Сразу вспоминаются взгляды, что теперь постоянно бросают на меня в школе. Все эти незнакомые парни и девчонки, даже младшеклассники, а им вообще не должно быть дела. Все смотрят искоса и думают, что я ничего не замечаю. А стоит повернуться к ним, так сразу отворачиваются с такими невинными лицами – разве что нимба над головой не хватает.

– Все думают, что вы перепугали своих родителей, спасателей и всех остальных просто так, ради прикола, – продолжает Ира. – Хотели, чтобы вас по телевизору показали и в газетах статьи были.

И взрослые тоже. Учителя смотрят так снисходительно, мол, «меня-то не обманешь». Прохожие узнают и пялятся, чуть шеи не сворачивают.

– Не нужна мне такая известность, – говорю. – Ни в каком лесу мы не прятались.

– А где тогда прятались?

– Сама хочу знать. Сажин, кстати, показал мне ту статью. Это все правда.

Ирка хмурится, взгляд угрюмо направлен в тротуар.

– Так и все же, – не сдаюсь. – Где я была, как ты думаешь? Не веришь же про эту бредятину про лес?

– Не верю, – признает Ира. – Я думала, тебя где-нибудь машина сбила, и водитель, чтобы не посадили, от тела избавился.

– И все?

– Ну да.

Я разочарована. Для психологического анализа моей личности это едва ли хороший материал. Я что, в глазах окружающих всего лишь невинная овечка, которую можно только похитить или убить? Макс вон ловелас у нас, а Миша – жертва домашнего насилия. Гораздо более интересные экземпляры.

Тут я спохватываюсь:

– Постой. Так если ты не думаешь, что я в лесу по приколу пряталась, чего тогда дуешься?

– Не дуюсь я.

Поправляя лямку сумки, Ирка изо всех сил старается не смотреть на меня.

– А чего тогда с тобой? Ты же меня вообще как будто не замечаешь!

– Я тебя боюсь просто.

Небо становится еще темнее и ниже. Подпрыгни – ударишься головой об эту серую матовую твердь.

– Почему боишься? – спрашиваю.

Ирка оглядывается по сторонам, как будто нас могут подслушать. Я тоже невольно оглядываюсь – поблизости никого, только многоэтажки, остановки и клумбы вдоль тротуара. Где-то вдалеке толпа малышей с шумом и гамом играют в догонялки, но они нами вряд ли заинтересуются.

– Когда ты вернулась и пришла в школу, – негромко, почти шепотом говорит Ира. – Ну, утром. Я подошла к тебе в вестибюле, пока ты прихорашивалась у зеркала.

Помню – я причесывалась, пока все вокруг проходили мимо, переговариваясь шепотом и глядя на меня так, будто я на городской площади расстреливала котят из дробовика. Помню, как ко мне подходила Ира, но я почти сразу отвлеклась на Макса – он пробежал куда-то в своей волейбольной форме, в майке без рукавов. Когда он покинул зону обозрения, Ирки рядом уже не было.

– Так вот, – говорит она, бесконечно поправляя сумку на плече. – Я подошла к тебе и увидела что-то в зеркале.

– Тень у меня за спиной. – Не сразу осознаю, что произнесла это вслух.

– Да. Что-то такое темное, похожее на человека по форме. Я почти не успела толком рассмотреть, потому что видела это всего пару секунд.

Ира молчит немного, а потом продолжает:

– Оно смотрело прямо на меня. Понимало, что я его вижу. Вот я и шарахнулась подальше. А вечером я сознание потеряла, когда уже дома была, и все это связано.

– Почему ты так думаешь? – Вспоминаю, как косички шестиклашки свешивались с носилок.

А ведь в вестибюле в тот раз, с этой шестиклашкой, был Сажин, когда я выбежала на звук разбитого стекла. Может, Фиалка видела что-то не из-за Веры Гриневой?

– У меня были какие-то видения, когда я отключилась. Про эту тень. Как будто она трогает меня, лицо, руки. А потом раз – я пришла в себя. Жива и здорова.

Я молчу, распинывая мокрую жухлую листву по тротуару. Проходит минута, две, а потом Ира спрашивает:

– Так ты знаешь, что это?

– Нет, – отвечаю. – Но кажется, что нужно выяснить в самое ближайшее время.

– Это в любом случае из-за тебя. Мне кажется, к тебе лучше не подходить. Я не хочу снова… увидеть что-то.

