За два дня все уже привыкли к этим громоподобным выстрелам и поняли, что если вовремя открыть рот, не так бьет по ушам. Городская стена превратилась в жалкие руины, и сам Полоцк, за исключением внутреннего замка, куда отошел весь гарнизон, был объят пламенем.

На подступах к замку укрепился гарнизон, не позволяя жителям выйти из горящего города и не давая войти в него русским. Более того, жителей под страхом смерти начали насильно вгонять в замок. Противников надлежало разбить, вогнать в замок, и атаку эту решили поручить воеводе из худого княжеского рода Дмитрию Хворостинину. Иоанн видел, как воевода готовится к выступлению. Он был строен, высок, подтянут, с аккуратно подстриженной светлой бородой на красивом, мужественном лице. Государю рекомендовал его Василий Глинский, дядя царя, в чьем полку служил юноша.

Во главе конного отряда, под стягами, ворвался Хворостинин в горящий город, и русские всадники, закованные в броню, зловеще озаряемые пожарищами, стремительной атакой смяли и опрокинули врага. Уцелевшие сломя голову стремились в замок, но Хворостинин не стал их преследовать и велел обратиться к горожанам со словами:

– Мы здесь для того, чтобы не позволить вам стать живым щитом для тех, кто еще пытается защищать замок! Следуйте за нами в наш лагерь, под защиту нашего государя! Он милостив и не хочет, дабы из вас кто-то еще погиб!

Ратники возвращались в лагерь. Испуганные, измученные, исстрадавшиеся в страшном пушечном огне, жители вышли следом за ними нестройной, гомонящей толпой, уповая на милость того, чья броня издали сверкала позолотой – русского царя.

Обернувшись к Телятевскому, Иоанн приказал:

– Вели их разместить в лагере и накормить.

Кормить и размещать пришлось тысячи человек, но и к этому царь был готов. Афанасий Вяземский, недавно поступивший на придворную службу, умело занимался провиантом – его привел Алексей Басманов – и он сделал все, дабы никто не остался голодным. И люди, поняв, что им уже не угрожает смертельная опасность, немного окрепли духом и уже обдумывали, как будут восстанавливать уничтоженное хозяйство. Дети с пригорка наблюдали за пушками, которые еще шесть дней продолжали бить по замку. Казалось, с каждым днем он таял, превращаясь в груду руин.

Непонятно, на что надеялся Станислав Довойна и почему так долго тянул со сдачей замка, но как только русское войско начало готовиться к штурму полуразрушенного замка, литовский воевода вывесил белый флаг. Возможно, он ждал, что на помощь ему придут Радзивилл и король с большим войском, но этого не могло произойти. Радзивилл еще на пути в Вильно велел объявить о сборе посполитого рушения и едва ли не сразу двинулся на дорогу между Полоцком и литовской столицей. Под его знаменами собралось не более двух с половиной тысяч воинов, и отправляться на помощь осажденному городу было для него и его войска смерти подобно. Потому он беспомощно стоял и ждал, ежедневно получая донесения о ходе осады. Издали он слышал, как гудят выстрелы пушек, и с ужасом осознавал, что Полоцк потерян.

Еще до того, как Довойна согласился на переговоры, Радзивилл отступил к Вильно и начал укреплять столицу.

Но Иоанн уже не мог продолжить поход, государство бы не потянуло тогда такие огромные расходы, и взятием Полоцка ограничился тот поход. Довойна был пленен, наемникам разрешили со своими знаменами уйти. Отступающие воины успели узреть страшную картину – Иоанн велел утопить в реке всех оставшихся в городе иудеев. Ратники толпами сгоняли их в воду, стариков, женщин, детей и зрелых мужчин. Жуткие звуки рыданий и криков стояли над уничтоженным русскими снарядами Полоцком…

Иоанн с войском возвращался в Москву. Начался новый этап Ливонской войны.

Перед тем как выступить в Москву, Иоанн изъявил желание заехать в Старицу к брату Владимиру. Выслушав от государя это решение, князь побледнел сначала, а после натянул улыбку и поклонился:

– Мой дом всегда открыт для тебя, государь!

