Первый выступавший говорил о том времени, когда нацисты только начали поднимать голову, и как можно было бы этого не допустить. Сообщение взволновало всех, кроме Анны, и вызвало много откликов и контраргументов.

– Если бы только!.. – кричали писатели. – Если бы только Веймарская республика… Социал-демократы… Французы Рейнланда…

После того как все немного успокоились, с места поднялся печальный человек в свитере. Он зачитал отрывки из дневника еврейского писателя, который до сих пор жил в Германии и оставался на свободе. Дневник тайно вывезли через Швейцарию. Анна, конечно, знала, как жилось людям в Германии. Но подробности ее ужаснули: нищета, преследования по поводу и без, постоянная угроза концлагеря. Когда чтение закончилось, в зале воцарилось молчание. Писатели с благодарностью взирали на облезлый потолок и на огромные окна, выходившие в Гайд-парк: они, по крайней мере, сумели вовремя уехать…

Потом кто-то выступал со скучной диссертацией, посвященной региональным отличиям Франкфурта и Мюнхена.

И наконец наступила очередь папы.

– «Берлин», – объявил он и начал читать.

Когда в возрасте восьми или девяти лет Анна впервые осознала, что папа – знаменитый писатель, она долго упрашивала его дать ей почитать то, что он написал. Хоть что-нибудь! И в конце концов папа показал ей коротенький отрывок, который, по его мнению, мог вызвать у Анны интерес. Анна до сих пор помнит свою растерянность после чтения. Ну почему, думала она, почему папа не пишет так, как другие? В то время в школе Анна научилась писать длинными, сложными предложениями, полными высокопарных оборотов. Она представила, как мог бы выглядеть папин текст, если бы был написан красивыми фразами. А папа зачем-то писал простыми словами да короткими предложениями. Только эти слова у него связывались между собой каким-то неожиданным образом. И это удивляло… Преодолев растерянность, Анна вдруг поняла, что хотел сказать папа. Но все равно… Почему бы ему не писать как другие?..

– Рановато для тебя немножко, – сказал тогда папа.

Но по прошествии нескольких лет Анна так и не решилась на новую попытку.

Сейчас папа читал текст, который недавно написал – в гостиничной комнате, на разбитой пишущей машинке – про Берлин. Перед глазами Анны вставали улицы, парки… Небольшой отрывок был посвящен их дому… Да, все очень точно описано, подумала Анна.

А вот люди, среди которых мы жили, писал папа: соседи, владельцы лавочек, садовник, следивший за садом (Анна его почти и не помнила), секретарша с совиными глазами, которая перепечатывала папины рукописи… В зале засмеялись: этот пассаж был смешным… Где сейчас все эти люди? – спрашивал папа. Круглоглазая секретарша вскидывает руку в гитлеровском салюте? Бакалейщик вступил в отряд штурмовиков, или его отправили в концлагерь? Что стало со всеми ними после того, как нацисты присвоили себе страну? (Тут папа употребил очень резкое слово, от которого у слушавших сначала перехватило дыхание, а потом они с облегчением рассмеялись.) Мы не знаем, сказал папа. Всех их сожрал Гитлер. Но, может, когда-нибудь кто-то из нас туда вернется, и все будет выглядеть так же, как в прежние времена: улицы, рощицы, дом…

Текст заканчивался словами, с которых начинался: «Когда-то я жил в Берлине…»

С минуту все сидели молча. А потом писатели все как один поднялись со своих мест – и захлопали, захлопали. Когда папа сошел с подиума, его тут же окружили, поздравляя и пожимая руку. Анна держалась сзади, но папа отыскал ее возле самой двери и спросил:

– Тебе понравилось?

Анна кивнула, но больше ничего не успела сказать: их увлекли в комнату, где ждал чай. Стол был накрыт с невиданной роскошью. И хотя одни писатели пытались себя сдерживать и не сразу бросались к столу, другие не могли устоять. Чаепитие организовала главная секция писательского клуба – английская, и кто-то из английских писателей тоже присутствовал на встрече. Пока Анна, поедая эклер, пыталась выразить, как ей понравился папин текст про Берлин, один английский писатель подошел к ним поговорить.

