Она не признается, но я знаю, что это все из-за отца. Какое-то такое возмещение ущерба или типа того. Мама думает, я считаю себя неполноценной, а потому всеми силами старается компенсировать это, разрешая то, что для других под запретом. Как будто так можно восполнить отсутствие папы.

Я думаю обо всем этом, потому что поиски Багрова приводят за школу, где он курит с одноклассниками и хохочет над чем-то. На улице холодно, но все они в одних футболках. Дождь кончился еще утром, небо темное и низкое, а воздух влажный. Клубы пара вырываются изо ртов этих парней вместе с никотиновым дымом.

Обнимаю себя за плечи и стою в стороне, жду, когда Макс заметит. Кто-то трогает его за локоть, показывая на меня. Багров улыбается и подходит.

– Я говорила вчера с Сажиным.

– Что сказал?

– Что мы все умрем.

Макс смотрит непонимающе, и я рассказываю, что разузнал Миша.

– Не буду я ни откуда прыгать, – говорит потом Багров.

– Наверное, те ребята тоже не собирались.

– А почему тогда прыгнули?

– Не знаю, в старых газетах не написано.

Дыхание Макса пахнет сигаретами, щеки раскраснелись от холода. Наверное, он уже начал бриться, потому что проклюнувшаяся на подбородке щетина жесткая и темная. Не пушок, как у Сажина.

– И что нам делать теперь? – спрашивает.

– Сажин сказал, нужно узнать больше, никому при этом не доверяя. Сказал, что кто-то из нас помнит все. Ну, помнит эти три дня, когда нас не было.

– Это не я.

Холодно, я дышу на замерзшие пальцы.

– Нужно спросить у родителей, – говорит Макс. – Двадцать лет назад – это ведь не так уж и давно. Они тогда как раз в нашем возрасте были.

– Точно, – киваю. – Такое событие должно было запомниться.

И как сама не догадалась?

– Значит, у нас есть специальное домашнее задание, – улыбается Макс. – Ты ведь справишься? Будешь хорошей девочкой?

Наверное, он не воспринимает все это всерьез. Считает какой-нибудь игрой или шуткой. Для нашей ситуации подобная легкомысленность слишком уж подозрительна. Нужно постоянно быть начеку.

Глупо улыбаюсь, когда он ласково заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос.

***

Урок литературы. Только здесь мы с Ирой сидим за одной партой, потому что все учителя, кроме Алевтины Яковлевны, считают нас слишком громкой парой. Они говорят, мы хорошие ученицы, но только если сидим отдельно друг от друга. Алевтине Яковлевне все равно. Главное, не перебивать ее во время декламирования стихов.

Заглядываю через плечо Иры, чтобы увидеть новую порцию загогулин на полях.

– Хватит прикидываться, – шепчу. – И дуться тоже хватит.

Она откладывает ручку в сторону и подпирает щеку рукой, глядя на Алевтину Яковлевну отрешенным взглядом. Я у Иры по-прежнему в игноре.

– Знаешь, что Сажин сказал? Что такое уже случалось. Двадцать лет назад. Точь-в-точь также все было.

Ира не двигается, но я ощущаю, что она заинтересована. Как кошка, когда шевелит ушами, чтобы разобраться, откуда идет звук.

– Сажин сказал, что в тот раз они все умерли, – продолжаю. – Ты хоть понимаешь, как я встряла, если наша история и вправду будет как у них? А ты тут даже поговорить не хочешь.

Ира наконец снисходит до меня. Поворачивается, взгляд так и плещет раздражением:

– Ты этого Сажина видела вообще? Ты, наверное, единственная девушка в жизни, которая с ним заговорила. Вот и начал сказками кормить. Завлекать.

– Да ну, – говорю. – Он это в интернете прочитал. Статью какую-то. И газеты в городской библиотеке.

– Ты сама эту статью видела? Газеты видела?

Миша сказал, никому доверять нельзя. Никому. Значит, и ему тоже. И правда, я ведь не могу быть уверена, что он это все не выдумал.

– Не видела, – утвердительно кивает Ира, глядя на мою растерянную физиономию.

Она снова отворачивается, а у меня в голове всплывают несостыковки.

– Слушай, – наклоняюсь к Ире так близко, что она, наверное, чувствует ухом мое дыхание. – Мы же после школы домой всегда вместе ходим, да?

– Ну, – бурчит она, не отрывая взгляда от Алевтины Яковлевны, трагичным тоном рассказывающей о судьбе очередного поэта какого-то там золотого или серебряного века.

