– А как он узнает? – спросили мы с Виктором хором, внимательно глядя на Лёшу.

– Действительно, как? – засмеялся он в ответ.

Вообще-то Алёшка мог в запале что-нибудь брякнуть в глаза руководству, но только про самого себя, а не про друзей.

Когда через три часа я вырулил на площадь перед дворцом, то невольно присвистнул: неясно было, смогу ли я найти место для парковки нашей крохи.

Площадь оказалась забитой автомобилями. У входных ворот во внутренний двор перед охранниками стояла толпа человек в пятьдесят. «Ничего себе, деканы и прочие» – подумал я и пошёл к возвышавшемуся на голову надо всеми Виталию.

– Молодец, вовремя, тут, видишь, не только мы, но и руководители колледжей, называемся делегацией министерства образования, – ответил он на мой невысказанный вопрос.

В ворота нас не запустили, а профильтровали по одному через узкую калиточку под дулами и колючими взглядами, некоторых даже ощупали. Во дворе мы тоже не задержались, а были сразу же направлены в зал, где и без нас уже толпилось человек двести. Из-за их мельтешения плохо рассматривались вазы и статуи, расставленные вдоль стен по периметру, равно как и сами стены, расписанные жанровыми стилизованными сценами африканской деревенской жизни.

– Больше всего это мне напоминает зал ожидания Казанского вокзала столицы нашей родины, – сказал я Виталию. – А где же основной?

Он не успел ответить, потому что распахнулись две двустворчатые двери в противоположной стене, взорам нашим открылись довольно широкие лестницы, ведущие ступеней на десять вверх, по правой лестнице вниз к нам повалила куча народа, а по левой полуспустился весь в блестящем не то мажордом, не то церемониймейстер и зычным голосиной взревел: «Делегация кожевенников быстро входит для приветствия!»

В нескольких местах зала возникли небольшие людские водовороты, у подножия лестниц выходившие и стремившиеся внутрь пошли стенка на стенку, движение вверх и внутрь оказалось мощнее и людей, только что спустившихся по правой лестнице, стало засасывать спиной вперёд вверх по левой лестнице.

– Эге, сейчас что-то будет, – заметил Виталий.

Но тут засосанные с таким отчаянием рванулись вниз, что, чуть не посшибав с ног лиц из встречного потока, выцарапались в зал и растворились в толпе, последние из спешащих вверх просквозили туда, двери захлопнулись с утробным чмоком и мы опять оказались на вокзале.

– Так, – произнёс я глубокомысленно, – что должен делать умный белый человек в подобной ситуации?

– Умный белый человек должен прислониться к косяку двери, за которой находится лестница, ведущая наверх, – ответил Виталий.

– Правильно, декан, – сказал я. – Давай, продвигайся в нужном направлении на необходимое расстояние.

У косяка мы нашли практически весь наш белый интернационал во главе с проректором.

– Я вижу, месье Каню, университет на высоте, – заметил я, обращаясь к нему.

– Что вы хотите, профессор, мы всё-таки мыслящая элита в этой стране, – улыбнулся он.

– Не так громко, дорогой проректор, – посоветовал вынырнувший из двигающейся и колышущейся человечьей стихии Сергей, – а то вон те ребята могут вас неправильно понять и обидеться, – и он показал глазами на ближайших автоматчиков, застывших равноинтервально вдоль стен.

– Да, колоннада впечатляющая, – согласился Каню, бросив быстрый взгляд на живые статуи. – А вы освещаете в прессе церемонию?

– Как бы не так! Мы здесь тоже делегацией от мирового корпуса журналистов.

– От мирового, ни более, ни менее? – удивился я.

– Нас сам папаша так называет.

Тут обе двери опять с треском распахнулись, чуть не размазав по стенке нашу группу, и тот же глашатай с медной глоткой заорал: «Делегация образования быстро входит для приветствия!»

Напор бросившихся остальных членов делегации, которых было подавляющее, в буквальном смысле слова, большинство, почти внёс нас по лестнице в зал для малых приёмов.

