Иногда Ксю говорит, что каши с таким мальчиком не сваришь, дружбу не заведешь. Диковат и много о себе мнит. Даже, говорит она, ехиден в улыбке. Даже, говорит, среди парней он не обладает внятным авторитетом, хоть девчонки и заглядываются. И тусуется он всё на окраинах с братом и отцом. К такому, говорит она, в самый раз подойти первой. Не догадается, не приучен, не прибежит к тебе с плюшевым медведем и шоколадкой.
Иногда она говорит, что я еще не оторвалась от своей детской стороны. По ее теории, на молчание и загадочность никого не словишь, если не оторваться отдетской стороны. А я именно не оторвалась, потому что живу всем странным и смешным, а нужно жить всем красивым, например, собирать коробки из-под конфет, как Василина. Ей носят и носят конфеты, одни вычурнее других, а она принимает и принимает. И стихи вдобавок, на открытках.
Ксю хитра, ой как хитра. Перед ней все вываливают секреты. Мне хочется доказать ей, что и без всего красивого можно перескочить через головы и попастьв сердце. Просто она не знает, что такое возможно. Как-нибудь смухлевать, оставшись еще на своей детской стороне. И главное, не таскать лавочек и не вырезать на них позорные сердечки.
Иногда Ксю говорит, Даша, да ну его в баню. Нам итак весело. Это знаем я и ты, вот почему, Даша, ты боишься подойти к нему. Чтобы не вышло как у Мюнхаузена в мультике с павлином*. Эх, знал бы Мюнхаузен, что прекрасная птица так истошно орет, не уговаривал бы ее петь. И этот Женя, он прекрасен, когда молчит. А может быть он жутко хихикает или шутит на туалетные темы, как, помнишь, Кальнов с этим другом? Мама пригласила, а мы едва смогли их спровадить. А что если твой высмотренный в бинокль Женянесмешно пошутит, начнет ковырять в носу или пукнет? Недоступный Женя. Хрустальный Женя. Ты ждала его в Синегорье несколько лет, а он нечаянно пукнет и всё разрушит.
Мне всё равно, о чем говорит Ксю, лишь бы вместе мелькали наши с ним имена. Накануне четвергов я провожу ночь в думах с двенадцатью косичками на голове, смазанными раствором желатина, потому что культура еще не донесла к нам гели для волос. И уже в среду вечером я не могу сосредоточиться на уроках.
Когда на этой самой перемене класс получал учебники в библиотеке, я топталась на своем посту с подчеркнуто беззаботным видом и волнистыми волосами, чтобы увидеть Женю. Мне и достались ветхие, разметанные учебники, исписанные второгодниками, где к каждому портрету непременно рисовались усы, темные очки, татуировки, «панки хой», «Metallica», к фигурам людей и животных добавлялись половые причиндалы. Это не «учебники девочки», я утаиваю их даже от отца, который в школе не учился особо прилежно.
Биологиня однажды попросила открыть схему заражения бычьим цепнем. А я ведь знала, что на той схеме…
– Открываем, пожалуйста, схему, Даша, – стоя надо мной повторила она.
Я беспомощно смотрела в ответ. Тогда биологиня аккуратно развернула учебник, а там не только у человека на картинке, но у ни в чем не повинной коровы, и даже у бычьего цепня оказались пририсованы огромные гениталии.
– Памятник раздолбайству, – вздохнула учительница, и все пялились на мою парту. Неплохая женщина, я не хотела ее огорчать. Но о том, что ждала Женю, а не воевала за приличные учебники, я не жалею.
Та самая перемена, что связывает меня с Женей, прокатывается по размеренному школьному распорядку как шаровая молния, и я раздражаюсь от всего, что хоть на секунду задерживает меня на пути к кабинету ОБЖ, чтобы стоять там и видеть его.
И сколько людей могут отобрать у меня эту перемену! То поменяют расписание, то придет черед протирать доску, то задержат на контрольной по математике, которая полна подвохов и агонии. А в последнее время добавиласьеще и Маша.
С Машей мы познакомились летом у баптистов*. Смуглая крупная Маша – дочь светловолосой миниатюрной мамы, завуча по внеклассной работе. На год младше меня, она умудряется быть на голову выше ростом, значительно шире меня в плечах, с выросшей грудью, которая будто рождена вместе с Машей, и с грудным же голосом. За Машей в школе водится талант, который зовется так:«Она всех понимает». Никто не может разъяснить мне суть этого таланта, а я и не спрашиваю.
