Последнее, что Женя видел, – это что Алексей взял Еву на руки и понёс её в спальню. Женя попытался было встать, но тут же рухнул на пол. Последнее, что он помнил, было, как Алексей усмехнулся, глядя на него, и запер дверь в комнату Евы изнутри.

***

Когда он очнулся, то не сразу понял, где он находится. Всякое движение отдавалось дикой болью во всех суставах. Голова раскалывалась. Очень хотелось пить. Женя глянул было себе на запястье, чтобы узнать время, но обнаружил, что часов на руке нет. В комнате были плотные шторы, но можно было различить, что за ними белеет рассвет. Он кое-как приподнялся.

Лежал он, как оказалось, не на полу. И не на диване. Он лежал в одной кровати с Евой и теперь различал её силуэт рядом с собой. Ева была совсем голая. Он хотел было укрыть её простынёй, но вдруг понял, что она не спит:

– Ты сделал это?! – спросила она тихим, сиплым голосом.

Женя смотрел на неё изумлённо, ещё толком ничего не понимая.

– Что сделал, Ева?

Она посмотрела на него и не ответила. Она попыталась приподняться. По-видимому, это причиняло ей не меньшую, если даже не большую, чем ему, боль.

– Ты или твой дружок-уголовник?! Или вы вместе?

– С чего ты взяла, что он уголовник? – спросил Женя первое, что пришло ему в голову.

– Я… помню его татуировки… рядом с собой…

Внезапно она зарыдала. А потом её сорвавшийся голос перешёл на крик:

– Убирайся! Понял! ты, скотина! мразь! Тварь, убирайся отсюда!..

Женя, в отличие от Евы, был одет. Он молча встал и, по-прежнему плохо соображая, покинул тёмную комнату.

Часть 2 Полигон

Глава 6

Первые дни в огнебате

Спустя два месяца после описанных событий

Солнце печёт головы, покрытые беретами. «Рхбзшники» носят оливковые береты. Впрочем, это не везде, и если в бригаде береты, то у парней в полку кепки, этакие дурацкие фуражки, у которых даже козырёк нельзя гнуть, ибо он всегда должен быть прямой; солдаты Вермахта во времена Третьего Рейха что-то подобное носили.

В полку вообще хорошо живут – ходят в этих своих кепочках все такие чистенькие, заборы красят да бордюры, да ещё строевой целыми днями занимаются. А бригадовские срочники всегда самые грязные и рваные, потому что на один только день приходится и военная подготовка, и физическая, и – рабочка какая-нибудь, так что свободное вечернее время уходит на то, чтобы постираться и подшиться; или, если твоей форме край, раздобыть себе новую любыми путями, но только если ты на этом деле спалишься, тебе отобьют почки, а если не предпримешь ничего и на утреннее построение выйдешь как оборванец, то тебе опять-таки отобьют почки, только уже всей ротой, потому как из-за тебя одного вся рота будет весь день ползать по плацу, выполнять джамп-прыжки, отжиматься и прочее.

Словом, в армии интересно. Во всяком случае, в Первой мобильной бригаде. У полковских ребят и выезд по тревоге приходится один на весь год. Полк расположен неподалёку от бригады, всё это две части в одном гарнизоне. Есть ещё военный институт, который главенствует и над полком, и над нашей частью 7**32. Но если в сам закрытый городок ещё и можно пробраться, то в институт так просто не прошмыгнёшь – там подряд три КПП и охрана.

Через два дня открывается полигон, то есть полевой лагерь. И вся бригада переезжает в поля. Тут уже всё построено: и палатки батальонов, где на каждый батальон приходится четыре в среднем палатки – потому что две роты и два, например, взвода, самих батальонов тоже четыре; также поставлены уже и четыре палатки-умывальника, и столовая возведена, и сортиры сколочены.

