Мир полон счастья, когда ему не позволяется страдать. Спасибо заботливым чиновникам – они успели запретить страдание раньше, чем оно случилось. Будда не догнал до гораздо более эффективного способа работать со страданием – запрет на государственном уровне. Ну так и жил он в доисторические времена, задолго до Странной страны.
Мир полон скрежета зубов, когда я говорю правду. Официальные уполномоченные дантисты стучат рано утром в окна, требуя пустить их внутрь, дать доступ к еще не вырванным зубам – нет скрежета – нет правды. Мир полон, когда в нем нет меня. Старуха процентщица гулким голосом воет на пустом полустанке. Кто-то выкинул свои сухожилия – увидел их ненужность в современных условиях бытовой цветопередачи. Сон наяву закончился дремой. Мы выступили на край подноса, мы стояли на нем, цепляясь ногтями за эмалированный край истории. Что в этих словах кроме сумрачной правды междометий? Выдохни друг, хватит уже держать в себе дым. Пока не надо больше чая, старый. Твой чай проявляет мою другую сущность. Не ту, которую я так тщательно взращивал в себе все эти долгие годы.
Спутник уже был в походном. В синих чиносах, черных слипонах, белой хлопковой рубашке. Простое. Походное. Сменил лицо. Сменил волосы и жанр. Нарядился в бороду и очки. Фотокамера средний формат, производства древних. Холщовый рюкзак со шнурком подзарядки для умнозвука.
– А что тебе надо в этой жизни было для себя? Что твоё тебя привело на этот вокзал? – решил узнать поближе своего напарника по пути я.
– Моё? Да вроде и нет ничего. Мне и не надо было ничего особенно никогда. – оказался внезапно закрытым мой напарник.
– А что же ты в жизни искал? – не унимался я.
– Да не искал ничего никогда особо я. – буркал в ответ Спутник.
– А чего же действительно ты в этой жизни хотел для себя? Вот на самом деле. Если прям в глубину заглянуть. – допытывался я.
– Реально? Ничего. Дома быть. Может умнозвук новой модели. Или даже просто сидеть. Чего ещё надо если есть где сидеть?
Спутник оказался совсем другим. Непохожим на меня. Слишком. Как можно ничего не искать в жизни? Как можно быть довольным жизнью? Как можно быть таким похожим уже в молодости на родителей? Да, кстати, Спутник – еще и моложе меня. Намного. Не важно насколько. Ну да, я уже того… пожил. Разве не видно? Я еще расскажу, ты не переживай. А вот следовать правилам и отмечаться в социальных сетях по мере движения оказалось неверным решением. Впоследствии это привело нас к проблемам. Серьезным проблемам.
Вороны летали над составом темной стаей. Мысли в голове кружились черным роем. Внешнее отражалось внутри, преломлялось, искривлялось. Поезд тронулся, мы поехали. Ламы на вокзале тем временем вышли в паутину, быстро нашли нас по геотегу станции Сонная. Старший лама давал указания младшему собрату по осознанному использованию социальных сетей в рамках операции по вычислению нашего маршрута. Лама, который получил от меня в ухо, поосознавал опции поиска и осознал иной путь. Он встал, прошел к кассе, заглянул в окно.
– Что у вас? – Резко и строго спросила кассирша.
Лама вместо ответа показал свое левое ухо. Уже сильно опухшее, нездорово синее. Кассирша вспомнила момент. Застыдилась – она тогда засмеялась немного громче положенного.
– Не положено предоставлять информацию о пути следования других пассажиров. – попыталась уйти от ответственности она.
Лама продолжал показывать на ухо. Ухо, казалось, даже принимало участие в процессе уговаривания кассирши тем, что разбухало все сильней и сильней. Вина и стыд кассирши росли пропорционально увеличению размеров уха. Кассирша была женщиной достаточно опытной в вине и стыде, чтобы понять – это не приведет ни к чему хорошему. Даже не подумав повымогать взятку за сведения, она взяла бумагу, ручку, торопливо написала куда мы купили билет, протянула ламе. Ухо прекратило разбухать. Лама посмотрел название станции и рванул к своим делиться обретенным знанием.
– Станция Конечная. – Без какого-либо выражения в голосе сказал старший лама, показывая на экране умнозвука наш пост подошедшему коллеге.