Малый зал оказался овальной конфигурации, метров этак тридцать на двенадцать. Мы очутились на некоем подобии подиума, огороженного бархатными шнурами. От этого подиума наискосок и вверх протянулся мостик шириной метра два, длиной метров пятнадцать, обрамлённый статуями слоников из красного дерева с алмазами вместо глаз, застланный толстой ковровой дорожкой. Справа и слева от мостика, как в оркестровой яме, на стульях восседали министры с разодетыми по такому случаю жёнами. В овал, как необходимое дополнительное украшение, вписывались всё те же автоматчики в пятнистой униформе и зелёных беретах. Мостик упирался на противоположной стороне зала в какое-то сооружение, которое я принял за распятие. Оно раскорячилось вверх и в стороны метров на пять и находилось в тени.

– Ну и блямба! – шепнул я Виталию.

– Это крест, – ответил шёпотом он.

– Вот те крест, это же птичка, – убеждённо и простужено захрипел сзади нас Юра.

– Какая птичка? – засомневались мы дуэтом.

– Не знаю, какая, может орёл… или голубь…, но точно птичка.

– А он вроде прав, Виталик.

– Да разве такие птички бывают?

– Ну, стилизованная, может быть. А где папашка-то? – забеспокоился я.

– В жопе, – коротко прохрипел Юра.

– У кого?

– Да у птички же! Ты что, не видишь?

Тут я присмотрелся и просто рот раскрыл. Ну, даёт папаша! Действительно, если эта птичка стоит на хвосте, распахнув крылья, то там, откуда гнусный орёл должен гадить, находится углубление и в густой тени видны только две ноги, а под ними лесенка в три ступени на мостик, задрапированная той же ковровой дорожкой.

– Чего же он в темноте-то сидит? – прошипел я.

– Против снайперов, наверное, – предположил Юра.

– Господи, да какие здесь снайперы?

– А чёрт его знает!

В этот момент ноги нетерпеливо шевельнулись и откуда-то сбоку снова взревел глашатай: «Слово для приветствия от имени делегации имеет проректор Каню!»

Каню выдвинулся на полшага вперёд к самому шнуру. Его приветствие – филолога и знатока французской классической литературы – было изысканным, витиеватым и кратким.

Наступила тишина. «Как на кладбище», – подумал я. Пауза затягивалась. Затем с кряхтением папаша вдруг стал выбираться из этой… в общем, из ниши, медленно преодолел спуск из трёх ступенечек и, прихрамывая и опираясь на трость-клинок, начал приближаться к нам по мостику. Остановился почти в двух шагах от Каню и, хотя был он на голову ниже даже меня, не говоря о Виталии, благодаря наклону мостика, принялся поглядывать на нас сверху вниз. «Морда-то сержантская, а не императорская, – подумал я, – глазками так и ощупывает, точно рекрутский набор ведёт».

Но тут он начал ответную речь:

«Господа университетские профессора, спасибо за поздравление. Я рад, что вы меня приветствуете. Я когда понёс бремя верховной власти, сразу сказал себе – надо немедленно сделать университет. Мы великая страна и не можем без университета. А кто этого не понимал, я им поотреза́л уши. Нам нужны свои преподаватели и учёные, мы не хуже других можем заниматься ядерной физикой. Вот народ потребовал, чтобы я стал императором. Воля народа для меня закон. На днях мы объявим о сроках церемонии, но подарки начинаем принимать уже сейчас. Можно от организаций и от частных лиц, можно драгоценностями и деньгами, товарами и займами, как угодно. А без университета нам нельзя, я вот с Жискаром встречался, говорил ему «я университет создал, приезжай посмотреть». И Мобуту говорил, и когда в ОАЕ заседал, то всем сказал «первое, что я сделаю – это армию и университет». Да, ещё мы корону императорскую отливаем, так на неё пожертвования тоже можно сдавать. Через дворцовую канцелярию. А университет я люблю, это моё детище. И я надеюсь, что вы хорошо учите моих студентов, ведёте их верной дорогой знаний. Я информирован, некоторые профессора не вполне понимают возложенную на них ответственность и часто делают не к месту безответственные заявления. Я за это могу в тюрьму посадить или наказать как-нибудь похуже. Поздравляю вас с праздником.»