Глава 7

РМП

После двух поездов шли пешком от одной станции до другой. А там ещё ждали военный камаз. Камаз нёсся по разбитой асфальтированной дороге со скоростью под восемьдесят километров в час. Везя в зачехлённом кузове тридцать новых «рмпшников».

Сидели кто как мог. Кто-то лежал. Кто-то стоял. Когда Роман усмехнулся, сказав капитану Миллеру, что они, конечно, все не поместятся, капитан только рассмеялся и ответил, что тридцать человек в один кузов – это ещё по-божески. Дескать, на полигоне, где дорога в куда худшем состоянии, а за рулём, как правило, не контрактник, а срочник, и в кузове, помимо солдат, брёвна или железные трубы, – вот там-то, дескать, жизнь; а за то, что их аккуратно везут по асфальту, где в кузове на тебя только товарищ может свалиться, но не бревно, – за это они все ещё «спасибо» должны сказать.

Камаз летел и ревел, оставляя за собой облако пыли. Роман сидел над самой дырой в полу, держась за кого-то, кто-то держал его сверху за шиворот, чтобы он ненароком не вывалился. Андрея и вовсе затолкали где-то у самой кабины. Ничего толком не было видно. Кто-то кашлял от пыли, кто-то чихал. Между тем младший сержант, которому места в кабине не хватило, сидел со всеми, у самого борта, и курил, глядя в светящийся от утреннего солнца разрез в тенте.

Ехали минут двадцать.

Это была часть за номером 7**32 и называлась она Первой мобильной бригадой радиационной, химической и биологической защиты. Часть была в …вской области.

По прибытии всех сразу согнали в столовую. Там тем временем как раз заканчивали завтрак полугодишники. У нас с собой были сухпайки, которыми мы должны были питаться до конца этого дня. Но многим они уже надоели, так как разогреть пищу в контейнерах возможности не было, а есть холодное многие из нас ещё не привыкли. И поэтому, так как старший призыв сидел за соседними столами, мы, пока ответственные не видели, меняли галеты на хлеб, а жвачку на недопитый чай (пить-то нам не давали, а если у кого и оставалось что с поезда, то было это уже уничтожено). Самое ценное в «сухпǎе» было, помимо жвачки, яблочное пюре и ещё армейская шоколадка, которая представляла собой маленькую упакованную плитку чёрного горького шоколада.

Дали четыре минуты, чтобы поесть. Немногие в первый раз успели. Тем же, кто после команд «закончить приём пищи!» и «встать!», продолжил доедать что-то, ответственный влепил крепкую затрещину, так что кто-то и подавился.

Из столовой повели в штаб бригады. Там был психолог по фамилии Зигатуллин – татарин. Если бы не его шрам, тянувшийся от глаза до шеи, он был бы похож на самого адекватного офицера из всех, которых нам до того случилось увидеть в бригаде. Зигатуллин был штабной старший лейтенант.

Всех нас рассадили в большом зале и в течение следующего часа мы писали обычные психологические тесты, как-то: на определение темперамента, на склонность к агрессии, неподчинению и прочее. Психолог Зигатуллин советовал не юлить и отвечать честно, предупредив, что сможет выявить всякого лгуна и актёра. Но я его таки обманул, составив ему не свой психологический портрет. Я тогда уже был кое о чём наслышан и был намерен пробиться в каптёры, но знал, что меня с моим характером могут туда взять, а могут и не взять. И мне нужно было больше гарантий, что и толкнуло меня на ложь и актёрство. Хотя впоследствии, когда мне таки предложили быть каптёром, я сам по определённым причинам отказался. А что до Зигатуллина, то херовый из него оказался психолог.

Потом нас повели во вторую казарму, на первый этаж, где мы жили затем в течение всего следующего месяца, пока были ротой молодого пополнения.

Дневальные же к нам назначались со второго этажа огнебата. И когда мы только зашли и построились в одну шеренгу со своими сумками, дневальные, пока у нас ещё всё оставшееся с пересыльного пункта не отобрали сержанты, взяли у нас кто на время, а кто и насовсем те или иные вещички.