– Станция Конечная! – Запоздало сообщил подошедший коллега, протягивая старшему кусок бумаги – иногда инерция ума заставляет что-то делать, даже несмотря на очевидную ненужность этих поступков. Ламы вышли из вокзала, сели на перроне и затянули хором старую народную мантру. Глубокий бас горлового пения дымом горелых осенних листьев тянулся над станцией, железной дорогой, догонял наш состав, проникал в наше сознание, резонировал с нами.
Нам было похуй. А зря…
На вокзал
Я очнулся через неделю. В левой руке я сжимал револьвер, в правой – саквояж с наличными – 1 000 000 $ – вроде ничего особенного – сколько людей ежедневно приходят в себя в таком виде?!
Сколько еще подобных вещей мы делаем ради привлечения внимания других? Валяться где попало – достаточно слабый способ – уже никто и не обратит внимание, не нажмет заветную кнопку “понравилось”, не передаст другим весточку о том, что кто-то где-то снова повалялся с деньгами…
вокруг были люди, они что-то делали, куда-то ходили, я слышал громкий голос, покореженный прогоном сквозь дешевый усилитель, старые динамики, рупорные, но совсем другого качества.. Голос кричал:
"поезд двестишестьсятьыый Магадан – Южно-Сахалинск отправляется со ого пути ьей платформы!".. В конце фразы – голос задергался, усилилось искажение, последние два слога "формы" повторились многократным делэем, медленно из середины переходя в правый канал, затем стереокартина выровнялась вступлением тонкой высокой скрипки, одна нота, еще медленней и протяжней, чем эффект перехода "формы", вдруг резкий бит, твердый, необузданный басовой обрезкой, но четкий, не дабовый, а строго четыре на четыре, потом рычащая басовая линия, и еще более внезапно вступление звонких и неземных в своей мягкости тарелок… Бумс-бумс-бумс-бумсссс-бумс-бумс-бумс-бумсссц-бум-бум-бум-бум…
"поезд двестишестьсятьыый Магадан – Южно-Сахалинск отправляется со ого пути ьей платформы!"…
Бумс-бумс-бумс-бумсссс-бумс-бумс-бумс-бумсссц-бум-бум-бум-бум…
Я в клубе! Стол, стул, бутылка воды с газом, стакан с выжатым лимоном, полная пепельница старых, вонючих окурков.. Липкий пол – подошвы ботинок липли к чему-то разлитому под столом неприятно так, вызывая отвращение и злость..
Я в клубе… Техноромантика жесткого андеграунда, темная приезжая молодежь, разбитая цветными лицами городских жителей голубого, зеленого, лилового, желтого оттенков, нарочито грубая одежда, нарочито черное, неприятно белое, антипотребление, антиценности, антиподы, антифоны… Я когда-то был близок к ним, но не выдержал, сломался, влияние яркой антисексуальности вытянутых в салонах волос, глянцевых лиц, восковых тел, жеманных манер, картинных образов, стремящихся к лучшим образцам показного отрицания почти унаследованного благополучия…
Я в клубе. Contain by Plastikman. Бит прирастал агрессией, на фоне черного звучания эхо далеких ударов гигантских пластиковых конструкций, бьющихся на ветру. Словно гигантские трещотки в нереальном утопическом мире зазеркалья они схлопываются, возвещая о пришествии глашатаев очередной антивести… Тихая дискотека. Мы танцевали. Мы двигались в электронном угаре. Все были в наушниках – диджеи и танцующие. Никакой другой акустики не предусматривалось. Никто кроме нас не слышал звук. Для стороннего наблюдателя звук отсутствовал полностью. Дискотека для глухих наоборот. Клуб на улице. В самом центре Большого города, в Большом переходе к Большой улице и Большой площади. Ради мероприятия разогнали торговцев пластиковым счастьем из подземных ларьков. Сегодня тут нельзя купить по низкой цене чехлы для иностранных умнозвуков, нельзя уточнить у продавца стоит ли брать силиконовый сейчас или может пока подождать до выхода новой модели, сегодня тут нельзя получить на руки коробку с чехлом, такую настоящую, пыльную, залапанную чьими-то заочно неприятными руками… Нельзя… Как же хотелось все это сделать именно сейчас… Грустный смайлик висел над душой, роняя мне на плечи слезы дополненной реальности.