– Так ты поэтому меня избегаешь?

– Не обижайся. Просто так безопаснее.

Да уж, вот тебе и лучшая подруга. Вздыхаю:

– Не обижаюсь. Наверное.

И все-таки Иры не было в городе те три дня, когда мы исчезли. Никому, никому нельзя верить.

***

Шумит вода. Дорога под ногами дрожит, когда проезжают машины. Мы идем по мосту, я и Макс. Он держит меня за руку.

– Ты даже моим друзьям нравишься, – говорит он, продолжая затянувшийся монолог о том, почему в очередной раз позвал меня гулять.

Этого монолога не было бы, будь я менее подозрительной. Если бы не начала задавать вопросы, почему Макс так мной заинтересовался после возвращения.

– А им раньше вообще никто не нравился, – продолжает Макс. – Ну, в смысле, из тех девчонок, с которыми я дружил.

Молчу.

– Ты слишком зациклилась на всей этой истории. Думаешь, что вокруг все что-то замышляют, да? Я тоже так поначалу думал, но меня надолго не хватило. Нельзя же постоянно так париться из-за этой глупости.

Молчу.

– Я на тебя и раньше внимание обращал. Ты вообще одна из самых красивых девчонок в старших классах. Только вот все времени не было подкатить, да и постоянно рядом крутился кто-то.

Начинаю оттаивать. Небо над нами все еще висит безграничным стальным листом, но на душе становится намного светлее. Иногда нужно позволять себе быть более беззаботной, чтобы все вокруг казалось не таким мрачным.

– А тут ты – раз – и сама подошла. Я прям обрадовался.

Ладонь у него большая и теплая, у Макса. У моей пустой бессмысленной красоты.

Машины едут мимо, клубятся выхлопные газы и пыль. Вода шумит.

Это тот самый мост, откуда двадцать лет назад прыгнули подростки. Наши предшественники.

– Чувствуешь, от воды пахнет свежестью? – спрашивает Макс.

Мы останавливаемся, чтобы опереться локтями на перила моста. Ничем не пахнет, только дорогой и машинами. От воды веет промозглым холодом. Река широкая и сильная. Я смотрю на поток и представляю, как в этой неспешной мощной глади скрываются тела. Один шумный всплеск, туча брызг – и человека больше нет.

– Нужно придти сюда весной, – говорит Багров. – Когда ледоход будет.

– Зачем? – спрашиваю.

– Я слышал, тому, кто увидит ледоход весной, всю жизнь везти будет. Ну, примета такая.

Он плюет вниз. Не бывает такого парня, который подошел бы к перилам моста и не плюнул бы с высоты.

– До весны еще дожить надо, – отвечаю я и тоже плюю.

Не знаю, как тут высоко, но плевок теряется из виду еще до того, как падает в реку.

– А что, не доживем, что ли? – Багров улыбается. – Все про своих суицидников думаешь?

– Нет, – вру.

– Бред это все.

Он отпускает мою руку и прежде, чем успеваю хоть что-то понять, залезает на перила. Я охаю от испуга, а он идет себе беспечно, раскинув руки в стороны, как каскадер по канату. С одной стороны у него мост, дорога и я, а с другой – несколько метров полета и ледяная вода.

– Слезай, – говорю, внутренне содрогаясь от страха.

– Не бойся, это же просто.

Он движется по перилам, кроссовки осторожно ступают по шелушащейся синей краске, а я семеню рядом, постепенно успокаиваясь. Расстегнутая куртка Макса хлопает на ветру, ключи позвякивают в кармане. Водители проезжающих машин оглядываются.

– Если мне суждено сегодня умереть на этом мосту, то я умру, даже если ползти по нему буду, – говорит Багров. – А если нет, то можно вообще ничего не бояться. Понимаешь?

Он и правда очень легкомысленный.

– Слезай уже, – говорю.

В голове мелькает странная мысль, что достаточно совсем легкого толчка, и я больше никогда не увижу Макса Багрова.

«Не бойся, это же просто».

Кто-то истошно кричит:

– Не надо!

Одновременно оборачиваемся. В нашу сторону бежит женщина лет сорока в длинном пальто бежевого цвета.

– Не прыгай! – кричит она.

Худая и рыжая, с губами в ярко-красной помаде, она похожа на какую-нибудь активистку школьного клуба. Они почему-то почти всегда рыжие. И любят красную помаду.