успевала за ней и остановилась в начале аллеи, в другом её конце. Освещённый луной, как тень, маячил Анатолий.
Как только они увидали друг друга, тут же понеслись навстречу. Они летели, как птицы, с поднятыми вперёд к верху руками. Ничего подобного в своей жизни я больше не видела. Это была какая-то потрясающая энергия… Они парили, протянув друг к другу руки, и в этом порыве обнялись и замерли в поцелуе… Но не надолго… Таня вдруг отстранилась, что-то сказала ему, и, повернувшись, каменным изваянием двинулась ко мне навстречу. Анатолий сразу поник, шатаясь, как пьяный, ушёл в темноту…
Я, потрясённая этой несправедливостью, не зная кем созданной, разрыдалась, как дитя, и сразу, не заходя в зал, ушла домой. Таня, молчаливая и бледная, пошла туда, где её ждал Виктор.
Через несколько дней под напором родных и мамы, мучимая раскаянием за своё предательство, Таня согласилась на брак с Виктором. Но я думаю, что здесь сыграла роль её доброта: не могла она причинить боль человеку, который столько страдал с малых лет и, если подумать, был всё же одинок.
Я не видела свадьбы, потому что уехала далеко и вернулась домой только через 3 года. От подруг узнала, что Таня поселилась с мужем после свадьбы в хорошем светлом доме, по тем временам, доставшемся Виктору в наследство от родителей. Живут они мирно, на берегу Ипути, почти у самой воды. Виктор работает на бумажной фабрике рабочим, заядлый рыбак. Таня по-прежнему работает в школе, у них – двое деток: мальчик и девочка; и ещё сказали, что последнее время Виктор стал выпивать.
