«Может ли быть человек готов, если не знает, что ему уготовано…» — размышлял Марк, пережевывая сухой кренделек с маком. Этой мысли не суждено было остаться в истории, но, зато всем хорошо запомнился его ответ своему командиру:

— Нет, сэр, я еще не допил мой кофе.

Заслышав такое, все вокруг заулыбались. Слова Марка были тут же записаны представителями прессы, присутствовавшими на прощальном завтраке. Члены экипажа попросили еще по чашке черного кофе, но им, разумеется, было отказано — лишний кофеин вреден при стартовых перегрузках. Официальные проводы состоялись позавчера, сегодня же экипаж сопровождали лишь сотрудники космических служб, ближайшие родственники и немногочисленные журналисты — все было почти по семейному.

Приятный женский голос объявил по Космопорту кучу всевозможной полезной информации: где производится посадка экипажей, куда девать багаж (его надлежало брать с собой, в конце концов, это же не обычный гражданский космодром), где получить медицинскую консультацию тем, кто плохо переносит стартовые перегрузки, и где могут купить страховку те, кто плохо переносит полеты вообще. Сегодня космодром был закрыт для плановых рейсов и объявление звучало несколько некстати. Особенно, что касается страховки.

Момент расставания приближался. Бортинженер, слывший сердцеедом, черкнул несколько строк в альбом одной из своих многочисленных поклонниц. Каким образом поклонница смогла пробраться сквозь полицейское оцепление, так никто и не понял. Она отдала себя в руки охраны только после того, как в ее альбоме появилось следующее четверостишие:

— незатейливая аллюзия на «парадокс двух близнецов». Днем позже, находчивая поклонница продала стишок одному крупному изданию. В течение месяца экспромт бортинженера обошел все центральные газеты. Желтая пресса прав на перепечатку не получила, поэтому обзывала стих не иначе как «усь-усь-усь» — цинично и неостроумно.

Вера — по единодушному мнению, самый симпатичный член экипажа — приняла на память небольшой подарок — плюшевого Космического Зайца, но Главный Санитарный Инспектор тут же отнял его у девушки, а затем, отправил ее мыть руки с мылом. Зайца инспектор оставил себе, и пятеро его детишек играли с ним, пока у зайца не оторвались его Космические Уши.

— Помнишь, ты спрашивал про надпись на пилоне Космопорта? — шепотом спросила Вера и тайком вытерла об себя руки — стерильные полотенца были давно упакованы.

— Ну спрашивал… — тоже шепотом подтвердил Марк.

— Надпись означает: «Приходи в мире, чтобы ты мог соединиться с твоим домом — твоим горизонтом на Земле». Это из древнего рамессидского текста.

— Что ж, отсюда можно заключить, что пассажиры Космопорта либо сплошь фаталисты, либо не знают древнеегипетского…

— Нет, ты не понял. Для древних египтян, храм был границей между небом и землей — также, как для нас — Космопорт.

— Это тебе в туалетной комнате нашептали? — усмехнулся Марк.

— Да ну тебя… — сказала Вера и повернулась к фотографам. Защелкали камеры.

С Верой он познакомился пять лет назад и на нынешние события их встреча повлияла так, как порою настоящее влияет на прошлое. В то время оба они проходили стажировку в Цойтане, в филиале Объединенного Института Всего Сущего. Марк — в лаборатории Сущего Высоких Энергий, Вера — на отделении Биосущего. Верины каштановые волосы тогда еще не были коротко острижены, а мудрые морщины возникали на лбу у Марка, лишь когда он специально для этого хмурил брови.

Однажды вечером, выходя после работы из Института, они оба сошлись на мнении, что новые корпуса института как-то быстро состарились рядом с постройками вековой давности, будто последние заразили их неизлечимой болезнью старения. Марк высказал предположение, что во всем виноват осенний дождь (а дело, как раз, было осенью) — он смывает пыль и ржавчину со старых корпусов и тут же переносит их на новые постройки.

