Вернулись в усадьбу. Алексей Акинфиевич позвал Варвару. "Давай, Варюша, поговорим. Отец Офонасий говорит, будто ты хлеб в рукав прятала. Или, может, не так?" Варвара выстрелила в отца Офонасия взглядом, сердитым и в то же время испуганным. "Какой хлеб? Не брала я ничего". – "А вот батюшка говорит, что брала". Варя опять зыркнула глазами на священника. "Вчера за ужином, – объяснил отец Офонасий. – Варя, скажи, как есть".
Варвара задумались, потом махнула рукой решительно: "Ладно, так и быть. Для гадания я взяла". – "Какого гадания?" – "Помнишь, тятя, недавно коробейник к нам заходил?" – "Офеня? Помню. Ленты для вас покупал у него да бусы, да ещё что". – "Как ты ушёл, тятя, за деньгами, мы с сёстрами одни остались. Вот этот офеня и говорит нам, великая беда, де, скоро придёт на нашу землю. Такая великая, что живые мёртвым будут завидовать. Да так говорил, ажно страх нас взял. Анфиска возьми и спроси, что, мол, за беда? Офеня отвечает, я вам не скажу, не поверите. Сами погадайте и увидите. И научил пойти в полночь в баню с мешочком, в котором всякая всячина сложена. А потом из мешочка, не глядя, вынуть одну вещицу, и она-то подскажет, что за беда будет". – "А хлеб на что?" – "Хлеб для банника. Разве не знаешь, тятя? Надо хлеб солью посыпать и положить в бане для банника. Тогда и ладно будет". – "Понятно. И не боязно было тебе ночью в баню идти?" – "Боязно. Да я и не ходила". – "Как не ходила?!" – "Да так. Страшно ведь". – "Гм. Кого же я видел тогда?" – озадачился отец Офонасий. "А ты и её видел, батюшка?" – "Кого её?" – "Ну, Дуню. Евдокию. Дуня ночью ходила гадать. Мы с Анфиской побоялись. А так узнать хотелось. Вот и взяла хлеб. Да только Евдокия осмелилась",
Позвали Евдокию с Анфисой. Да, хлеб взяла Варвара, а гадать в баню ходила Евдокия. Там, у бани, отец Офонасий и потерял деву. Алексей Акинфиевич засмеялся: "Ну, дочери мои разлюбезные, вон вы чем втихомолку занимаетесь. А мы-то иное подозревали с отцом Офонасием. Думаю, батюшка не будет строг за гадание?" – "Лёгкую епитимью всё же наложу, – сказал отец Офонасий. – Общение с бесами до добра не доводит. А лишние молитвы да поклоны только на пользу пойдут". – "Сие так, сие так, – вынужден был поддержать Алексей Акинфиевич, – молитва всегда на пользу. Ну, ступайте. За рукоделье какое примитесь". – "Хорошо, тятя". И девушки поднялись с лавки уходить. "Евдокия, – встрепенулся вдруг отец Офонасий, – ты гадание-то исполнила?" – "Да", – робко ответила Евдокия. "Так что же вышло?" – "Кость обглоданную вынула. А она сулит… великий голод".
Всем стало почему-то не по себе, и какое-то время никто не вымолвил ни слова, не шелохнулся. Первым опомнился Алексей Акинфиевич: "Все это вилами на воде писано. Не думайте об этом. Землицу мы вспахали ладом, семена посеяли. Что-то да вырастет. И запасы у нас имеются. Откуда голод? Да ещё великий. И не думайте. Ступайте. Делом займитесь". – "Слушаемся, батюшка". Девушки ушли.
"Спаси Бог, отец Офонасий. И правда, легче стало на душе. А так бы думал невесть что", – признался Алексей Акинфиевич.
Привезли мертвеца, и он лежал пока на подводе, покрытый рогожей. Дворня подходила, смотрела на покойника, крестились. Жил – не жил, а умер – покойник. Отец Офонасий разорвал бересту с изображением убитого мужика. Некоторые из дворни осмеливались заглянуть под рогожу. То же самое сделали подошедшие Пров и Харитон. Потом что-то сосредоточено обсуждали вдвоём, и опять, как в прошлый раз, обратили взгляды на окно светёлки отца Офонасия. Священник отдалился от окна, но породолжил наблюдать. Подошли Люба и Глаша. Они смотрели на подводу с покойником издали, но Глаша вдруг заплакала, утирая слёзы краем платка. Люба даже не пыталась успокоить подругу, и вскоре увела Глашу в поварню.
