– Нельзя же в разбитое зеркало смотреть, – говорит. – Плохая примета.

В голове всплывают слова Иры.

– Можешь мне ту статью показать? – спрашиваю.

– Какую?

– Про подростков двадцать лет назад. В интернете.

– Могу, конечно. Только после уроков, не сейчас. У меня алгебра, нельзя пропускать.

***

После уроков нигде не могу найти Мишу. Звоню ему, а он не отвечает. Мимо проходит Багров и останавливается, увидев меня:

– Кому звонишь?

– Мише Сажину. – Раздраженно прерываю безответный вызов и роняю телефон в карман. – Он мне обещал статью показать про тех суицидников. Не видел его?

– Если бы и видел, то не обратил бы внимания.

Он подходит ближе и поправляет мне воротник.

– И вообще, – говорит, – ты слишком на этом зациклена. Я вот уже почти перестал волноваться. Если подумать, ничего страшного не случилось, так ведь? Всего лишь пропали на три дня. Главное ведь, что мы целые и невредимые. Никто не пострадал.

– Говоришь как моя мама.

Он легонько щелкает меня по носу, тонкие губы растягиваются в улыбке:

– Надо слушать, что говорят старшие.

Если бы мне предложили любую суперспособность на выбор, я бы выбрала устойчивость к обаянию Максима Багрова. Он бы подкатывал ко мне на глазах у всех этих влюбленных в него девчонок, или даже предлагал бы прогуляться как-нибудь вечером, а я такая: извини, мол, но у меня куча дел. Не сегодня.

– Тебе отвлечься надо, – говорит Макс. – Может, погуляем сегодня вечером?

– Да, давай, – отвечаю. – Зайдешь за мной?

***

Придя из школы, первым делом запираюсь в ванной и смотрю на себя в зеркало. Не могу перестать думать о зеркалах после этой утренней истории с шестиклашкой. Целый день рассматривала себя в выключенном экране смартфона, окнах и витринах на улице. Что там можно увидеть такого?

Я, с немного растрепанными темными волосами и раскрасневшимися от уличной прохлады щеками. Фон – стенка ванной, кусок шторки с рыбками, мамин халат на крючке. Вообще ничего такого. Все идеально.

Странная мысль бьет в голову, и я тут же сбрасываю верхнюю одежду. Как только раньше не поняла? Рука нашаривает на полке маленькое зеркальце, а потом заводит за спину. Так, чтобы было видно поясницу.

Лет пять назад я как-то каталась на велике и упала спиной прямо на разбитую бутылку. До сих пор помню бледное лицо мамы, когда она звонила в скорую. В больнице наложили миллион швов, мне потом еще месяц снилась эта загнутая поблескивающая иголка в пугающе ловких пальцах толстого добродушного доктора. В общем, в итоге на пояснице осталась целая россыпь маленьких шрамов. Первое время я тратила много свободного времени, чтобы сочинить истории про их возникновение на случай, если кто-то спросит. Вот только никто не спрашивал, и скоро я забыла не только свои истории, но и сами шрамы.

Так вот, теперь их нет.

Я вожу зеркалом туда-сюда. Поворачиваюсь, чтобы свет падал с разных углов. Все без толку. Кожа гладкая и чистая, ни единой неровности. Я как манекен на витрине.

Мама стучится в дверь ванной. Звучит обеспокоенный голос:

– Ты там нормально?

Я открываю и говорю:

– Смотри мне на спину.

Она непонимающе смотрит.

– Видишь? – спрашиваю.

– Ну да. В смысле, нет. Что видеть-то?

– Ну там же шрамы были, я на бутылку упала!

Мама кивает растерянно:

– Точно. Ты что-то сделала? Крем какой-то специальный?

Вид у нее искренне недоумевающий, но при этом слегка отстраненный. Мама удивлена исчезновением шрамов, однако не видит в этом ничего особенного. Я натягиваю футболку и спрашиваю:

– Мам, а что произошло двадцать лет назад?

– С кем?

– С детьми, которые исчезли. Как мы.

– Не знаю. Я не жила здесь двадцать лет назад.

– Серьезно? Ты не рассказывала.

– Я в другом городе родилась и выросла. Потом познакомилась с твоим отцом и переехала к нему сюда, мои родители купили для нас эту квартиру. Это было лет семнадцать назад, как раз за год до твоего рождения.

