Ну и, помимо приятной шалости, поболтать мы могли спокойно, ведь никто не отвлекал. Правда, о том, где пропадает, Фархад распространяться не спешил. И каждый раз, когда я спрашивала, он уходил от темы.

Но для меня его присутствие рядом уже принималось за счастье. Поэтому я каждый день ждала наступления вечера, ведь именно вечером начиналась моя активная жизнь, полная радостных моментов и ласковых поцелуев.

Само собой, я быстро привыкла к тому, что должна ждать Фархада каждый день и каждый час. Покорно сидеть и ждать, больше ни о чём не думая. Ведь он придёт, и тогда я буду не одинока. Тогда я почувствую, что любима.

Но эта беззаботность в наших, едва зародившихся чувствах продлилась слишком недолго.

Всю вторую неделю я практически не видела Фархада. Приходил он поздно ночью, сильно уставший, ложился спать, а рано утром опять уходил, ничего не говоря при этом. Ни когда вернётся, ни куда он ходит и где время проводит, я не знала. И некогда было спрашивать. Мы практически перестали разговаривать.

С другой стороны, Фархаду заметно легчало. Дело упорно двигалось к выздоровлению.

И хоть это не могло не радовать, мне всё равно было тяжело и скучно находиться одной.

Одиночество теперь было для меня равносильно суровому наказанию. Лучше бы плёткой отстегал или матом накрыл, чем так – молчанием убивать и терзать неизвестностью, где и почему он пропадает целыми днями.

Поскольку иного способа отвлечься не было, основную часть времени я, предоставив детям мультики в неограниченном количестве, проводила на кухне. И тоже за телевизором, но тот был не таким большим, как в зале.

Таращилась в новости, не пропуская ни одной программы и искренне радуясь тому, что полиция сбилась со следа. Они полагали, что мой похититель умудрился каким-то чудом скрыться за границей, но никакими сведениями о его местонахождении не руководствовались. Так, предположения одни выдвигали и устрашали мирное население, чтобы то сотрудничало со следствием и не покрывало особо опасного садиста.

А после новостей начиналась утомительная эпопея мыльных опер. Я выискивала их по каналам и глазела в экран вплоть до наступления вечера, отрываясь лишь на неотложные нужды и на то, чтобы покормить детей. Мне почему-то не хватало собственных драматичных переживаний – жизненно важно было и от чужих поплакать и пострадать.

Ненадолго, дважды в день, я выходила с детьми за пределы дома, чтобы погулять во дворике. Но это происходило тогда, когда Сияра закрывала собак. Я видела из окна, как она загоняла их в вольер, чтобы не мешали ей заниматься огородом или подметанием двора, и пользовалась случаем.

Очень хотелось мне поглядеть на весеннюю цветущую природу южных местностей близко и понежиться под теплым солнышком, которого очень не хватало, пока пряталась на севере. Я привыкла к теплу, выросла в тепле, и теперь понемногу обретала себя прежнюю.

Заниматься собаками – было прямой обязанностью Сияры. Она таскала им еду в кастрюлях, вычухивала колтуны, повторяла с ними заученные команды, выпускала бегать по двору. И следила за тем, чтобы дверь вольера была надёжно закрыта.

Но что-то пошло не так.

И вот буквально сегодня я вовсе перестала высовываться во двор.

Что послужило моему желанию изолироваться от всех и дышать свежим воздухом только из форточки? Да просто случилось так, что вольер как раз в то время, когда мы обычно выходили на прогулку, оказался недозакрыт, и собаки выбежали во двор.

Само собой, эти две зловещие туши килограммов под семьдесят весом каждая, признав во мне и детях угрозу, с лаем ринулись на нас и вовсе не для того, чтобы поиграть.

Да и Сияра, которая вот только недавно тут ошивалась с лопатой, куда-то резко испарилась.

Я, испугавшись, что моих малышей загрызут, подняла истошный крик, который несомненно услышала вся улица. Старалась кричать как можно громче, потому что надеялась, что не только кто-нибудь прибежит на помощь, но и что получится спугнуть собак хотя бы на какое-то время.

Два взрослых азиата оказались далеко не трусливыми. Их моё агрессивное поведение ещё сильнее разъярило.