– А в четверг я домой одна шла. Ну, в тот четверг, когда мы исчезли.

Ирка молчит. Вспоминаю новые детали:

– Тебя ведь вообще в тот день в школе не было! Я хотела позвонить, когда домой приду, чтобы спросить, куда ты пропала.

Ира снова смотрит на меня, уже без раздражения, скорее взволнованно. Вспоминаю голос Миши в трубке телефона сквозь шум дождя. Его голос, когда он говорил, что никому нельзя доверять.

– Я в деревню уехала, – говорит Ира. – К бабушке.

– Прямо посреди недели, что ли?

– Она приболела, помочь надо было.

– И ты не сказала мне заранее?

– Говорю же, приболела она, это все как-то свалилось, я сама не ожидала. Родители заняты на работе, так что меня в деревню сослали, чтоб помогала там.

– А вернулась ты когда?

– В воскресенье.

– Значит, тебя тоже три дня не было? Никто тебя три дня не видел?

Ира отмахивается:

– Бабушка меня видела! Ты к чему вообще расспрашиваешь?

Откуда-то из-за двери слышится истошный крик. Звон бьющегося стекла. Все затихают, а потом кто-то подскакивает, чтобы выскочить наружу, и остальные срываются следом. Последней, поправляя очки и размахивая ветхим учебником, семенит Алевтина Яковлевна.

В школьном вестибюле разбито зеркало. Разбросанные по бетонному полу осколки отражают блики люминесцентных ламп с потолка. Тут же, рядом с разбитым зеркалом, две девчонки. Одна – малявка из шестого класса со смешным именем Катя Фиалка. Это местный вундеркинд, гордость всех учителей, звезда региональных олимпиад. Маленькой трясущейся ручонкой Фиалка показывает на другую, Веру Гриневу. Вера из одиннадцатого «Б», одноклассница Макса Багрова. Это все, что я о ней знаю. Ну, еще то, что она из неблагополучной семьи – живет с отцом-пьяницей, и он за ней совсем не следит. Вера прогуливает неделями, а учителям даже некому пожаловаться. С ней мало кто дружит, все стараются избегать. Никому не нужна подруга, которая на плохом счету у учителей.

– Не подходи! – кричит малявка, отмахиваясь от Веры такими жестами, будто та летает над ней летучей мышью.

Вера смотрит испуганно. У нее длинные каштановые волосы, заплетенные в косу. На Вере потертые джинсы и старая блузка с торчащими из рукавов нитками. Не удивлюсь, если эту блузку еще ее мать носила в молодости.

Вокруг уже собралась толпа, все заинтересованы происходящим и рады сорвавшемуся уроку.

– Отошла! – кричит тем временем Катя, хотя никто к ней и не думает подходить.

Заметив в толпе Сажина, пробираюсь ближе и спрашиваю:

– А что стряслось-то?

Он жмет плечами:

– Шестиклашка вроде зеркало разбила.

Кто-то из толпы тихонько поясняет:

– Увидела там чего-то, когда Гринева мимо проходила. Призрака какого-то. Вот и ударила сумкой по зеркалу.

– У нее там кирпичи, что ли, в сумке? – спрашиваю.

Сама гляжу на шестиклассницу, пока изводится, требуя застывшую столбом Веру не лезть к ней. Кажется, если поднести к малявке распятие, она зашипит и задымится.

Смотрю на валяющиеся осколки. В них ничего не видно, кроме белой известки на потолке и горящих ламп.

– Всем разойтись по кабинетам! – кричит опомнившаяся Алевтина Яковлевна. – А вы двое, марш к директору! Знаете, сколько нынче зеркала стоят?

– А я-то что? – возмущается Вера, мигом сбрасывая оцепенение. – Вы кретинку эту малолетнюю ведите к директору! Психопатка недоделанная.

Вера поправляет сумку на плече и демонстративно покидает вестибюль, не обращая никакого внимания на окрики Алевтины. Фиалка тяжело дышит, глядя ей вслед, все маленькое тельце так и трясется. И чего она там увидела, в этом зеркале?

Толпа рассасывается, и я осторожно подхожу, чтобы заглянуть в разбросанные осколки: быть может, получится увидеть причину истерики Фиалки? Когда пытаюсь наклониться, чья-то рука придерживает меня за плечо. Обернувшись, встречаюсь взглядом с Мишей.