Когда Андрей спросил у дневального, что стоял у двери, чему же всё-таки учит армия, дневальный ответил не задумываясь – что армия учит самодостаточности. Андрей рассчитывал, что будет что-то про товарищество, но ничего такого никто ему так и не сказал. А психолог Гизатуллин сказал всем, что армия учит, в первую очередь, стрессоустойчивости.

***

Когда мы в первый день вышли и кое-как построились перед казармой для тренировок по строевой подготовке, перед нашим строем проходила молодая и очень хорошенькая штабная девушка в звании сержанта.

– Кис! Кис! Кис! – позвал её кто-то.

Но она, даже не посмотрев в нашу сторону и не останавливаясь, показала нам нецензурный жест и проследовала мимо.

В строю засмеялись. Но всё больше вскоре стали смеяться над нами – полугодишники-дембеля, которые, пока мы занимались строевой подготовкой, кричали нам, сколько дней им осталось до дома, а также кричали, спрашивая, сколько ещё осталось нам.

Строевой подготовкой занимался с нами старший лейтенант Борискин из батальона разведки. И стоит немного рассказать о нём:

Это был молодой, но, как и все в бригаде, казавшийся старше, – парень двадцати девяти лет. Он был высокий и худой, и когда старлей просто стоял и курил, то можно было подумать, что, ударь ты его сейчас, так он сразу и развалится. Но в этом худом теле чувствовалась сила и твёрдость.

Когда мы впервые, ещё в РМП, отправились с ним на стрельбы и были застигнуты на холме ливнем, то многие из нас поспешили спрятаться под палатки, которые мы взяли с собой, чтобы отрабатывать на них порядок и скорость разборки-сборки автомата Калашникова. И старлей увидев, что многие прячутся до воды и проорав матом, что все мы девочки и что мы уже вконец охерели, – стал переходить от одной кучке солдат под палаткой к другой такой кучке. И каждому он треснул со всей своей дури по шлему прикладом. Сам он, несмотря на то, что рядом была будка от дождя, туда не пошёл и весь ливень и шквальный ветер принял с нами. Хотя товарищ подполковник по работе с личным составом бригады, который тоже решил идти с нами, потому как ему, вероятно, надо было о своей работе подготовить для комбрига соответствующий документ, – в эту самую будку спрятался. И когда мы, отстрелявшись, шли уже обратно, все промокшие и продрогшие, в экипировке, злые, с истёртыми в кровь ногами от непривычных берцев, сухой подполковник вдруг стал орать как ошалелый:

– Вспышка с фронта! Вспышка с тыла!

В строю возникла суета, никто не знал, что нужно делать. А нужно, при вспышке, скажем, с тыла, как можно стремительнее падать вперёд, прижимая к груди автомат, а самому прижимаясь к земле, при этом ноги должны быть разведены и смотреть носами в разные стороны, иначе, при реальной химической атаке или биологической угрозе, тебе взрывной волной сразу оторвёт твоё естество и порвёт тебе вообще всё, что только возможно. Поднимать голову при этом запрещено.

Но в этот раз мы ничего такого не стали делать.

– Так! Строй! Стой! раз-два! Вы что, товарищи солдаты, команды не слышите? – возопил товарищ подполковник. – Значит, будем учиться! Итак…

– Товарищ подполковник, – не выдержал старлей, – да идите вы нахер уже со всеми вашими вспышками и всей этой хернёй вашей! Как же затрахали вы уже! Солдаты промокли. Вы, что ли, перед этим сраным комитетом солдатских матерей отчитываться потом будете?!

И старлей, оставив подполковника стоять с открытым ртом, пошёл дальше, вперёд.

– Строй! Шагом – марш!

И мы все пошли за ним. А подполковник ещё какое-то время стоял позади нас.

Конечно, за это неподчинение и хамство старшему по званию старлею Борискину влепили выговор, но судя по тому, как он стоял перед начальством – не на вытяжку, а как по команде «вольно», – а также судя по тому, как он на начальство смотрел, можно было подумать, что ему глубоко наплевать на всё, что ему теперь сказали.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».