По выходным они ездили в Берлин, ходили в кино, потом, в одной и той же кондитерской на Кантштрассе, съедали ужин, вкусный настолько, насколько могла позволить стипендия. Но вернуться всегда старались засветло, чтобы без опаски заблудиться пройти до институтской гостиницы прямиком через лес мимо озера. Они шли дружно держась за руки. Как истинный джентльмен, Марк позволял Вере идти по середине узкой тропинки, а сам постоянно запинался о корни деревьев. Белки — защитницы окружающей среды — кидали в них вышелушенными шишками и жутко сквернословили. Вера отвечала им на их же беличьем языке, Марк ничего не понимал и только пожимал плечами, мол, одному богу известно, чем они там на отделении Биосущего занимаются.

Так прошел год — пока Марку не предложили контракт в Хьюстоне. Вера еще два года должна была провести в Цойтане. Марк уже сидел на чемоданах, когда со одним из стажеров произошел несчастный случай. Передозировка снотворного или что-то в этом роде. Ни Марк, ни Вера его почти не знали. Их только один раз вызвали в полицию; там им показали предсмертную записку самоубийцы. Марк запомнил ее на всю жизнь: «Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился». Следователь интересовался, что бы это могло значить, но Вера лишь вспомнила, что строка взята из псалмов Давида.

То, что на следующий день они посмотрели именно этот старый фильм можно считать совпадением. «Крылья желания», кажется, он назывался, или «Небо над Берлином». Или и то и другое.

— Когда ангел сходит на землю, на небе его должен кто-то заменить, — сказала Вера, когда они вышли из «Дельфи».

— Тот стажер, например. И в результате, человечество глупеет, — думая о чем-то своем, ответил Марк, — но, по крайней мере, теперь ясно зачем он это сделал. Он хотел освободить себя от всего того, к чему эти ангелы из фильма так стремились. И чего им там на небесах не хватало…

— Ощущения собственного веса, границ…

— Угу, вранья им не хватало.

— Удовольствия от еды… В кондитерскую пойдем?

— Ну ее к черту!

— Нет — к ангелам — пусть они теперь туда ходят…

— …и снимают ботинки под столом.

— Марк, а ты часто врешь?

— Да все время!

— То же мне, критянин нашелся.

— От критянки и слышу…

Так переговариваясь они дошли до зоопарка (благо, тут совсем недалеко), затем, на ближайшей станции сели на пригородную электричку и через час оказались в Цойтане.

От станции до институтской гостиницы они шли пешком. Вера сорвала с клена пожелтевший лист, что-то написала на нем стойкими к дождю чернилами и бросила лист по ветру.

— Кому послание? — спросил Марк.

— Тому, кто подберет.

— И что в нем сказано?

— Там сказано, что лист этот был сорван с восьмого, если считать с севера, клена Фонатан-Аллеи двадцать пятого сентября сего года и, что всяк, кто его найдет должен сообщить о находке в лабораторию биосущего.

— Врядли дождешься, — сказал Марк.

У дверей гостиницы они на минуту задержались; решили зайти в ресторан на первом этаже, хотя есть ни тому ни другому не хотелось, зато хотелось, чтобы вечер перед расставанием тянулся как можно дольше. Они заняли свободный столик у окна. Надменный официант не отстал, пока Марк не заказал бутылку красного «Троллингера».

— С вами можно? — вежливый мужской голос раздался за спиной у Марка. Вера кивнула, прежде чем Марк успел обернуться. Во время первого допроса она подумала, что следователь Конт больше походит на врача из заштатной поликлиники, чем на полицейского. Он был невысок, сухощав, лицо бледное в мелкую рыжую крапинку. Пышные усы неопределенного цвета служили главным украшением лица. Вера спросила:

— Господин Конт, а правда, что вы носите усы, чтобы прятать в них свою ухмылку, когда подозреваемый отвечает невпопад?