– Я пела, я одна из самых известных оперных певиц, стою на первом месте в рейтинге див, у меня множество наград и побед. – Говоря, она холодеет, сознавая, что тех, перед кем она стоит, это вряд ли волнует.

– Голос твой – подарок от Меня в утешение людям. Ты должна была дарить им это утешение.

Боже! Она всегда это чувствовала, значит, это правда. Она с готовностью кивает:

– Я дарила! – и с надеждой смотрит на сияние, внутри которого что-то самое главное во всей вселенной, начало и конец, правда и суд, и снова видит себя, и суть свою, и жизнь свою как бы со стороны, и ясно понимает про себя то, о чем никогда и не думалось на земле, и начинает вдруг бормотать словами, которых никогда не употребляла, которыми никогда не думала и знать, вроде, не должна была, но которые сейчас шли так легко, будто всегда были в ней:

– Грешна невоздержанием в пище и питии, гордостью, высокоумием, превозношением себя, невоздержанием душевных и телесных чувств, люблением удобств жизни сей, невниманием к внушениям совести…

Катерина понимает, что перечень ее грехов еще длинен и в ужасе от малой ценности своей перед Богом холодеет сознанием, что с Его точки зрения тридцать три года жила зря. Ей хочется оправдать себя, она пытается сравнить себя с кем-любо, мол, жила не хуже других, но чистый голос Бога развеивает ее жалкую попытку:

– Одна пришла в мир, одна уйдешь, одна ответ держать будешь.

Колени Катерины подкашиваются: да, люди сами делают выбор, неволят их или нет, но выбор есть, и они его делают. И перед Богом сейчас ни на кого не кивнешь, мол, меня заставили. Тут это не проходит: «Одна пришла в мир, одна уйдешь, одна ответ держать будешь» Неужели она такая никчемная?

– Меня любят люди, у меня много наград, – еще раз вставляет она.

– Строила ли ты Царство внутри себя или тешила себя?

Царство? Какое Царство? Что это такое? Она посмотрела на сияние, которое и было Богом, и вдруг поняла все, что имелось в виду: немного такого сияния должно исходить и из нее. И рождает такое сияние любовь, отданная любовь, в самом широчайшем смысле любовь, ко всему и всегда. А она? Тешила! Лопалась от самолюбования и самовозвеличивания! Теперь страшно до обморока: какая глупость и суета все это. Любила только Андрея. Да и любовь ли это? В том смысле, в котором это чувство понималось здесь, ее любовь таковою не являлась. Она хотела его заполучить, чтобы он удобно влился в ее жизнь и подстроился под ее планы, злилась, что он не соглашался, винила его.

– Тебя ждут, открой Врата! – возвестил какой-то другой, серебристый голос.

Катерину охватило то волнение и тревога, которые она начала испытывать в последние годы и причины которым не могла понять. Перед нею вдруг возник светящийся силуэт, совсем человеческий, он привнес какие-то смутные, знакомые чувства и она догадалась: это ее ангел-хранитель, иногда она чувствовала его присутствие, сейчас он встрял в ее разговор с высшими силами, чтобы помочь ей, подсказать. Катерину охватила глубокая благодарность к нему, он терпеливо, как для неразумной, пояснил:

– Женщина является Вратами новой жизни и источником любви. Тебя ждут три души, дай им силу любовью и научи их жить!

Катерина проснулась с гулко бьющемся сердцем. Испуганно огляделась. Сон! Приснится же такое! Долго не могла успокоится.

В четыре отправилась наведать отца. За эти дни она переняла у мамы отношение к смерти и тоже стала говорить о нем, как об отлучившемся человеке, с которым непременно еще предстоит увидеться, и боль ее стала другой, светлой.

– Па! – наклонилась к могиле отца и позвала Катерина. – Ты, когда Ромку встретишь, скажи ему, что я помню его и отплачу ему добром за добро. Скажи, что со временем я только больше понимаю его смелость, он поймет, о чем я. Я ему это на его могиле говорила, но вдруг не услышал, а ты же еще тут, все слышишь, передай, хорошо?

Катерина вытерла пыль со стола и скамейки припрятанной в крошечном ящичке, прибитом снизу скамейки, тряпочкой и села думать о своем, говорить отцу сокровенное.

– Хочешь, па, расскажу тебе, какой случай я имею в виду? Ну, связанный с Ромкой? – она подождала, словно действительно ждала согласия отца. Порыв ветра зашуршал в венках, и Катерина приняла это за ответ. – Это в одиннадцатом классе было, в ноябре. Помнишь, Олега Балуева? Или не знал его? На год старше меня учился, как раз школу окончил, не поступил никуда, говорили, на наркотики подсел, вел соответствующий образ жизни. Потерянный человек еще в школе был. Так вот он с десятого класса мне проходу не давал, вернее, не то, чтобы не давал, а иногда вдруг представал передо мной: в кино звал, погулять, посидеть, в кафе сходить, девушкой его быть и все в таком роде. Он себя крутым считал и замашки у него были блатные. Говорил, что я королева и должна с ним встречаться. Мне тогда вообще не до ухажеров было, а Олег этот, по-моему, у любой барышни должен был омерзение вызывать. Он был какой-то… грязный, что ли? Рядом с ним постоишь и помыться хочется. Ромку терпеть не мог, говорил про него так презрительно: «Ето хто?» Мне передавали, что, якобы, он бахвалился меня «завалить», потому что все стоящие телки должны быть его. Гадость какая, да, пап? Ну, мне до этого убогого дела не было, никуда никогда я с ним не ходила и вообще никак не общалась. Школу окончил, думала, все, не будет глаза мозолить. И вдруг этот случай произошел. Как сейчас помню, что четверг был, дождь только прекратился, восемь вечера, я с музыкалки выхожу, Ромка в коридоре меня ждет. Взгляд у него необычный, не улыбчивый и кроткий, как всегда, а взволнованный, встревоженный не на шутку. Я спрашиваю:

– Ты что?

