Но однажды что-то случилось.
Он заговорил. Вернее, он проговорился. Просто за обычными хлопотами у костра Женя сказал: «Жалко, здесь нет Дашки». И, наверное, то же самое сказал мой верный товарищ Паша, тот самый второгодник, который считал меня очень умной (Пашке много ли надо – два раза потолковали о молекулах и атомах). Тогда другие мальчики нашего двора тоже спросили, почему здесь никогда нет Дашки, странно. И некоторые сказали, что если бы не Костя, который следует за мной как хвост, то любой предложил бы мне дружбу. Другие подхватили беседу словами о том, что у меня есть «что-то такое в характере». Третьи сказали, что у меня есть «что-то такое в лице». А им, наверное, просто нравилось, что я не хожу на Королевский камень, и при желании каждый из них в моих глазах имел шанс выглядеть хорошим.
Что еще сказал им Женя, я до сих пор не знаю. Но тем же вечером я стала наблюдать какую-то пристальную атмосферу во дворе. Настя угрюмо смотрела на Пашку. Пашка виновато – на Настю. Все парни наперебой мерялись при мне разными качествами и оказывали мелкие услуги. Дарили подарки. Костя закинул мне в форточку сникерс и записку. Жени не было видно во дворе долго, а Настя перестала со мной разговаривать, и почти все девочки перестали со мной разговаривать. Когда я пыталась пойти на контакт, она отвечала: «Отвали, у меня плохое настроение».
Но долго так продолжаться не могло. И в одном из самых мрачных уголков двора под раскидистой лиственницей Настя выкрикнула мне в лицо: «Получается, Даша, что ты всем пацанам нравишься! Всем!». Я ответила, что со мной дружат только Пашка и Костя.
«Если бы это были только Пашка и Костя, то я бы не хотела застать тебя здесь и начистить твое мерзкое рыло!» – Настю словно прорвало. Она, главная бдительница традиций секретности, в один миг заложила всех вместе с их секретами. «Лёха обоссался, когда рыбу ловил на водохранилище…Молчанов своровал денег у пьяного отца, чтобы всех жвачкой угощать, а тот на собутыльников подумал… Горбачков знаешь что…Эдик…Пашка…Шумилов…Михайленки…». Список оказался длинным.
А еще «Всем… всем…нравишься всем», – вспоминаю я. Мог ли Женя оказаться в числе«всех», о которых с расширенными зрачками шипела девчонка Настя? Настюха была заводилой, она часто обобщала вещи, а я многоедодумывала и накручивала. Но если Настя и правда имела в виду всех, то значит и она имела в виду и Женю.
«Да, я помню королевский камень. Какая лихая всё-таки была задумка», – отвечаю я, смотря на Женю смеющимися глазами.
«Один из наших случайно разболтал, что влюбился в тебя. А тебе самой не сказал», – и он улыбнулся немного застенчивой улыбкой. Зря Ксю говорит, что все его улыбки это ухмылки. Вот он, не прикрытый бронёй, улыбается.
В следующий момент прозвенел будильник.
Чёрт. Чёрт! Ко мне не приходил никакой Женя, он не звонил в дверь, не разговаривал, снежинки не падали с челки. И по закону физики они и не могли падать, а могли только таять и капать в таких квартирах с гигантскими масляными обогревателями, как наша. Эти правильные падающие снежинки должны были меня сразу насторожить. И вообще никакой новой юбки у меня нет.
Женя со времени приезда ни разу не заговорил со мной, а до отъезда мы очень мало общались, но и это было два года назад, а сейчас я опаздываю в школу! Первым уроком идет алгебра с извлечением длинной череды степеней из-под корня числа и решением хитроватого уравнения между этими степенями. Добро пожаловать в реальность.
По дороге в школу Королевский Камень (название-то какое нелепое) не выходит у меня из головы. Детская игра, как игра в казаки-разбойники, в испорченный телефон, как все эти «аджи» и «пали-стукали», Королевский камень забылся к концу лета. Он уступил место более взрослым развлечениям моих товарищей, а секреты, даже самые страшные, через год казались смешными или очевидными. Вот так два года назад я побывала «разлучницей» и забыла рассказатьоб этом Ксюше.
