Вспоминал детство. Бегство из Москвы в темную зимнюю ночь после казни отца, жизнь со слугой Тимофеем в глуши, воспитание рядом с крестьянскими детишками, работа на земле. Покойного старика Тимофея он вспоминал часто. Что было бы с князем, если бы однажды Тимофей бесстрашно не бросился царю в ноги, моля о прощении своего воспитанника? Спустя годы, умирая, он заклинал Ивана служить государю верно.

Иоанн не умел прощать, но был милостив, потому позволил Ивану служить, но лишь сыном боярским, к тому же за скромное жалованье. Это было настоящем унижением для него, и ратники за спиной его посмеивались (в лицо боялся кто-то что-либо сказать!). Лишь спустя несколько лет он получил место в свите государя. Здесь свою роль сыграл его дальний родственник Петр Шуйский, прославивший себя победами в Ливонской войне. Боярин решил поддержать обездоленного родственника, и лишь благодаря победам своим и доверию со стороны государя ему удалось спасти Ивана от унижения и нищеты. Это было очень вовремя, ибо у Ивана к тому времени уже было трое сыновей – Андрей, Василий и Александр.

Однажды Иван сказал Петру Шуйскому:

– Я рано потерял отца. Знай же, Петр Иванович, ты стал для меня вторым отцом. Из грязи меня вытянул, из позора…

– Шуйские всегда друг за друга стояли, – с привычной ему жесткостью произнес Петр Иванович, – плечом к плечу! Спина к спине!

Тогда Петр Иванович познакомил его со своим старшим сыном – Иваном. Тогда они, два Ивана, подобно братьям, обнимались, едва не плача от счастья.

– Глядишь, может, сведет вас потом судьбинушка! Стойте друг за друга горой! – наставлял Петр Шуйский, приобняв молодцев за плечи, будто оба были ему детьми…

Жизненный путь свел Ивана Андреевича с другим знатным и важным в государстве человеком – Иваном Бельским. Во времена малолетства государя их отцы, находясь на вершине власти, враждовали меж собой, и ненависть эта передалась их наследникам. Не упустили они возможности затеять местнический спор меж собой, который государь, все еще испытывавший к Шуйским неприязнь, решил в пользу Бельского, и Иван Андреевич попал в опалу. Проклиная Бельского, молодой князь пережил опалу и снова, благодаря Петру Шуйскому, вернулся на службу. Однако вражда меж ним и Бельским никуда не ушла…

Вместе с Петром Ивановичем и его сыном Иван Андреевич участвовал во взятии Полоцка. Они оставались в захваченном городе, а Ивана вместе с Иваном Меньшим Шереметевым отправили в Великие Луки на воеводство.

– Прощай! Глядишь, увидимся еще! – сказал ему на прощание Петр Иванович и крепко обнял…

Подобно пушечному выстрелу прозвучал раскат грома, и полил сильный дождь. Иван Андреевич с минуту постоял на стене, отвлекшись от мыслей, затем, дав еще некоторые наставления стражникам, удалился.

Осенью стало известно, что прибудут литовские послы, но Иоанн едва ли верил, что война окончится, и усиленно готовился к походу на Вильно. На содержание армии, отправлявшейся, помимо прочего, в дальний путь, тратились огромные средства, а по мере того, как совершенствовалось оружие, дорожало и его содержание. Подготовка занимала очень длительное время, и она уже шла задолго до того, как прибыли послы.

В ноябре после длительной болезни умер слабоумный брат государя Юрий. У него был один сын, да и тот скончался младенцем, поэтому Иулиания, вдова князя углицкого, приняла решение после похорон мужа уйти в монастырь.

В полутемных покоях лежал Юрий Васильевич, тускло освещенный свечами, укрытый саваном по самую шею. На груди его лежала икона, на лбу – венчик. Иоанн сидел подле одра младшего брата и глядел на него. Казалось, смерть украсила его, черты лица, упокоенные и торжественные, выровнялись. Аккуратные брови, как у матушки Елены, дугами тянулись над закрытыми глазами, сомкнутый рот виднелся в жидкой бороденке.