Сегодня весь день ушёл на то, чтобы обсыпать щебнем палатку 2-ой огнемётной роты, куда и попал по распределению Алин Андрей – на должность командира транспортно-заряжающей машины под номером 213. Дело в том, что командир тяжёлой огнемётной роты приказал своим солдатам обсыпать палатку именно так, и те в течение всех последних дней таскали кто в чём и на чём щебень от самого сортира, то есть это метров восемьдесят. Армия однообразие любит! И раз уж огнеметный батальон один, то и две другие роты плюс взвода должны последовать примеру ТОРа (тяжёлой огнемётной роты). И последовали. К вечеру управились. И скоро нужно было выдвигаться обратно в часть. Но ни Андрей, ни двое других новопризвавшихся об этом не парились, потому что с ними было также трое дембелей, которые работать-то, может, и не работали, но зато за временем следили и знали, что на развод и спуск флага опаздывать нельзя ни в коем случае. И если бы они теперь опоздали, ротный спросил бы с них – их ведь он отправил за старших, они ведь дембеля.

– Слушай, Сань, а ты в армию по собственному желанию пошёл или… призвали? – спросил Андрей, садясь на край «лишних» полов для умывальника, которые теперь были набросаны за палатками.

Санёк только рассмеялся. Он сидел рядом.

– Призвали, конечно. Какой кретин пойдёт сейчас служить по собственному желанию? Это только если контракт хочешь подписать. А контракт подписывать – это когда у тебя кроме ПТУ и всё с этим связанного иной дороги нет.

Работа на сегодня была как будто окончена. И дембеля, главным образом один дембель, самый, что называется, адекватный, разрешил им перекур, хотя никто из них троих-новослужащих не курил.

– А я вот сам захотел, – сказал Андрей.

– И что, жалеешь теперь?

– Пока ещё не знаю. РМП позади, а как в батальоне жизнь пойдёт, время покажет.

– Время… – Саша скривился. – Молись, чтобы время быстрее прошло. У меня брат тут служил. Так он уходил здоровым парнем, а вернулся тощий и больной. У него с почками теперь проблемы. Лечится. И за каким это хером тебе служить хочется?

– Опыт.

– Опыт!.. – он опять скривился. – Опыт многочисленных рабочек и унижений. Я бы каждой этой сержантской обезьяне на гражданке лицо уже давно разбил за то, что они себе с нами позволяют. Но тут Устав. Тут если сорвёшься, вся жизнь под откос. Два года дисбата, характеристика потом ни к чёрту. Да и… и без дисбата, только перейди дорогу не тому… с позволения сказать, человеку, как тебя только и будут, что гнобить до конца срока. До конца службы то есть. Не, Андрюх. Не знаю, как тебе, но мне такой опыт нахер не нужен.

– Это ты сейчас так говоришь. А когда сам дембель будешь, запоёшь иначе.

– Когда я дембель буду, я вообще петь не буду! – с усмешкой и сорвавшимся от репетиции строевой песни голосом сказал Саша. – Дембель!.. Это не дембеля ведь, это… увольняшки. Дембеля были, когда два года служили.

– Так твои любимые сержанты говорят.

– Да плевать мне, что они говорят. Люди всегда что-то говорят. Факт в том, что раньше было сложнее, но пользы было больше. А теперь только стараются в один год службы всё самое дерьмо вместить. Чтобы побольше унижений, издевательств, несправедливости.

– Раньше дегенератами возвращались, – сказал Андрей, глядя на закат. – Раньше после двух лет армии пили ещё два-три года. А теперь у тебя есть шанс адаптироваться скорее и как можно скорее забыть всё, что было, а вернее, ещё только будет с тобой здесь.

– Вот только забывать я ничего не хочу. На опыт мне плевать. Но я хочу всё помнить. Не хочу, как это говорят, бежать от воспоминаний. Один год службы в армии – это год, который ты будешь вспоминать потом всю свою жизнь.

– Всё, салаги! хорош сидеть! Выдвигаемся обратно!

Они встали. Третий их товарищ, нажравшись днём ранее винограда в саду, дристал второй день, и теперь, как только дембеля (или увольняшки) разрешили перекур, тотчас убежал в сортир.

– Ну ты, засранец! Мы долго тебя ждать будем?! – позвали старшие Егорова.

Как звали Егорова, не знали пока ещё ни Андрей, ни Саша, и все называли его Егор. Он вообще скрытный был, за это он пользовался особенным интересом у дембелей и те хотя и не били его ещё, разве что леща давали или пощёчину, но очень любили унижать его психологически.