– Мама, иди домой! – командует Ксю, – Иначе я ей ничего не скажу.

Тётя Нина неохотно, давя смешки, идет в подъезд.

– Танцуй, короче. Он тебя любит, – выпаливает Ксюша и отбрасывает ветку, которой стучала в форточку.

Вместо того чтобы задавать романтические вопросы, столпившиеся в сумбуре сонной головы, я оглядываюсь на комнату – не вошел ли кто на стук.

– Тётя Нина в курсе? – в ужасе шепчу я сквозь вьюгу, как будто сказанное «любит» ничуть не удивляет меня.

– Без тёти Нины тут не обошлось, ты уж извини, – улыбается Ксю в свете соседних окон.

– Где это – «тут»?

– Я потом расскажу! – заторопилась она.

– Ты же знаешь меня! Ну какое тут может быть «потом»?! Ксюша!

– Были в гостях, в том самом дворе, куда ты боишься ходить, и даже больше, в том самом подъезде… и на том самом этаже. Слышно меня? Там живет Руслан, вернее, мамина знакомая и ее сын Руслан, старшак, который в ДК в рок-группе играет.

– Это которые истерика или скандал?И глаза перед концертом красят?

– Сама ты истерика. Их группа называется«Нервный срыв». Так вот, твой Женя к нему ходит душу изливать, представляешь? А у Руслановоймаман сегодня день рождения, они с гостями..,–Ксюша вспомнила о присутствии матери, – Выпивали. Тебе слышно меня? Этого Руслана там развезло, а рядом сидела мама… Она возьми и спроси, знаешь ли ты такого-то с квартиры напротив, тот ответил, знаю, конечно…

Из подъезда доносится хихиканье.

– Дождалась, тургеневская девушка?

– И тут выяснилось, – продолжает Ксюша, – что с тех пор, как Женя приехал, у него Руслан за старшего советчика… и без труда, ну ты ее знаешь, мама выведала, что Женя из бывшего двора помнит немногих, но нравится ему там одна. Какая-то Даша. Я не детектив, но ты у нас в школе пока что единственная Даша.

Я дослушала всё с бешено бьющимся сердцем.

– Врёшь!

– Мне спать хочется дико, стану я тут в два часа ночи накануне лабораторки по физике в собачьих сугробах стоять и врать.

– Я надеюсь, завтра утром не окажется, что вы с тётей Ниной разыграли меня? Мать и дочь – две против одной! Не стыдно?

– Завтра обсудим, – отвечает подруга уже из глубины подъезда.

Значит, Женино постоянство это не плод моих фантазий. Все-таки, если очень-очень захотеть, то самый симпатичный парень будет в тебя влюблен. Нужно просто сильно захотеть. А придавать значение взглядам в коридоре оказалось не так уж и глупо.

Значит, судьба любит меня, такую, с ногами в вязаных рейтузах и в сапогах на два размера больше. Чего еще желать? Может быть, на этом следует остановиться? После школы нас разбросает по свету – кто-то поедет в Магадан на автобусе, а кто-то – полетит в Москву восьмичасовым рейсом, и родители часто специально делают так, чтобы города не совпадали, будто это разделение исчерпает все соблазны самостоятельной жизни. Но если так, то почему бы не остаться друг для друга видениями? Говорят, такие видения преследуют парней всю жизнь. Удивительно, как быстро я привыкаю к новому состоянию взаимно влюбленной и даже немного пресыщаюсь этим состоянием. Как всегда, заочно.

Тем временем, у нас сменили расписание, и я надолго перестала видеться с Женей.

ГЛАВА 7. РИСОВАНИЕ

Зимние билеты дешевле, чем летние, и этой зимой из поселка уехало еще несколько семей.

Синегорье увязает в туманах, за окнами показываются неузнаваемые закутанные фигуры, несколько раз подряд отменяют школу.

В телевизоре перегорела какая-то хитрая лампочка, которую нужно специально заказывать из Москвы. Благодаря этому я несколько месяцев безудержно читаю всё, что попадается на глаза, включая отцовские журналы о рыбалке.