Прошлым летом баптисты ставили в местном доме культуры нечто вроде мюзикла, после чего«миссия» (так называли американского проповедника, его семью и помощников из нашего района) должна была благополучно отъехать в другой поселок на белом микроавтобусе с крыльями (рисовал их художник Вася издома культуры).
Нам с Ксю в баптистском мюзикле должны были дать роли ангелов, поющих песню своими еще детскими голосами. На безрыбицу отцветающего лета, когда сверстники отдыхают у бабушек на большой земле* или учатся целоваться и танцевать макарену в подмосковных лагерях, мюзикл с нашим участием выглядел респектабельным занятием. Пастор доверял выбор ролей активным тёткам из дома культуры, а те разнообразили свою жизнь появлением творческих забот и необычайным приливом веры. Нас заприметили среди слушателей Евангелия (любопытных старушек, девиц, примеряющих на себя святость, и одиноких выпивох), и сразувписали наши имена в сценарий мюзикла о блудном сыне. Мы с Ксюшейи спустя год хорошо подходим на эти роли: мы одинакового роста, цвет наших волос обобщенно русый, фигуры у обеих никак не заявляют о принадлежности к полу, и, в общем, не хватает только нимбов над головами.
Когда все вернутся из отпусков и соберутся в аккуратный кружок похвастаться обновками и впечатлениями, можно будет вскользь проронить: «А мы тут спели в мюзикле. С американцем». И всякие их Конаково, и Северный Артек, пенал с мелодиями, и джинсы Джордаш вмиг перестанутдавить на нас, вынуждать нас к«успеху». Сам американец, безусловно, присутствовал –он говорил по-русски за кадром, так что дело можно было считать сделанным.
Но неожиданно обе роли почему-то дали представительной Маше, которая однажды на репетиции взяла микрофон и больше не отпускала, похрипывая в него о небесной благодати, делая брови домиком и «всех понимая». Сразу выяснилось, что ангелы не так-то и нужны на сцене, а вот Маша очень нужна.
За рослой Машей бегает одна или две мелких подружки, имен которых мы не знаем. Маша и их «понимает», а они выслушивают ее загадочные откровения. Такой манеры разговаривать, как у Маши, я не встречала ни у кого в поселке – вместо слова «тепло» она говорит«ТСепло», вместо «здравствуйте»–«здравствуйТСе», в Маше просвечивает какая-то подкожная грубоватость рано созревшей девушки и уверенность в том, что она знает что-то такое, чего мы с Ксю пока не знаем.
Сначала Маша подошла ко мне, перехватывая в десяти шагах от заветного кабинета ОБЖ, впервые за три месяца поздоровалась и протянула:
– Ты в этой юбке как попадзья (она имеет ввиду как попадья).
Маша стоит напротив меня, загораживая притягательный силуэт моего принца, а драгоценные секунды капают. Кап-кап-кап. Мне сейчас хочется, чтобы Маша была картинкой из складной картонной книжки. Такие складываются, когда перелистываешь страницу. И вот хочется перелистнуть Машу одним махом, а потом пойти к тому, видеть кого мне необходимо как дышать.
– Ну как тзила твои? (дела мои).
Угол под аркой, где толпится Женин класс, я не выпускаю из поля зрения и сообщаю Маше, что дела мои идут хорошо, что пытаюсьизучать английский,и что у классухи, кажется, новый муж, а значит, она перестанет заваливать нас домашкой.
– Не носи больше эту юбку, я тсибяумоляу, – громко говорит Машаи указывает на мамину шерстяную складчатую юбку, которую я каждое утро ужимаю резинкой под свитером.
Маша закатывает острые черные глаза.
– Ты в ней как попадзья.
Потом Маша рассказывает какой-то анекдот, постоянно оглядываясь, сама над ним смеется, мы начинаем, наконец, прощаться, и я вижу, какподходит с ключом учитель ОБЖ Ренат Фарисович. Талант Маши «понимать всех» по неведомым причинам на меня не распространяется.
– Как попаДЗЬя, – передразнивает ее Ксю, стрельнув взглядом в удаляющиеся смуглые плечи, которые тонут в шуршании черной шифоновой блузки.