– Мой несчастный брат, – тихо произнес Иоанн и уложил свою длань на холодный лоб мертвеца. Помолчав, царь добавил: – Несчастный брат. Все ждали твоей смерти в детстве, ибо не думали, что ты сможешь жить. Господь отмерил тебе тридцать один год. Более тебе не придется мучиться…

Он вспомнил его перекошенный слюнявый рот и снова испытал отвращение к нему, так знакомое с детства. Нет, он никогда не любил его, в детстве старался всячески избегать, и был рад, когда его наконец увезли в Углич – подаренный отцом удел. Как Юрий плакал тогда! Мычал жалобно, тянул к Иоанну руки, силясь обнять, дабы его не увозили от единственного родного ему человека. Юрий любил его по-детски преданно и восторженно вскрикивал при встрече со старшим братом, норовил броситься ему на шею (благо удерживали придворные), чем смущал и гневил Иоанна. Однако Иоанн никогда не изливал на него свой гнев, относился снисходительно и… продолжал всячески избегать.

И теперь его не стало. Нет «слабоумного» Юрия больше. Иоанн, закрыв глаза, прочитал над ним молитву, попросил прощения, поцеловал в венчик на лбу и, перекрестившись, вышел.

За дверью стояла тихо переговаривающаяся толпа придворных и бояр, и среди них – Иулиания. Иоанн остановился перед ней, княгиня поклонилась ему и не подняла глаз. Кажется, она была единственным человеком, который любил нежно и преданно государева брата, и теперь вся скорбь и неимоверная печаль были отражены на ее бледном лице. Иоанн вспомнил день их свадьбы, когда всматривался он в Иулианию, пытался найти хоть каплю отвращения к слабоумному, жалости к себе, красивой девушке, выдаваемой замуж за уродца. Но и тогда она светилась от счастья, с любовью глядя на сидевшего рядом с ней нарядного Юрия…

Расцеловал ее Иоанн и дал свое царское благословение, обещая, что в монастырских стенах вдова ни в чем не будет нуждаться. Улыбка чуть тронула губы Иулиании, и она, поклонившись, поцеловала руку государя…

Митрополит Макарий, несмотря на дряхлость, провел службу на похоронах Юрия и, придя после в свои палаты, рухнул в ложе без чувств. Димитрий вместе со слугами переодевали лежащего обессиленного старика.

– Владыко, пора на покой. Проси государя отпустить тебя, – молил секретарь, сидя у ложа старика. Макарий, утонув в своем ложе, пусто и устало глядел в потолок.

– Как же без меня, Димитрий? Кто за бояр заступаться будет? Кто Печатному двору поможет? Скоро «Апостол» отпечатают… Много дел у меня еще!

– Ты и без того великое множество дел содеял, владыко! Слишком много содеял, остальное оставь продолжателям!

– Видать, прошел мой век, – грустно улыбнувшись, проговорил Макарий и замолчал. Потрескивали свечи, тускло освещавшие его покои – в последнее время он не любил много света, и скудный свет этот отражался в холодных выцветших глазах старика.

– Монастырь… Пафнутиев монастырь. Тишина кельи, служение Богу, – бормотал Макарий тяжело, – хочу уйти туда. Уйти из Москвы, оставить это бремя, дабы никого более не видеть здесь, не слышать. Алчность, похоть, ложь… я так устал читать это в лицах…

– Может, квасу, владыко? – осторожно спросил Димитрий. Макарий будто не услышал, продолжал говорить: – Надобно было после смерти Адашевых и изгнания Сильвестра уйти туда, но разве мог я оставить Русь без духовного пастыря? Разве мог позволить Иоанну губить бездушно слуг своих? Но друзей своих, Сильвестра и Адашева, я не спас. Не сумел спасти, испугался…

В глазах его блеснуло, и по морщинистой щеке скатилась слеза. Всхлипнул Димитрий, утирая лицо владыки.

Вскоре митрополит участвовал в великом крестном ходе из Успенского собора в Сретенский монастырь. Лил дождь, и сквозь пелену льющейся с небес воды видны были многочисленные иконы и хоругви. С пением несли святыни мимо толпы горожан, и впереди процессии, опираясь на посох, мужественно и молча шел Макарий. После этого он слег с простудой.

В Москве наступила зима. Первый снег укрыл грязные улочки города, лег шапками на крышах домов и куполах церквей. Тогда же Макарий написал Иоанну, что намерен оставить митрополию и удалиться в места своего пострижения – Пафнутьев монастырь. Ожидая ответа государя, Макарий не покидал ложа и либо глубоко спал, либо просил Димитрия читать ему Евангелие. Молча слушал он писанное, уже давно известное ему наизусть, но, кажется, даже сейчас, на закате жизни, открывал в нем что-то новое – либо удовлетворенно кивал, либо улыбался счастливо, будто находил, наконец, долгожданные ответы на вечные вопросы.