Мама грустно вздыхает и продолжает:

– Я думала, что буду тут жить счастливо с твоим папой. А потом забеременела, и он тут же уехал. Убежал.

– Это как-то странно.

– Он сказал, что у него не должно быть детей. Сказал, надо сделать аборт. А я отказалась.

– Разве не лучше было оставить мужа, а не ребенка?

Мама улыбается и гладит меня по волосам:

– Как же я могла убить мою любимую доченьку?

– А почему он этого хотел?

– Мужчины боятся детей, знаешь ли. Особенно мужчины, которым чуть за двадцать. Они сами еще дети, а тут на них ответственность взваливают. А твой отец, дурак он просто. Я бы на него никакую ответственность не стала взваливать, сама бы тебя растила и воспитывала. Ему бы просто рядом быть, но нет.

Мама мало рассказывала про отца, поэтому сейчас я слушаю очень внимательно.

– Боятся детей, но ведь не настолько, чтоб прям из города убегать, – говорю. – Тут какие-то другие причины должны быть.

– Может, и другие, – не спорит мама. Она никогда со мной не спорит. – Но откуда теперь узнать?

– А почему ты сразу не узнала?

– Обижена была и расстроена. Когда ты обижена, редко бывает желание вникать во все нюансы. Хочется послать всех. Хочется, чтоб все отвалили.

Это очень грустно, когда люди вот так расстаются и больше не встречаются, так и не вникнув во все нюансы. Обидишься так на кого-нибудь, пошлешь его, а потом живешь всю жизнь одна с дочерью, и сама не знаешь, почему.

– А я с Максом Багровым сегодня пойду гулять, – говорю, чтобы сменить тему. Грусть сидит где-то внутри тяжелым серым камнем, и его очень хочется выбросить.

– Это красавчик, про которого ты говорила?

– Да, он.

– Так это свидание? Дать тебе мой серебряный браслет?

***

Мы сидим на скамейке в парке, над головой тяжелое небо стального цвета, а под ногами необъятная лужа, где это небо отражается. Там же, в луже, видны застывшие кругом деревья с желтой, красной и оранжевой листвой. Когда налетает порыв ветра, листья срываются и кружатся над нами. Если сказать себе, что это некая осенняя романтика, то вполне можно наслаждаться.

Макс рассказывает что-то про волейбол, про своих друзей, а я задаю все новые и новые ничего не значащие вопросы. Мама научила, что люди любят рассказывать о себе. Если проявишь заинтересованность, когда человек рассказывает о себе, ты однозначно ему понравишься.

Поэтому я без устали задаю вопросы Багрову. Когда ты решил заняться спортом? А каким спортом занимался раньше? А почему именно волейбол?

Он достает сигарету, и я спрашиваю, почему он решил начать курить.

– Спортсмены же не курят, – говорю.

– Ну так я же и не спортсмен, – усмехается Макс, выпуская в прохладный осенний воздух струйку дыма. Я не люблю запах сигарет, но запахом сигарет изо рта Макса готова дышать хоть круглые сутки. – Просто в школьной команде играю. Я ж там в качалку не хожу, на Олимпийских играх не выступаю.

– Все впереди, – отвечаю я, думая, чего бы еще спросить.

Макс красивый, но совершенно прозрачный и плоский. Как вот эта самая лужа под ногами, только если бы она была чистой и лежала где-нибудь в лесу, среди ягодных кустов и деревьев. Все дно видно, ничего скрытого. Пустая бессмысленная красота.

У меня мерзнут руки, я тру их друг о дружку. Багров замечает это и накрывает своей большой ладонью сразу обе мои. Тут же становится тепло. Смотрю, как он в очередной раз затягивается, смотрю так внимательно, будто это интереснее всех сериалов в мире.

Что еще спросить?

– Когда ты пропал, – говорю, – что подумали другие?

– В каком смысле?

– Ну, твои друзья и знакомые, какие у них были предположения? Куда, по их мнению, ты исчез?

Это очень серьезный вопрос, на самом деле. По ответу можно многое узнать о человеке. Взять вот Мишу Сажина. Говорит, все решили, что он из дома сбежал, но в конце концов струсил и вернулся. Значит, у него какие-то проблемы с родителями. Значит, близкие считают его слабаком.