– Я слышал аплодисменты, – сказал он. – О чем вы читали?

Папа, как обычно, не понял, что его спросили, и Анне пришлось переводить.

– Ах, вот в чем вопрос! – воскликнул папа.

Выражение его лица изменилось: он настраивался говорить по-английски.

– Я гофорил… – произнес он, как обычно коверкая слова. – Я гофорил о Германии.

Книжный, прямо-таки «шекспировский» акцент папы ошеломил англичанина, но он тут же оправился.

– Все были явно потрясены! – заметил он. – Хотелось бы и мне понимать, что вы читали!

Анна вернулась к Бартоломью позже, чем обычно. Там ее ждало письмо от Макса. Макс приглашал ее на выходные в Кембридж. «Все происходит сразу!» – подумала Анна. И, забыв о своей стеснительности, рассказала миссис Бартоломью о приглашении Макса, о том, как папа читал в клубе рассказ, и о том, что перед ней открываются новые перспективы.

– Окончив курсы, я смогу зарабатывать три фунта стерлингов в неделю! – гордо сообщила Анна.

Но миссис Бартоломью, совсем как папа, не смогла скрыть сожаления.

– Это прекрасные новости, – сказала она, немного помолчав. – Но ты ведь знаешь, не правда ли, что можешь жить в этом доме столько, сколько тебе захочется? Так что если ты вдруг изменишь свое решение…

И миссис Бартоломью отправилась подбирать для Анны вещи из гардероба Джинни, чтобы Анне было в чем ехать к Максу на выходные.

Всю дорогу в поезде Анна пыталась представить, как это будет: что им предстоит? Как выглядят друзья Макса? Ей придется с ними беседовать? Боже, что она им скажет?

Снова похолодало, и, как только поезд выехал из Лондона, начал моросить дождь. За окном однообразно тянулись поля, коровы пытались укрыться от дождя под мокрыми деревьями. Анна нет-нет да и думала: вот бы ей не пришлось выходить! А вдруг она никому не понравится? Ну и действительно: почему вдруг она должна кому-то понравиться? До сих пор такого не случалось, думала она угрюмо. По крайней мере с ее ровесниками. Девочек в интернате мисс Меткаф Анна мало интересовала. Ее никогда не выбирали ни старостой класса, ни капитаном общежития, ни даже дежурной по столовой. Во время перемен над ней пытались подшучивать, как над какой-нибудь заморской обезьянкой, но даже это ни к чему не приводило.

А друзья Макса – юноши. Как разговаривают с юношами?

– Не очень приятный денек, – сказал кто-то, как будто прочитал мысли Анны.

Голос принадлежал сидевшей напротив женщине, одетой в твидовый костюм. Анна согласилась: «Да, не очень», – и женщина улыбнулась. На ней была шляпка и дорогие, удобные туфли. В таких туфлях мамы учениц приезжали в интернат мисс Меткаф на родительский день.

– На выходные в Кембридж? – поинтересовалась твидовая женщина.

– Да, – ответила Анна.

И женщина тут же пустилась расписывать возможности и удовольствия, связанные с так называемой «студенческой жизнью». Когда-то трое братьев женщины учились в Кембридже и двое кузенов – тоже. И каждый приглашал ее в гости на выходные. Это было так здорово! Театральные вечера, майские балы, пикники в Гранчестере, соседней деревне. И куда бы ты ни пришла, везде полным-полно интересных молодых людей!

От этого рассказа настроение Анны совсем упало. Но она успокаивала себя тем, что в марте едва ли возможны майские балы и Макс наверняка предупредил бы ее о каком-нибудь предстоящем грандиозном «выходе в свет».

– И откуда же ты, моя дорогая? – поинтересовалась твидовая женщина, немножко подустав от собственных восторгов.

Обычно, когда Анне задавали этот вопрос, она отвечала: «Из Лондона». Но сейчас она неожиданно для самой себя ответила:

– Из Берлина, – и тут же об этом пожалела.

– Из Берлина? – не поверила женщина. – Но ты же вылитая англичанка!

– Нет, – возразила Анна, ощущая себя так же, как мама в Организации помощи беженцам. – Мой папа – антифашист, немецкий писатель. Мы уехали из Германии в 1933 году.