Я давно приноровилась ходить в пятьдесят градусов мороза перебежками и открыла для себя пользу постоянного шевеления пальцами ног. Все потому, что однажды в первом классе мы с мамой пропустили объявление по кабельному об отмене уроков, и уже через улицу от дома по дороге в школу пальцы в двойных рукавицах начало ломить, а потом онизанемели. Скуля от боли, я забежала в дом культуры на пути к школе, и тётки отогревали меня, растирали мои побелевшие руки и щеки, поили чаем с голубичным вареньем, рассказали, что в школу мы не будем ходить дней десять.

Главное не торопиться дышать, не выпускать слишком много дыхания вверх из-под шарфа, иначе индевеют и ломаются ресницы. Ну а что за девчонка без ресниц? И успевать отворачиваться от пара собственного дыхания, иначе иней на глазах застит взгляд, а если на улице не рассвело, то точно ничего не увидишь.

 Добежав до магазина через площадь, я в предбаннике снимаю по валенку, растираю каждую ступню, сую ногу в валенок, и опять выбегаю на мороз. Руки сложить в кулаки, явить из рукавов только культяпки в варежках. Так, через два магазина, я оказываюсь в художественной школе, куда всех берут почти бесплатно, и не бывает Щихуты. Художественная школа работает в любую погоду. Вася рисует вывески на магазины, афиши к кинои таежные пейзажи на заказ для тех, кто покидает эти края. Его называют просто Вася, потому что никто не удосужился узнать отчество художника, иполучается, что у этого сорокалетнего пьющего худощавого мужчины с черной бородой, узким лицом и старомодно отпущенной шапкой черных волос, как бы нет отчества и фамилии.

Я все время чего-то жду от Васи, думаю, что вот-вот сидеть на рисовании станет так же интересно, как крутиться у него под ногами в мастерской дома культуры, где мама раньше подрабатывала кассиром.

Правда, Вася меня не жаловал, и мозг его всегда был занят думами, а к настоящим масляным краскам он меня ни разу не подпустил.

По утрам в мастерской Вася чистил холсты в корыте, напоминающем кормушку для скота. Ближе к обеду он швырял шпатель в угол, обдавал холсты водой из шланга, потом из другого шланга лил на холсты побелку и выставлял их сушиться под окно, сконструированное под потолком в виде дольки мандарина. Всю эту скукотищу я терпела ради того момента, когда Вася возьмет кисть и начнет месить на палитре масляную кашу, тут же наделает рядом с кашей лужиц краски и подойдет к маленькому холсту.

Однажды он расщедрился на разговоры и намекнул, что такие лужицы должна буду смешивать и я, если однажды захочу рисовать по-настоящему. А потом показал, как разлить на бумагу воду, мазнуть по ней синей акварелью и получить небо не с детскими облаками-сочнями, как у меня, а с настоящими, небесными. Но щедроты на этом закончились, и Вася погрузился в свою неизбывную угрюмость.

Порисовав на маленьком холсте, он рано или поздно говорил: «Тьфу ты, черт», и переходил к большим. У больших холстов Вася макал в банку строительную кисть и со вздохом выводил слово «Дискотека» на одном и «Праздничный вечер» на другом. Дискотеку он увенчивал искрами, молниями, и лучами прожекторов. Затем, ругнувшись, переходил к «Праздничному вечеру» и сдабривал его пошлейшими цветочками, которые очень просила директриса ДК, носившая властную норковую шубу до пят.

Посидев недолго на заляпанном стуле, Вася возвращался к маленькому холсту.

Он забывал о моем присутствии. И я, осмелев, приближалась и смотрела, как он тесно кладёт странные грязные мазки, в которых начинали угадываться очертания Рыцаря и Бесстыдницы. Не раз он стирал их какой-то ядовитой тряпкой и мазал поверх белым. Пачкает холст, ругается. Разве так рисуют?

После обеда деятельность Васи из дома культуры перетекает в художественную школу, куда мама записала меня за копейки, с которых Васе платится такая же копеечная зарплата.

Народ в художке кажется мне особенно глупым – слишком долго собираются рисовать, слишком мало рисуют. Мне не приходит в голову, что ученики показываются тут не ради триумфов на местной выставке и не ради рисования, а просто пообщаться в затянувшиеся каникулы.

Сегодня Вася задал вольную тему, и два старшеклассника через парту от меня, не торопясь басят про школьные дела: