«Ох, Игорь! Как мы далеко! Как жажду я твоего взгляда… Умираю без твоих писем. Дорогой… напиши…
Я ни на что не претендую… Ни на любовь твою святую,
И ни на это, ни на то… Живу мгновеньем… но за то,
Что я с тобою до зари… – мне свою душу подари!
Нет! Как ты мне не говори не устарели алтари,
И если я, порой, молчу, совсем не значит, что хочу
Быть жалким призраком Земли. И если места нет Святыне,
И если мне не быть Богиней… Твоих надежд, твоей мечты, –
Не трать напрасно время ты. Я не стремлюсь к другой вершине,
Я не способна быть рабыней земной никчёмной суеты.
Всё, дорогой! Не могу больше писать. Совсем нервы расшатались. Не хочу свои письма поливать слезами. Обнимаю тебя и осторожно целую. Спокойной ночи тебе, дорогой!
Твоя осторожная Марго».
В начале сентября пришли ответы по запросам в мединститут и медучилище. Вопрос о двух врачах и двух лаборантках решился положительно. Лебедев невольно обратил внимания, что письма внутри города шли к нему дольше, чем письма из Риги. Но это быстро забылось.
Теперь у Лебедева прибавилось забот по обучению новых сотрудников и лаборантов. А в начале октября пришли два химика-аналитика из университета. Один из них через неделю знакомства исчез и более не появлялся. Но и без этого «товарища» лаборатория начинала приобретать более солидный вид.
Из Ленинграда уже пришли ёмкости с новым пластиком, который назывался поливинилацетатные дисперсии. По первичным тестам продукт обещал быть замечательным товаром народного потребления. Из него можно было готовить клей, краски, облагораживатели для тканей и дерева… и многое другое. Лаборатория начинала свою нормальную научно-исследовательскую работу.
Очередное письмо из Риги немного озадачило Лебедева.
«Здравствуй, недальновидный ты мой Орфей! Впервые на тебя сержусь, но деликатно. Не пиши мне такие энергоёмкие стихи! Не пиши! Нам не нужны революции. Достаточно, что с диктатурой пролетариата мы мучаемся почти целый век. Всю страну измордовали.
Пусть поэзия будет лёгкой. Пусть каждый встречный-поперечный прочтёт твой стих и спокойно отойдёт в сторону. Однако же, в противном случае, для людей с высоким интеллектом твои стихи могут стать опасными.
По себе знаю, вижу и чувствую. Прошу, не давай читать никому это стихотворение. Не публикуй нигде. Пусть оно станет моим талисманом. Конечно, прошло более пять лет, как ты мне его подарил. За это время я пережила целую эпоху приспособлений, малых и больших стрессов, рождение сына… и я чувствую, что он скоро станет единственной опорой в моей, прямо скажу, несчастной жизни. Но я пережила возрождение духа, что бывает не часто в нашей жизни. Это мне придаёт силы и разум.
Одно твоё стихотворение круто изменило мою жизнь. Конечно, приходится признаться, что почва в моём сердце оказалась благоприятная для взрыва от плохого быта. Но всё же… Не пиши больше таких взрывных стихов. Людям нужен мир, спокойствие, и ласка.
Предполагаю, что твои взрывы эмоций у тебя случились из-за больших проблем с организацией лаборатории. Вот ты и взорвался в письмах ко мне. Последнее стихотворение отличное и даже очень значимое… Его обязательно оценят в народе. Но оно стоило тебе слишком большой энергии. Тебе нужно сохранить силы для своей работы… сохранить себя для семьи и детей. У тебя уже две дочки появилось, как я могла догадаться.
Игорь! Дорогой ты мой человек. Как это не страшно для меня, но я уже понимаю, что тебе сейчас не до меня. Ты на грани срыва, и даже взрыва. Я сама… Слышишь, сама!.. предлагаю тебе прекратить переписку со мной, дурёхой! А себе самой я приказываю не писать любимому человеку – для его здоровья и разума. Как тяжко даются такие решения! Как тяжело…
Я погасила интерес… (теперь спокоен ты),
Чтоб не вознёсся до небес от мнимой красоты,
Чтобы спокойней и ровней стал сердца чёткий стук,
Не ускорялся бы вдвойне на посторонний звук…
Чтоб не сиял так блеск очей, – не заподозрил друг,
Чтоб не заметил взгляд ничей
Тот трепет нежных рук.
Чтобы прочтя стихи мои, не возмущался всё ж…
Чтоб пальцы тонкие твои не отбивали дрожь.
В негодовании таком чтоб ярость скрыть сумел…
Чтоб отругал меня тайком, за то, что сам был смел…
Чтоб писем медленных твоих спокойнее ждала,
Чтоб я писала за двоих и за двоих жила…
Чтобы понять могла сейчас, что лишних нет минут…
Что тебе дорог каждый час и не до писем тут…
Я в электричке… (хоть мороз, хоть дождь – мне всё равно),
Под равномерный стук колёс пишу, смотря в окно…
И тебя мысленно зову: приди, приди скорей,
Жену чужую, как вдову, дыханием согрей…
С ней раздели своё тепло и ласку раздели,
Пусть будет на душе светло до утренней зари!..
Пройдёшь по утренней заре и обретёшь покой…
Ты, верно, не такой, как все… Ты, знаю, не такой…
Твоя поучающая Марго.
P.S. А про Ларионова скажу – это ласковый нахал, индивидуалист, если только не полный паразит. Он постоянно спорит, как будто что-то знает больше всех. Но это не нормальный спорщик, а махинатор. Нормальный спорщик ищет аргументы, а твой Ларионов ищет только эмоции. И кстати, он у меня дважды в спортлагере занимал деньги и не отдал. Суммы, конечно, мизерные и я о них и о Ларионове сразу забыла, но твоё напоминание об этом человеке воскресило в моей памяти его порочную натуру. Будь осторожен. Я бы такого не позвала в свою компанию».
Но Лебедев не обратил особого внимания на негативные мнения Марго о Ларионове. Ему срочно нужны были сотрудники. По телефону он узнал в Омском мединституте место распределения своего хорошего знакомого Ларионова, которого он хотел принять на работу. Но в институте было известно не многое: Ларионова Петра Ивановича распределили в город Павлодар, а куда конкретно – такого никто не знал. В Павлодарский Горздрав полетело письмо от института. В скором времени от Ларионова пришло письмо.
Получив письмо, Лебедев не мог поверить, что у его знакомого такой плохой почерк. Но все слова удалось прочитать. Ларионов работал на санэпидемстанции и попутно преподавал в медицинском училище.
«Похоже, что Петька время даром не теряет, ─ подумал Лебедев. – Зарабатывает деньги по мере возможности». Это обрадовало Лебедева, и он с большей уверенностью написал почти другу обстоятельное письмо с предлагаемой для него работой. Письмо отослали в тот же день.
К октябрю месяцу в токсикологической лаборатории Новосибирского Филиала было уже 9 человек. Из мединститута распределили двоих врачей, но пришёл только один Иван Щербак, из университета распределили тоже двух химиков, но пришёл только один Юра Голиков, из медучилища выделили одного фельдшера Валю Миньчук, и она пришла… Несколько позже появилась подруга жены Синицина, которая разругалась со своим начальством в прежнем институте и срочно уволилась… и, наконец, появилась виварщица по уходу за животными, что сразу сняло напряжение со всей лаборатории. Теперь уже можно было реже назначать помощников в виварий из сотрудников лаборатории. В последние дни ноября месяца из Павлодара приехал Ларионов, сумевший быстро и безболезненно уладить дела по своему отъезду ранее положенного по распределению срока.
