Тем временем вокзал гудел – обыкновенные, простые, человеческие мысли роем носились по станции, громко лузгая семечками и обжигаясь китайской лапшой. Держались в рамках, заданных предками. Чтили историческую память о правилах складывания букв. Станция Сонная, ламы на бетонном полу, мир на заезженной орбите вокруг старой потасканной звезды – ничего нового не происходило уже миллиарды лет в этом захолустье… Ждать свежих слов от уставших оранжевых призраков не приходилось. Новых снов – тем более. Я спросил, зная, что ответа не будет. Я все знал заранее. Я видел это будущее сто тысяч раз ночью в темноте моих век. Уверенность в неотвратимости отвратимости отвращала тотально. И удар кулаком в лицо был самым верным решением.

Я остановил пробегающую мимо обыкновенную мысль и взял у нее семечек. Немного. Примерно шестьдесят восемь. Сплюнул. Шелуха вылетела из моего рта, энтропия была небольшой, кучность выстрела оказалась высокой, шелуха неслась к полу, разрывая воздух на части, медленно ударилась о пол, коснулась шероховатой поверхности загаженного сотнями тысяч ног вокзального бетона, разлетелась в стороны, поднимая в воздух клубы микроскопических частиц пыли. Где-то между ними таился ответ – на этой планете много миллиардов людей, которых я никогда не встречал, да и дай бог не встречу, сотни тысяч городов, где я никогда не был, да и даст бог не буду, но я застрял на этой вонючей станции в этом затхлом городе (а город ли это?), под давлением странных неопрятных пожилых теток-билетерш, вынужденный принимать решения всей моей жизни под влиянием подсолнечного масла протухших давным-давно семечек, даже не понимая при этом кто я. Я, принимающий решения. Два раза в день после еды, запивая полным стаканом воды. Теплой. Дай бог не из под крана.

– Напомни, зачем ты уходишь? – Робко интересовался мой спутник, пока мы ждали выдачи нам билетов. – Кстати я же не представился толком. – он взял секундную паузу и закончил. – Спутник.

Звали ли его как-то иначе – не готов утверждать.

– Кот. – отреагировал я. Короткое крепкое рукопожатие. Уверенная сухая хватка. Глаза в глаза. Надо было продолжать отвечать на вопросы – иначе продолжение битвы глаза в глаза, а я не умел в это играть. Я привык сразу начинать работать руками – бить. А что? На улице разве можно иначе?

– По уходу же… – попробовал собраться с мыслями я. – Долгая история. Если коротко – мне надо найти.

– Найти?

– Да. Я ищу.

– Зачем ты ищешь, если надо искать? Что тебе даст твоё отражение, если ты не знаешь кто отражается? Что…

– Что может показать зеркало, если никто не отражается? – Перебил я.

Услышав это, Спутник замолк. Я хотел было использовать удобство паузы, чтобы раскрыть этому новопроявленному ошоисту реальную суть любых поисков, как сделал это только что с ламами, но потом я подумал, что молчание было вызвано тем, что Спутник пытался понять истинные причины, что ему и правда было неясно, а те вопросы являлись лишь прощупыванием почвы, не сарказмом или умничанием. Я подумал, что можно дать ему шанс. Это явилось новацией для меня, бро. Примерно такой же как сочетать “новация” и “бро” в одном предложении.

Давай еще чаю, старик. Как-то затхло тут у тебя в пещере. Ты вообще пробовал её проветривать? Ну там в конце пещеры тоже дверь открывать. Или форточку на крайняк. Надо дышать свежим воздухом. Живешь, блин, в горах, а сам не дышишь ни хрена.

– Ищешь для Сэма? – Догадался Спутник некоторое время спустя.

– Да.

– Зачем тебе для кого-то такое искать? Таскать потом чужое на себе? – Начал сопереживать Спутник. – Возиться с этим. Бояться, что потеряешь или что украдут. Что выскочит на улицу и попадет под машину… Или упадет и разобьется… Странное намерение.

– Да я и не хотел. – Признался я. – Меня бы тут и не было если бы…

– Если бы что?

– Меня заставили идти. Угрозы там… шантаж. Я, конечно, поддался на это все. – Честно признался я. Ну а что – мы уже находились вдвоем достаточное время. Продолжать скрывать от своего спутника истину было на тот момент более чем странно – как никак две недели мы куда-то уже ехали. Это и было “некоторое время спустя”. Две недели в одном купе поезда мне и сейчас кажется достаточным поводом, чтобы решиться рассказать соседу о том, куда я еду.

– Не удивлён. Почти все такие. Кто-то кого-то заставил. Что-то как-то сказал. Чем-то соблазнил. Или напугал. Или подкупил.

– А ты чего вдруг решил в этот путь? – Не понимал я чужих причин оставить холодный зимний Большой город.

– Ну у меня нашлись тоже свои причины оставить холодный зимний бэгхэ.

– Думаешь я не пойму твои причины?

– Думаю, что не поймешь.

Ладони моих рук уже не ждали, пока я рассмотрю с разных точек зрения все поводы для неприкрытой наглости Спутника, они уверенно сжимались в кулаки, и одна рука, кажется правая, я их всегда путал, поэтому никогда не был уверен, как и откуда я нанесу первый удар по противнику, что давало мне преимущество в кулачных схватках, успех в которых в свою очередь заставлял меня вновь и вновь обращаться к ним, как к правильному способу решения вопросов, так вот кажется правая рука двигалась в боевую позицию, чтобы…

– Я объясню, что и как, но позже – я боюсь надо будет много времени, а его нет – мы же скоро уже укатим прочь, в ту туманную даль, где не менее холодно, где такая же зима, где мерзкие морозы, а вонючие мужики таскают песок не для того, чтобы посыпать дорожки для безопасности пешеходов, а чтобы согреться. – Не факт, что Спутник именно так говорил в тот момент – когда я в боевом состоянии, то я практически ничего не слышу, однако мое внутреннее рождает поэзию. Я мог бы быть странствующим самураем, а то и ронином, если бы жил лет на триста раньше и в другом месте. Короче был бы бродячим воином-поэтом, вот что я хочу сказать. Не знаю зачем. Не факт, что это относится к сути. Не факт, что это вообще к чему-то относится. Не факт, что не факт.

Кулаки разжались. Рука, кажется, правая, опять же – я не был уверен какая, вернулась на исходную. В жилах воцарилась тишина, обычная, утренняя, не звенящая перед предстоящей битвой, но расслабленная, как вокруг расслабляющегося тела, только что откинувшегося на подушку после любовной схватки с тобой.

– Пожалуйста, два билета. Сонная – Конченная. – Взорвала билетерша вселенную, где я шел тернистым путем клинка и пера, убивая врагов и рождая трехстешия им в память.

– Простите, какая?

– Конечная. Вы чем там слушаете, мужчина? Станция Конечная. Поезд отправляется с третьего пути, второй платформы, через сорок девять минут. Следущий!

Надо было идти на перрон. Мы делали все по правилам – сначала отметились на вокзале, выложив поблекшие от послеполуденного солнца фотографии в социальные сети – Быстрограмм и Книгулиц. Отметили в том числе лам-отцов, подтвердив еще раз свое существование – ибо нет без лайков жизни, жизни без проекции в несуществующую реальность. Одна иллюзия транслируется в другую, имея потребностью стать хоть отдаленно похожей на что-то настоящее. Веря в миф совместно, мы дарим жизнь ему. Когда дежурный по Быстрограмму вокзала залайкал наши посты, мы пустили в вагон. Тогда уже ввели регистрацию на транспорт через лайк. Все лайкали друг друга и друг у друга. Если контролёр в автобусе не пролайкал тебя, то тебя банят на какое-то время. Ну ты понял суть – это социальная ответственность в её идеальном воплощении.

Ламы что-то беззубо мямлили нам вслед. Но мы этого уже не видели. Мы были готовы двигаться дальше. Никуда ждало нас где-то за горизонтом.

Добрая женщина в серой пуховой шали закинула нам в окно вагона завернутые в газетную бумагу пирожки. Они приятно грели горячим маслом ладони. Баба Ваня благодарно кивала нам вслед – мы покупали не торгуясь. Пятна на штанах обещали хранить память о станции. Несмываемые ничем воспоминания о неродных пенатах мест, где неизвестно каким образом живут привокзальные люди. Дома и стены между нами разрушают сознание. Дома и стены между нами мы возводим сами, чтобы потом слагать баллады о преодолении преград. Чтобы покорять ими наших возможных партнеров. Мы рождаем сны, чтобы различать реальность. Мы говорим мы, чтобы спрятать индивидуальность, ибо нам страшно, ведь индивидуальность неконтролируема, а невозможность контроля… рождает нестабильность, а нестабильность пугает, ведь так?