Но если нечто подобное Женя тогда сказал, оно должно было остаться в его воспоминаниях, как имя, как положительный образ. Я согласна на то, чтобы воспоминания обо мне из детства сохранились у него хоть в свернутом, немыслимо архивированном виде. Я готова быть не только «той самой», и «девочкой, в которую мои друзья влюбились», но и просто «девочкой из соседнего дома», и даже «знакомым лицом». Взгляды по четвергам могут ничего не значить, а воспоминания значат.
Ведь парни любопытны, они смотрят на всех. Симпатичным людям незачем хранить воспоминания о ком-то – самое интересное происходит у них сейчас, а не в прошлом.
В гостях у одной бабушки у них одни привязанности. В другой деревне у другой бабушки – другая конопатая девчонка и другие гонки на велосипеде до озера. В летнем лагере – третья, а как зовут первую, мы уже не знаем. Парни легко переключают внимание от новой девчонки к новой игровой приставке или музыкальной группе. Конечно, есть особи, которые помнят свою «невесту» в детсаде или соседок по имени-фамилии-отчеству. Но помнят мозгом, не сердцем. Воспоминания, вот за что можно уцепиться.
Улики Жениных чувств даются мне трудно. Что останется, если отнять взгляды в коридоре, обрывки воспоминаний о старом дворе и надежды на грядущую весну? Становится смешно от того, какой дурой я могу оказаться в глазах Ксю и вообще.
С другой стороны, книги, что портят мне зрение до утра, говорят, что желаемого способен добиться каждый. Я читаю Дейла Карнеги, Конана Дойла, Майна Рида, Вальтера Скотта, Гоголя, а также всё про умение быть собой и разбираться в людях. Книги утешают, принимают в объятия любого, у кого есть хоть какая-то цель…
Вот уже на уроке шуршат тетради, а я не могу выкинуть сон из головы. На контрольной я получаю целую горсть разных ответов к одной и той же задаче, оставляю самый неправдоподобный из них, а верным ответом как раз и является самый простой.
ГЛАВА 6. БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА
Каждое утро я жду, когда родители уйдут на работу, потому что кажется, что они, собранные и одетые, пристально всматриваются в изменения, происходящие во мне. Они замечают единственный вскочивший прыщ, мешки под глазами, узелки в волосах. Замолкают и смотрят, как я с лохмами на голове преодолеваю расстояние от своей комнаты к ванной, с интересом селекционеров, которые вывели новый вид мушки-дрозофилы и теперь не знают, представляет ли он ценность для науки.
Вьюжная темнота, спутник колымского утра, поджидает школьников за окном. Поэтому, когда наступает ночь,я еще больше наслаждаюсь книгой и ощущением: «Но сейчас-то тепло!». Тепло и интересно под лампой, на часах два ночи, ложка воткнута в банку вареной сгущенки, аристократическая красавица Луиза навещает раненого мустангера в лесном бунгало, но на подходе встречает его подругу Исидору простых кровей, и между ними завязывается утонченная перепалка. Луиза бросает смуглой и грубоватой Исидоре: «Если хочешь, забирай его себе!». Беспощаден жар техасской прерии. Сгущенка улетучивается из банки.
Читая, я знаю, что утром буду проклинать «Всадника без головы», а заодно и свой нестойкий характер. Среди издевающегося кафеля холодной ванной перед зеркалом, смотря в свои заплывшие глаза, обещаю себе сию же секунду начать новую жизнь, полную хорошего сна, зарядки, геркулесовых хлопьев, идеально собранного в школу рюкзака, на дне которого нет ни одного обгрызенного карандаша, жизнь, полную правильно выполненных заданий…
Но пришла декабрьская ночь, в которую мне не суждено сомкнуть глаз.
В окно раздается слабый ритмичный стук. «Сосед чудит, на бутылку собирает», – думаю я, бегая глазами по строкам. Стук звучит упорнее.
Я заворачиваюсь в плед и открываю форточку, встав босиком на подоконник. В техасскую прерию врывается вьюга.
– Я здесь! Тебе отсюда слышно? – снизу шепотом кричит Ксюша, – У меня нет времени!
Она стоит вплотную к дому в рискованной близости от желтых сугробов, облюбованных бездомными лайками для территориальных споров. Поодаль я различаю силуэт тёти Нины и слышу ее попытки скрыть смех.
