– Ты просто хочешь себя успокоить. Хочешь поверить, что есть шанс спастись.

– Вы так говорите, будто мы уже пошли с моста прыгать, – бросаю раздраженно. – Я так делать не собираюсь!

– Думаешь, они собирались? – криво ухмыляется Анжелика. – Ни один нормальный человек так не сделает. У них могло быть большое будущее во взрослой жизни. Если бы уехали отсюда, конечно.

Скрестив тощие руки на груди, она поворачивается к окну, где все та же бесконечная серость. Взгляд затуманивается, Анжелика словно покинула кухню. Я растерянно смотрю на Макса, и он задумчиво спрашивает:

– А вы почему не уехали?

Анжелика по-прежнему в прострации. Макс продолжает:

– В вашем возрасте уже пора быть замужем да своего ребенка воспитывать.

Пожалуй, напрасно я корила себя за излишнюю бестактность, когда расспрашивала Сажина про его семейные проблемы. Я просто образец деликатности по сравнению с Багровым.

Анжелика тут же приходит в себя, ноздри раздуваются от ярости, твердый ясный взгляд прижимает Макса к спинке стула.

– Ребенка? Кто сказал, что я должна воспитывать ребенка? Это все дурацкие стереотипы: повзрослей, выйди замуж, роди ребенка, блаблабла, и тогда будешь счастлива! Родители вдалбливают это детям, потому что их собственные родители вдолбили им то же самое. Размножайтесь, как животные. Выполняйте главную цель – плодитесь. А потом на нормальных людей, которые просто живут для себя, все косятся с осуждением. Эти несчастные мамочки с колясками на улицах тычут пальцами у тебя за спиной, потому что они выкинули свою молодость в мусорку, заведя спиногрыза, а ты тут ходишь свободная и радостная! Они-то все сделали правильно, а ты нет, вот только счастлива почему-то ты, а не они!

Голос ее становится все громче и истеричнее. Я отодвигаю кружку подальше и выдавливаю улыбку:

– Нам пора, засиделись что-то.

Анжелика не слышит. Огонек зажигалки подкуривает третью сигарету.

– А потом ты не можешь заснуть по ночам, потому что чье-то отродье орет на весь подъезд, проголодавшись. Эти правильные мамочки подскакивают с постели и бегут к кроватке заткнуть маленький орущий рот соской, и вот тогда они тебе завидуют! Но, конечно, никогда в этом не признаются. Ведь они все сделали, как их учили, и должны быть счастливы. Они заняли свою нишу в социуме, а ты болтаешься где-то снаружи, никому не нужная, вот и все.

Мы с Максом киваем как болванчики, не рискуя даже переглянуться. Раскрасневшаяся Анжелика гасит недокуренную сигарету, хоронит ее в сером пепле вместе с остальными, а потом резко поднимается на ноги.

– Вам и правда пора, – выдыхает. – Не нужно было приходить.

В своем словаре я бы использовала слово «Анжелика» как антоним к «гостеприимность».

Когда мы зашнуровываем кроссовки в прихожей, она вдруг выдает:

– Вернувшись, они сказали, что исчезли, когда были в старом музее. Хвастались, что видели там что-то такое, о чем никому не расскажут. Я уже была там, на следующий день после вашего возвращения. Но ничего не нашла.

В этот момент она случайно задевает локтем простыню на зеркале, и та плавно опадает вниз на манер театрального занавеса. Мгновенно прикрыв глаза рукой, Анжелика шипит:

– Уходите уже! Скорее!

***

У каждого есть изъяны. Даже если найти самого красивого человека в мире и просто присмотреться – увидишь морщинки, прыщики, пигментные пятна или вообще волосатые родинки. Красота – понятие цельного, не разобранного на детали, потому что каждая деталь чего-то целого не может быть красивой. Где-нибудь обязательно найдется шероховатость.

Мы на скамейке в парке. Я сижу, а Макс разлегся, забросив ноги на спинку, взъерошенная голова лежит на моих коленях. Я запускаю пальцы в черные густые вихры, каждый волос толстый и жесткий как проволока. Взгляд не отрывается от лица Багрова, от ровного носа, от зеленых глаз, где плещется отраженное небо цвета крысиного брюха.