Вместо того, чтобы от паники пригвоздиться к месту, на котором стояла, и ждать, когда собаки разорвут меня, или за Марьяну с Тимуром примутся сперва, я взвалила на себя детей и шустро прошмыгнула в дом.

Мы успели.

Нам удалось избежать фатальных неприятностей.

А два азиата, пытаясь проникнуть в дом, лаяли и скребли по двери до тех пор, пока из другого дома не выбежал обеспокоенный Фархад, а следом за ним – побелевший Абдуриза.

Я наблюдала из окна за тем, что происходило снаружи.

Собаки Фархада побаивались, наверное, из-за его исполинской комплекции и низкого голоса с извечно приказной интонацией. Или может, какая-то другая была веская причина не бросаться на него. Что бы ими не двигало, псы, поджав хвосты, и по мере приближения Фархада, у которого ничего в руках не было, прекратили лаять и ломанулись к вольеру.

Пока Абдуриза бранился на Сияру за то, что им с Фархадом из-за форс-мажора пришлось прервать важный намаз, та закрыла вольер и поспешила скрыться с глаз.

Фархад увидел меня в окне и, не заходя в дом, поинтересовался, целы ли мы. Я ответила, что целы и невредимы, и что успела спрятаться раньше, чем собаки настигли порог дома.

Фархад недолго простоял возле окна, раздумывая о чём-то глобальном. А потом подошёл к вольеру.

Какое-то время Фархад спорил с Абдуризой о чём-то, чего я не слышала. Я распахнула форточку, чтобы понять, о чем шла речь, но и это не помогло. Они изъяснялись на своём языке, и разговор происходил на повышенных тонах.

Абдуриза был явно возмущён и расстроен тем, что мы были подвергнуты опасности. И что это случилось как раз в тот момент, когда они молились. Он хоть и восклицал, что молитва не засчитается, если не вернуться и не закончить её сейчас, но Фархад был неумолим. Ни в какую не намерен был оставлять всё, как есть.

Притесненный и слабовольный Абдуриза вскоре согласился с требованиями настырного и обозленного Фархада.

Пока тот гладил собак, Фархад выходил на улицу, видимо, к машине, а после вернулся оттуда уже с пистолетом.

Сердце моё сжалось до молекулы.

Абдуриза, не в силах смотреть на то, что случится с минуты на минуту, яростно крикнул что-то Сияре, находившейся в тот момент возле дома. Затем он отломил с дерева молодую ветку и помчался в дом.

Наказывать Сияру за халатность спешил, из-за которой чуть не случилась одна беда и вот-вот случится вторая. Непоправимая.

Мне эту тварь Сияру не было жалко ни капельки. Вряд ли она не нарочно так поступила.

А вот собаки… Я просто не могла стоять и смотреть, как их застрелят.

– Фархад! Остановись! – в панике я выскочила на порог. – Не делай этого!

– Зайди в дом! – громко приказал мне Фархад, не сводя глаз с вольера.

– Нет! Я не зайду, пока ты от них не отойдешь!

– Ты меня не расслышала? Я сказал – в дом зашла немедленно!

– А я сказала – нет!

Вместо того, чтобы притормозить с гонором и послушаться, я устремилась к Фархаду.

Надеялась, что смогу переубедить его словесно или как-то ещё повлиять на то, чтобы он отступил.

Но, приближаясь к Фархаду, по его жестокому, решительному, демоническому взгляду, я поняла, что ничего уже не смогу изменить.

Воображение сыграло надо мной злую шутку.

Остановившись от Фархада в нескольких метрах, я остолбенела и попятилась назад. Испуганные глаза мои видели перед собой не Фархада сейчас. А беспощадного Палача, в котором бушевало адское пламя, отражавшееся в его чёрном взгляде.

Мощный импульс, исходивший от цельного образа Фархада, впился в кожу и насильно возвратил моё сознание на несколько лет назад. В памяти всплыл леденящий кровь момент из прошлого, когда я бежала из особняка. В тот день Палач попытался меня остановить. Он тогда ещё раздумывал, стрелять в меня или нет. Но он не выстрелил и не поехал за мной следом. Он отпустил меня тогда.