Тут же он послал вперед своих людей, дабы начали готовиться к приезду государя, а сам ежеминутно думал, как бы мать не испортила все! И вдруг государь заявил, что хочет впереди себя послать и своего человека, дабы ничего не было упущено. Тут и выпал шанс проявить себя Федьке Басманову. Иоанн лично подозвал его и приказал ехать в Старицу. Выслушав с трепетом сей приказ, Федька тотчас рванул с конной стражей в сторону Старицы.

– Что так невесел ты, Владимир? – спрашивал царь у ехавшего рядом брата.

– Жалею, что не пригодился тебе я в этой победе, – находчиво отвечал Владимир, взглянув на царя.

– Пригодился! Для общего числа пригодился! Радуйся, что сам цел и люди твои тоже!

Постепенно чем ближе была Москва, тем больше редело войско, полки отходили к назначенным местам, кто на север, кто на юг, кто по городам. С Иоанном была его свита – родственники Захарьиных и нынешней жены, князья Черкасские, и все они, те, кого так ненавидит мать Владимира, должны были приехать в Старицу. И тут Владимир подумал – не для того ли едет государь, чтобы как-то ужалить Ефросинью? Владимир еще не представлял, чем кончится этот визит, и с каждым днем изводил себя еще больше.

Старица встречала государя колокольным перезвоном, толпившийся люд падал на колени перед конем Иоанна, будто видели они божество. Государь и его свита въезжали в доспехах, с музыкой, со знаменами. У ворот высокого резного княжеского терема уже встречали придворные и беременная супруга Владимира. Среди духовенства приветствовал государя архимандрит Успенского монастыря Иов, уже начинавший благословлять подходящих к нему членов царской свиты. Ближние бояре Владимира держали укрытый цветастым полотенцем поднос, на котором уложен был пышный хлеб с солонкой. Иоанн слез с коня, перекрестился вместе со свитой, обернувшись к Успенскому собору и вкусив кусочек хлеба, поприветствовал супругу Владимира троекратным поцелуем. Владимир робко стоял подле государя, не в силах пошевелиться, словно не он был хозяином здесь, а сам Иоанн. Может, именно это и хотел показать ему государь?

В толпе не видно было Ефросиньи. С раздражением Владимир спрашивал у бояр, где его мать. Те ответили, что едва пришла весть о желании государя погостить здесь, она уехала по монастырям на богомолье.

«Тем лучше!» – подумал Владимир и поглядел на царя. Тот улыбался, принимая хвалу и поздравления с победой. По устланной бархатной дорожке прошли в терем. Там Иоанну представили детей Владимира – десятилетнего Василия и девятилетнюю Евфимию от первого брака, двухлетнюю Марию и годовалую Евдокию – от второго. Младенцев царь на руки не брал, лишь коротко поглядел в их личики и сухо поцеловал каждого в лоб. Старшим дал поцеловать руку. Милости такой был удостоен не каждый, и тем Иоанн подчеркнул свою родственную связь с ними. После он велел принести подарки членам княжеской семьи – платки, ковры, серебряную посуду и иконы в драгоценных окладах.

Далее все направились в монастырь на службу, кою проводил Иов. Иоанн с удовлетворением заметил, что архимандрит хорошо знает свое дело, и удивился, как в столь молодом возрасте он уже управляет монастырем? Владимир сказал, что Иова поставил во главе монастыря прежний архимандрит, Герман, который с тех пор возглавляет епархию в Казани. Иоанн знал Германа и с почтением кивнул, как бы одобряя его выбор.

После службы было застолье. Иоанн и Владимир сидели друг возле друга во главе стола. Не замолкали свирели, дудки и домры, вино и мед лились рекою, а стольники не успевали подносить жареных лебедей и кабанов. Иоанн был улыбчив, жаловал чашами вина бояр Владимира и некоторых членов своей свиты.

– Добро, Владимир! Хорошо встретил! – говорил Владимиру на ухо Иоанн, улыбаясь. Князь уже чувствовал, как напряжение спало, он повеселел от вина и от того, что все было так хорошо.

– Только мне непонятно, где княгиня Ефросинья?

В груди у Владимира что-то ёкнуло, улыбка медленно сходила с его уст, он обернулся и увидел, что Иоанн пристально смотрит прямо ему в глаза, смотрит тяжело, холодно.