Так вот – у Макса нет изъянов. Кожа будто шелк, ни единой расширенной поры, не говоря уже об угрях или родинках. Когда губы размыкаются, видно крепкие зубы, так и сияющие естественной белизной. Это странно, если вспомнить, как много Багров курит.

– Вечно бы так лежал, – щурится как сытый кот. – И зачем тебе вся эта беготня по музеям?

Незаметно провожу языком по верхнему коренному зубу справа. Года два назад из-за чрезмерной любви к сладкому стоматологу пришлось его сверлить и ставить пломбу. Она встала так хорошо, что я и думать про нее забыла.

– Анжелика точно какая-то дурная, – говорит Макс. – Ты же не приняла ее всерьез, да?

Да, конечно – пломбы нет. Исчезла, как шрам на пояснице. Зуб целехонький, будто никакого кариеса никогда и не было.

– Слышишь? – Голова Макса ворочается на коленях, обеспокоенный зеленоглазый взгляд перебегает с неба на меня. – Что опять случилось?

– Ты болел чем-нибудь? – спрашиваю. – Ну, до исчезновения?

– Простудой иногда болею. Ветрянка была, но это в детстве, давным-давно, а еще…

– Нет, – перебиваю. – Прям вот во время исчезновения ничего такого не было?

– Не было, – тянет неуверенно.

– А шрамы есть какие-нибудь?

Его смуглые руки невольно проводят по куртке от груди к низу живота и там замирают.

– От аппендицита есть, – говорит. – Три года назад операция была.

– Покажи.

Макс смотрит на меня растерянно:

– Ты что, шрамов не видела?

– Не видела, – отвечаю. – Или ты меня стесняешься?

Наглая улыбка тут же расцветает на скуластом лице:

– Да смотри где захочешь.

Багров неторопливо расстегивает куртку и задирает футболку. Со сбившимся дыханием я рассматриваю смуглые кубики пресса и тонкую дорожку волос, убегающую от пупка под ремень джинсов.

– Вот тут, – говорит Макс, приспуская штаны.

Там только широкая резинка фиолетовых трусов с выглядывающими из-под нее короткими жесткими волосками. Плоский живот поднимается и опускается в такт дыханию. Я уже не помню, для чего мы все это затеяли, когда Макс негромко удивляется:

– Прикинь, пропал.

– Пропал? – повторяю отстраненно.

– Пропал. Нет шрама, видишь?

Да, точно, шрам от аппендицита. Нет у Багрова никакого шрама от аппендицита.

– Зажил, наверное, – тянет Максим.

– Такие шрамы не заживают, – отвечаю. – Некоторые даже татуировками их перекрывают, лишь бы не видеть.

– Куда тогда он пропал?

Зеленые глаза переполнены искренним недоумением.

– После этого ты на самом деле не хочешь верить, что произошло что-то странное? – спрашиваю.

Зеленые глаза закатываются:

– Ой, ты все на свете готова теперь связать с исчезновением!

– По-моему, все на свете с ним и связано.

Багров поднимается, чтобы усесться поудобнее, сильная рука приобнимает меня за плечо.

– Почему ты так об этом всем беспокоишься? – спрашивает.

– Потому что произойдет что-то плохое, – отвечаю. – Можно, наверное, постараться забыть обо всем, но оно про нас не забудет.

Он слушает внимательно, но не слышит.

– Что-то следует за нами по пятам, – продолжаю. – Даже прямо сейчас. И я не знаю, во что это может вылиться. Вдруг во что-то страшное?

– Спрыгнем с моста, например? – улыбается.

Провожу ладонью по наждаку его щетины на подбородке.

– Например да, – вздыхаю.

– Если спрыгнешь – я тебя поймаю и вытащу на берег.

Его теплые губы накрывают мои, дыхание влажное, пахнет табаком. Я таю в поцелуе, попутно задумываясь, что с Багровым эту тему больше обсуждать не нужно. Это просто бессмысленно.

Глава 5

Утром школа оживлена. Когда я захожу в вестибюль, здесь, кажется, собрались все младшие классы. Малышня любопытно глазеет и ковыряет в носу, все эти девочки с тоненькими косичками и мальчики с рюкзаками, которые больше их самих. Шум и гам стоит такой, что собственных мыслей не слышно. Какая-то учительница машет руками, изображая мельницу, чтобы призвать всех к спокойствию. Очки подпрыгивают на переносице, в стеклах мельтешат блики ламп.