Из поварни пришла Мария, стояла недолго, затем подошла к Ерофею и о чем-то коротко переговорила с ним. Тут же откуда-то появился Фёдор. Он заглянул под рогожу, внимательно, не торопясь, рассмотрел покойника. Отойдя, разговаривал с Ерофеем, что-то доказывал.
Алексей Акинфиевич обратился к священнику: "Теперь-то, батюшка, твоё дело, думаю, окончено. Перстень вернули, дочерей моих разъяснили. Покойника отвезут в уезд. Лиха беда умереть, а там похоронят. Кончено". – "Не совсем. Кто-то ведь был в пособниках у убиенного. Кто-то его порешил у Поганкина леса". Отец Офонасий ткнул пальцем в кусок бересты на стене с перевёрнутым вопросительным знаком: Тогда его так писали. Алексей Акинфиевич продолжил своё: "Пособник, чаю, теперь угомонится. Его теперь не выявишь. Если в бега не подастся". – "Да теперь, после рассказа твоих дочерей, проще пареной репы. Я ведь почти наверняка знаю, кто пособник", – заявил отец Офонасий спокойно. "Как так?! Знаешь? Что же, и скажешь кто?" – "Чуть-чуть погодя, Алексей Акинфиевич. Сегодня скажу, потерпи немного. Вернее, он, пособник, сам себя должен проявить, я мыслю". – "Чудно, отец Офонасий. Ходил, ходил по усадьбе, сабелькой поиграл, лошадям в зубы заглядывал – и знаешь пособника". – "Мне только движение нужно, – задумчиво сказал отец Офонасий. – Пройдусь я по усадьбе, Алексей Акинфиевич. Ничего, если где от твоего имени говорить буду?" – "Худого, мыслю, не скажешь, а от доброго и сам не откажусь". – "Дело".
Отец Офонасий пошёл во двор, возбуждённо бормоча: "Ах ты, совушка-сова, ты большая голова, ты на дереве сидела, головую ты вертела, с дерева свалилася, в яму покатилася".
Перво-наперво он посетил поварню. Мария и её помощницы, как и обычно, пребывали в работе. Мария ловко разделывала большим ножом мясо барана. Тут же хлопотали и Люба с Глашей. Священник подступил к Любе: "А что, Любушка-голубушка, сплела мне лапти? Мне ведь скоро домой собираться". Люба засмеялась: "Не забыл про лапоточки-то, батюшка. Один сплела, завтра второй завершу". – "Точно, не обманешь?" Люба опять засмеялась: " Как можно?" Тогда отец Офонасий повернулся к Глаше: "Никак ты опять плакала, дочка? Покойник так тебя расстроил?" Глаша вздрогнула, ничего не ответила, глянула на Любу и потупилась. Люба в этот раз не засмеялась, а как-то криво усмехнулась: "Что же делать, батюшка. Наша Глаша и над пропащей птичкой плачет и хворую собачку или кошечку пожалеет". – "Божья душа, Божья душа", – внимательно глядя на Глашу, сказал отец Офонасий. В это время к ним подошла Мария: "Отец Офонасий, ты не за сухариками пришёл?" – "И от сухарика не откажусь. А только Алексей Акинфиевич велел передать, чтобы ты угощение какое приготовила для губного целовальника". – "Целовальника? Когда же он появится?" – "Сегодня вечером или завтра утром". – "Это из-за покойника?" – "Из-за него болезного. Но не только. Он здесь розыск и облаву должен устроить. У убитого ведь подручный имелся. Ничего, от Никодима не уйдёшь, не скроешься". – "Вот прибавил ты мне забот, батюшка. Не было сороки, а гости у порога", – озабоченно сказала Мария. "Сухарик-то дашь, Мария?" – "Бери, батюшка. На здоровье. Благослови перед уходом".
Алексей Акинфиевич распоряжался возле подводы с телом мёртвого. Тело он велел перевезти на задний двор и опустить в ледник, погреб для скоропортящихся припасов. Лошадь чувствовала покойника и вела себя беспокойно. Собаки то поскуливали, то тревожно рычали. Алексей Акинфиевич сделал ещё несколько распоряжений и собрался идти в дом, как увидел выходящим из поварни отца Офонасия. Алексей Акинфиевич усмехнулся. Отец Офонасий по выходу сунул в рот что-то, очевидно, сухарь. Алексей Акинфиевич решил подождать священника и пошутить с ним, мол, не поешь толком, будешь волком. Отец Офонасий и направился в сторону помещика. Но тут ему преградил путь Пров и заговорил с батюшкой. К ним вскоре, как бы невзначай, подошёл со стороны Харитон, который, однако, в разговор почти не вступал, а больше зыркал вокруг, как бы следя, чтобы кто-либо нежелательный не подошёл к ним.