– Не ходи сейчас домой, Кать, – говорит он мне, и нервная дрожь по нему пробегает. – Там Олег Балуев тебя поджидает, с ним еще пять или шесть каких-то взрослых парней. Я сюда шел, мимо них проходил, они в темноте меня не признали, а я его по голосу узнал. Он про тебя говорил, что ты сейчас здесь домой будешь идти, и они смогут тебя схватить. По-моему, они в неадеквате и задумали самое худшее, понимаешь? Там же вся улица без света, ни один фонарь не горит! Ты их и не увидишь заранее!

– Знаешь, пап, что я ответила? Да ерунда, говорю, это же не кино, чтобы такие злодейства задумывать! Это наш городок, тут никто ни на кого не нападает! Вот такая дура была. Ромка меня за руку схватил: «Не пущу! Ты их не слышала, а я слышал! Готовы они к тому, что задумали!» Я руку вырвала и пошла. Ага, храбрая дура! Оглянулась на него, а он на меня с таким отчаянием смотрел! Я ухожу, а он стоит и смотрит этими своими глазами, в которых столько всего было, что сразу и не поймешь! Я вся из себя гордая героиня быстро-быстро пошла и на Ромку уже не оглядывалась. Через два дома из-за кустов выскочили парни и преградили мне дорогу. Я узнала голос Олега, он с издевкой сказал:

– Привет, артистка! Я тут жду, проводить тебя хочу, а то хулиганов нынче полно развелось.

Парни захихикали и окружили меня кольцом. Страх тогда когтями по мне прошел, мурашки оставил, сознание мое заметалось, самонадеянность как смело!

– Проводить хочешь? А что же ты не один на свидание ходишь?

– А это мои друзья, и они тоже кушать хотят, – и снова все мерзко так захихикали.

Меня с двух сторон взяли под локти, и я почувствовала, что плотнее сжимают кольцо. Табаком от них пахло и перегаром. От ужаса у меня в глазах потемнело, хотя и так ничего не было видно, не видела я их лиц. Вдруг такой негромкий, но решительный голос:

– Катерина! А ну живо домой!

Это Ромкин голос был, но не совсем обычный, от нервного напряжения он дрожал, хоть Ромка и старался говорить низко и твердо. Эти вокруг меня расступились, развернулись к Ромке.

– Кто это у нас тут такой? – спросил Олег и посветил на Ромку телефоном. – А! Задрот! – в его голосе вновь послышались издевательские нотки. – Как ты меня достал!

В свете я увидела, что Ромка стоит с каким-то дрыном в руках. Он, видно, когда понял, что не удержит меня, побежал палку искать, нашел и помчался меня догонять. Пап, ты представляешь себе Ромку с дрыном перед группой здоровых нетрезвых и безнравственных парней? Он не за себя, он за меня боялся, понимаешь, па? Знаешь, сколько это стоит? – Катерина вздохнула. – Я на инстинкте, наверное, заминкой этой воспользовалась и за Ромку забежала, спряталась. Эти заржали, подходить стали, а Ромка коротко так бросил мне: «Беги, Катюха! Со всей мочи беги!» Я и побежала! Так хорошо помню, что землю под ногами не ощущала, как будто по воздуху несло меня. Только я не домой бежала, помощь мне нужна была, Ромку спасать. – Катерина довольно усмехнулась: – Помнишь, спортивную школу «Борец», через несколько домов от музыкалки? Мы мимо нее всегда проходили, я знала, что в восемь вечера там взрослая группа на последнюю тренировку собирается. Мы с Ромкой иногда в окна смотрели, как они занимаются. Здоровые все, самбисты. Как раз они в раздевалке были. Я с выпученными глазами к ним, через сторожа буквально перепрыгнула: «Помогите! Там Ромку хулиганы убивают!» Они без лишних вопросов как были, кто уже в самбистской форме, кто еще нет, за мной побежали. Вот навешали тогда этим ублюдкам! – Катерина снова замолчала. – Я в этой темноте Ромку еле нашла, он на земле был, весь в грязи, они его сильно избили. Вот я тогда ревела! И перед Ромкой виновата, что из-за меня все это с ним случилось, и самбистов всех благодарила, и от жалости к своему храброму защитнику, и от ужаса за себя. Пережила потрясение во всех смыслах. Зато с тех пор я знаю, что смелость – это не расчет на собственные мускулы, смелость вообще от мускулов не зависит. Смелость – это согласие идти до конца ради другого. Я потом долго представляла, что со мной было бы, если не Ромка, кошмары мучили. Он спас меня от смерти, от психологической травмы, от душевного слома, ведь легко тогда могли мне жизнь исковеркать. Ромка – мой ангел-хранитель. Я у него спрашивала, как он не испугался, ведь запросто забить его могли? Он сказал, что не думал о себе, и вообще, мол, кости и синяки заживают, а то, что со мной могло случиться, не изживешь. У Ромки было сердце барса, да, пап? Ты знаешь, в школу он тогда с синяками ходил! Отцовы синяки скрывал, стыдился, а этих не стеснялся – в бою добыты! – Катерина с пониманием улыбнулась. – Пойду я, па, посижу у него, скажу еще раз спасибо!